– Серьезно? – У него взлетают брови. – Только сейчас? Ну дела. Видно, твоя бабушка слишком привыкла играть в молчанку.
– У нее были свои причины. – Я защищаю ее, хотя ее нет рядом и никакой награды я не получу. Наверное, у меня тоже есть свои привычки.
– Не могу даже представить какие. Все в городе знают про близняшек.
Близняшки. Для него это не новость, но у меня перед глазами мгновенно вспыхивает картинка. Мама на крыльце Фэрхейвена, а рядом еще одна девушка с такой же улыбкой. Естественно. Естественно, они были близняшками. А потом у мамы родилась я, а у Кэтрин – ее дочь, та самая девушка. Новое поколение Нильсенов, и обе чужие для этого города. Мы обе искали семью. Может, бабушка и не прятала ее в Фэрхейвене, но она скрывала от меня ее существование.
– В этом деле много нестыковок, – продолжает Коннорс, – если не знать, что произошло. Черт, да даже если знать, все равно полно.
– Например?
Коннорс окидывает меня взглядом. Я стараюсь не выдавать волнения. Наконец он вздыхает и выпрямляется.
– Как, думаешь, она погибла? – спрашивает он. – Та девушка?
Я представляю ее в поле, свернувшуюся калачиком на боку. А потом представляю лежащей на спине, на обочине. Ни крови, ни ссадин. Просто девушка, из которой ушла жизнь.
– От дыма, наверное, – предполагаю я. – Что-нибудь такое.
Там, в поле, мне было страшно, хотя я знала, что до безопасности рукой подать. Каково было ей, когда она металась по западне, из которой нет выхода? Каково это – чувствовать, как из тебя уходит жизнь, и понимать, что, даже если ты избежишь удушья, до тебя рано или поздно доберется огонь?
– Правильно, – кивает Коннорс. – И, помнится, ты говорила, что никогда ее не встречала. – Я открываю рот, но он останавливает меня жестом. – Я тебе верю. Мы тоже понятия не имеем, кто она такая. Так вот. Знаешь ли ты, почему твоя бабушка нам лжет?
Потому что она им не доверяет. По-моему, это довольно очевидно. Но ведь она и мне лгала, и хочется верить, что не по той же причине. Я пожимаю плечами и отворачиваюсь.
– Тогда давай начнем с девушки, – предпринимает он новую попытку. – Я даже сделаю тебе одолжение и не стану напоминать о вашем сходстве. Тебе известно, как она оказалась в поле?
– Трагическое стечение обстоятельств.
Так сказала бабушка.
– Трагическое, спору нет. – Коннорс криво улыбается. Он ослабляет хватку, пытается усыпить бдительность. Я мысленно благодарю маму: она научила меня немногому, но способностью распознавать такие вещи я обязана ей. – Проблема в том, что это был не просто пожар, а поджог.
– Откуда вы знаете?
Улыбка сползает с его лица.
– Поверь мне, знаем. Такие вещи не всегда очевидны, но у нас есть люди, которые знают, куда смотреть. И они нашли то, что искали.
Ладно, ладно. Выходит, все-таки поджог. Но это не значит, что поджигатель намеревался убить ту девушку. Должно быть другое объяснение. Потому что если его нет, то я понятия не имею, что делать со свалившейся на меня информацией.
– Зачем вы мне это рассказываете? – спрашиваю я. Возможно, распаляться сейчас неразумно. Но все мои силы уходят на то, чтобы не скатиться в истерику, и на терпение меня уже не хватает. – Я была с Тесс с того момента, как приехала в город. Я ни разу в жизни не бывала в Фэрхейвене до вчерашнего дня.
– Успокойся, – говорит Коннорс. – Я тебя ни в чем не обвиняю. Я знаю, что ты ни при чем. Знаю.
Я с облегчением выдыхаю. Наконец-то кто-то произнес это вслух. С самого детства мама взваливала вину мне на плечи – поживи так семнадцать лет, и начнет казаться, будто она была там всегда.
Он кивает на коробки с документами.
– Я рассказываю тебе эти вещи, потому что это очень непростое дело, Марго. Вера категорически отрицает, что знала эту девушку. Мы понятия не имеем, откуда она взялась. Но я уверен, что кто-то устроил пожар нарочно, и в результате этого пожара она погибла. И пожалуй, я начинаю понимать, что произошло, за исключением одной детали. – Он смотрит мне прямо в глаза. – И тут мне нужна твоя помощь. Позволь показать тебе, что я имею в виду.
Сомневаюсь, что у меня есть выбор. К тому же мне и самой не хочется отказываться. Если он подозревает бабушку или маму, я должна знать. Для того ли, чтобы броситься на защиту или чтобы ударить по ним первой, – пока не знаю. Но сейчас это и не важно.
– Конечно, – говорю я. – А что?
– Ее тело.
Я тихонько ахаю.
– Она что, еще тут?
– Где еще ей быть? Фален – округ небольшой. Мы сами себе и участок, и морг. – Он добродушно кривится. – То еще удовольствие – разогревать обед, когда знаешь, что этажом ниже работает коронер.
Его непринужденный тон слегка ослабляет висящее вокруг меня напряжение. Сейчас от меня требуется просто идти за Коннорсом. Весь остальной мир отступает на задний план – я привыкла прятать эмоции до тех пор, пока в них не появится нужда. Это уже происходит. Кэтрин ускользает все дальше, думать о ней – все равно что давить на заживающую ссадину.
