Еще они гоняются за благословениями, поэтому таскают пять святых прядей на запястье, семь на плече, и бог знает где еще. Эти бедные люди боятся многого, но главный пункт списка – злосчастье по воле богов. Вот это я, кстати, отлично понимаю, потому что я сама – одна из таких проклятых.
В общем, захожу я в Сады Виктории и вижу толпу. К большому дворцу ведет прямая белая дорожка, а по обе стороны – зеленый газон и деревья. В прохладную погоду на газонах полно детей, они играют с родителями в бадминтон, а влюбленные сидят на траве под деревьями, и сдвинувшись потеснее, едят мороженое. Все босиком, и я иду по тропинке, принимая парад растрескавшихся подошв. Хлопая ладонями, говорю:
– Мать-богиня послала меня сегодня благословить вас всех.
Благословляю молодую девушку, потом благословляю младенца, потом сторож постукивает меня по плечу дубинкой.
– Что такое? – говорю я ему. – Есть у меня билет, вот он!
На это сторож не знает, что сказать, потому что это правда. Так что он говорит:
– По траве ходить воспрещается!
Потом вглядывается мне в лицо:
– Послушайте, это не вы… это вы свидетелем были на большом процессе? Извините, извините, – говорит он, и я не понимаю, за что.
Ко мне подносят младенца, я окунаю увядший цветок в кувшинчик святой воды (из водоразборной колонки) и вожу вокруг головы младенца, роняя на него мелкие брызги, пока у младенца лицо не начинает кривиться перед плачем.
Вдруг у меня за спиной голос:
– Лавли, вы?
Оборачиваюсь – мистер Джхунджхунвала. Он в джинсах, в темных очках, сдвинутых высоко на лоб.
– И правда вы! Ха-ха-ха! – говорит он.
Будто это невесть какая неожиданность – что я брожу по туристическим местам.
Я говорю – здравствуйте, как здоровье ваших родных, ну, все в этом роде.
– У вас есть минутка? – спрашивает он чуть погодя. – Я бы хотел…
Я отдаю младенца отцу. Не хочется мне брать денег не за актерскую работу на глазах у директора по кастингу, поэтому я говорю:
– Для такого золотого ребеночка – благословение бесплатное!
Мистер Джхунджхунвала подходит ко мне поближе. И говорит:
– Послушайте, Лавли, я наконец услышал о ваших показаниях на большом процессе и посмотрел ваши «сториз». Это нечто!
– Мои «сториз»? – говорю я. А он продолжает:
– А потом – видео в Вотсапе. Аутентичность – сто процентов!
– Мое ви…
– Видео с занятий по мастерству.
– С уроков мистера Дебната? А как вы его нашли? – спрашиваю я настойчиво. – Это же только мои сестры видели!
На миг в голове мелькает безумная мысль: он пришел посмеяться надо мной? Лично сказать, что моя игра – класс «B»?
– Лавли, вы шутите? – спрашивает он. – Я думаю, ваши сестры его расшарили, потому что это видео по всему Вотсапу ходит. Мне столько раз его переслали, что я уже отвечать начал: «Окей, окей, видел уже!» Ну, в общем, теперь мне режиссеры звонят с вопросами: «Это та самая, которая так увлеченно давала показания на том процессе? Сможешь нам ее дать?» Я думаю, вы идеально подойдете для одного проекта. Завтра свободны?
В студии полно юпитеров стадионной мощности и серебряных полотнищ, которые держат люди для правильного отражения света. Я со стороны наблюдаю, как перед зеленой тканью обнимаются два главных исполнителя.
– Крутитесь, крутитесь! – кричит режиссер. Пара крутится, крутится. – Теперь ты его целуешь в щеку!
Актриса кривится так, будто ей приятнее было слона поцеловать в задницу. Но делает, как сказано.
– Снято! – кричит режиссер.
Потом несколько минут подготовки – в это время переставляют свет и мелом на земле размечают место, – приступаем к моей сцене.
У меня сцена только одна, но она повторяется снова и снова.
Молодые из предыдущей сцены уже поженились. Я благословляю невесту, а потом вдруг поднимаю взгляд и подмигиваю в камеру.
Я поднимаю взгляд и подмигиваю в камеру.
Я поднимаю взгляд, отвлекаясь от благословения и подмигиваю в камеру.