Мы выходим из архивов и сворачиваем направо, за угол, где за распашными дверями скрывается просторное помещение размером с офис наверху. Похоже, мы находимся прямо под ним.
Галогеновые лампы окрашивают мир в желтый цвет. В углу стоит старая, исчирканная маркерами доска, над металлической мойкой висит пресный натюрморт с букетом цветов, как будто кто-то пытался слегка оживить это место, но не хотел заморачиваться. Все это не имеет значения. Потому что вдоль стены тянутся ряды металлических ячеек с плотно закрытыми прямоугольными дверцами. Целый стеллаж с металлическими гробами.
Я забываю, как дышать. Она в одном из них.
Ничего страшного, говорю я себе. Я уже видела ее один раз. Смогу взглянуть и второй. И на этот раз я знаю, кто она такая.
Между мной и дальней стеной стоит длинный металлический стол с желобом по краям. Все мое самовнушение идет прахом, и у меня сжимается горло при виде чего-то мутного и темного на гладкой поверхности. Что это? На кровь не похоже.
– Ну что, – говорю я и краснею от того, как сильно у меня дрожит голос, – я здесь. Приступим?
Коннорс огибает стол и стоящую рядом тележку с парой увеличительных стекол и чистым скальпелем. Я не двигаюсь с места. В центре зала в полу оборудовано сливное отверстие. Я не могу отвести от него глаз. Это помещение холодное, пустое, без единого окна – в нем могла лежать я. Я могла быть на ее месте. Разве я чем-то от нее отличаюсь?
Мне не хочется на нее смотреть. В сознании вдруг возникает отчетливая уверенность, что я не могу этого сделать. Ведь если я взгляну на нее и мы действительно окажемся одинаковыми, что тогда? Кем я тогда буду, если я тоже мертва?
– Иди сюда, – зовет Коннорс и берется за ручку одной из ячеек, встроенных в стену, как ящики в комоде. К ручке привязан планшет с бланками для заполнения.
Собрав все силы, все крупицы воли, я заставляю себя пересечь комнату и встать напротив Коннорса, оставив между нами свободное пространство шириной с ящик. Почему я так нервничаю? Я уже видела ее. Я касалась ее. Но по коже все равно бегут мурашки.
– В обычной ситуации я бы не стал тебе такое показывать, – говорит Коннорс. – Но в обычной ситуации ты бы и сидела сейчас наверху, а не вламывалась в полицейские архивы. Так что будем считать, что мы уже вышли за рамки стандартных процедур, да, Марго? – Я не отвечаю. Он вздыхает. – Ну ладно. Готова?
Нет. Никогда не буду готова. Но я проглатываю ком в горле и расправляю плечи.
– Да.
Он тянет дверцу на себя. Из ящика со скрежетом выезжает тележка.
Первую секунду я вижу только белизну. Ее накрыли простыней. Уже хорошо. Но на простыне расползаются пятна – черные, как на столе. Внутри у меня все переворачивается. Пятна проступают в том месте, где у нее должны быть глаза.
– Что… – начинаю я. Это все, что мне удается выдавить, но Коннорс понимает, что я хотела спросить.
– Ее глаза? Без понятия, – говорит он. – И коронер тоже.
Он тянется к краю простыни, но я успеваю первая. Это то немногое, что я могу для нее сделать. Когда я стягиваю простыню с ее головы, моя рука дрожит, но Коннорс тактично помалкивает.
В нос ударяет запах дыма. Перед глазами снова встает огонь, и я часто моргаю, чтобы прогнать морок и сфокусироваться на том, что вижу. Гладкие темные волосы с проседью. Совсем как у меня. Я с трудом удерживаюсь, чтобы не накрутить на палец прядь, как иногда делает мама с моими волосами. Я делаю глубокий вдох. Сглатываю холод. Я здесь. Нас здесь двое. И я жива.
Я тяну простыню дальше, открывая лицо. Роняю ткань и отшатываюсь. Во рту становится сухо и горько, к горлу подступает желчь.
Ее глаза широко открыты. Но с ними что-то не так. Белки почернели, створожились, и на ресницах подсыхает корочкой темная липкая жидкость. Пятна на простыне. Подтеки на столе. От этого.
– Что с ней? – хрипло выдавливаю я. Тела разлагаются не так, а даже если и так, с тех пор как мы ее нашли, прошло немногим больше суток. Ее глаза вытекают из глазниц, как густые черные слезы. Как такое возможно? От огня такого не бывает. – На шоссе она выглядела нормально.
– Да, – соглашается Коннорс. Он подбирает простыню и накрывает лицо девушки. Как будто так я смогу выбросить из головы увиденное. Я хрипло дышу. Предметы на краю поля зрения расплываются. Но я не могу отвернуться. Не могу, и все. Даже если я отвернусь, она никуда не денется. Она останется здесь навсегда, и что-то внутри нее будет гнить.
– Коронер тоже не смогла объяснить, – говорит Коннорс. – И это не единственная странность.
Он выкатывает тележку еще дальше. Теперь между нами распростерто все ее тело, и он нетвердой рукой откидывает простыню с ног. Бледные ступни, выступающие тонкие вены. А выше, на левой голени, – целая сетка белых линий, напоминающих шрамы. Они сплетаются в причудливый узор и закручиваются в спирали, а те образуют новые, перевитые между собой спирали, которые отчетливо выделяются на блестящей обожженной коже.