Веко дергается. Ко мне подходит режиссер и говорит:
– Лавли, мне абсолютно по барабану, правда твои слова, или ложь, или серединка на половинку. Мне одно важно: в тебе есть материал, из которого делаются звезды. Все захотят на тебя смотреть. И эта песня станет у тебя хитом, брюхом чую!
Когда объявляют перерыв, я ищу чего-нибудь поесть и вижу стол, уставленный фруктами и бисквитными пирожными. Интересно, а шоколадное есть? Мне хочется шоколадного, так чего бы не насладиться по полной? Наконец я вижу именно такое пирожное, но тут появляется ассистент режиссера. Постукивает меня блокнотом по плечу:
– Для вас зона отдыха вон там, снаружи. А здесь – только для актеров класса «А».
Я все еще не до конца понимаю все эти «А» и «В».
– Окей, – говорю я и поворачиваюсь к выходу. Но ассистент не отстает.
– Извините! Эти пирожные не для вас.
Я кладу свою добычу обратно. Интересно было бы спросить этого ассистента, знает ли он, кто я такая? Он, что ли, моих роликов не видел? Но люди всегда ждут, чтобы такие, как я, устроили сцену, а мне не хочется устраивать сцены в этом профессиональном окружении. Пойду к своему народу класса «В», не проблема.
За стенами студии, в поле, солнце слепит глаза, голова слегка идет кругом. Слишком долго я пробыла внутри, где за пределами кругов света – черным-черно.
Толпа статистов сгрудилась вокруг стола, на котором что-то стоит. Фильтр для воды.
Женский голос орет:
– Как это – «вода кончилась»? Значит, еще принесите!
Я подхожу ближе. Слышу слова какого-то мужчины:
– Вот кто-нибудь потеряет сознание, будет вам урок!
Кроме бесполезного фильтра на столе еще есть несколько почернелых бананов. Уже при виде их я ощущаю, как они расползаются на языке, чую дрожжевой запах гниения на жаре. Глотаю слюну и жду, пока принесут еще воды.
Рядом со мной другая женщина, одетая для съемок, и я трогаю ее за руку:
– Сестра, где здесь туалет?
Она меня оглядывает с головы до ног:
– Туалет ей. Ишь, какая цаца! Посмотри вокруг, видишь поле с кустами? Вот туда и иди.
По голосу женщины я догадываюсь, что она давно уже работает в кино, в словах ее звучит тяжелый опыт. Но как это так – идти в кусты на глазах у всех? А если сейчас придет режиссер и я упущу свой шанс произвести на него впечатление? Хуже того, если он вдруг увидит, как я стою в поле и писаю по-мужски из-под платья?
Вздыхаю от досады и открываю Вотсап – рассказать сестрам, что за бардак творится на съемках. Стоит мне его открыть, я вижу сорок сообщений. Телефон-то был в беззвучном режиме.
Ты суперзвезда! – пишет одна сестра.
Отличная работа! Твоя сцена – весь мир, – говорит другая.
Они следят, как расходится мое видео!
Хороший театр, Лавли.
А это что? Даже матушка Арджуни мне написала! Видимо, простила мне мое свидетельское выступление.
Дальше идут сообщения от незнакомых.
Отличная игра! – пишут они. – Где такому учат? Класс!
Придя домой, включаю телевизор, и вот я на экране, на канале местных новостей. Мое видео с Бриджешем идет на большом экране, а перед ним сидят несколько человек и обсуждают его.
– Что самое приятное, Адитья, так это видеть мечтателей из разных сфер жизни, которые добиваются осуществления своих мечтаний совершенно естественным путем.
Переключаю канал – и снова я!
– Это любительское видео с урока актерского мастерства, – говорит бородатый мужчина, – стало нашей местной вирусной сенсацией. После недавних тяжелых новостей не приходится удивляться, что публика изголодалась по оптимизму, по напоминанию, что мечты и мечтатели все еще встречаются в нашем городе…
Нажимаю кнопку, и…
– Некоторые называют звезду этого шоу, Лавли, «симпатизанткой террористов», но многие абсолютно уверены, что она всего лишь заступается за женщину, которую считает своей добропорядочной соседкой.
– Не приходится сомневаться, – подхватывает другой человек, – что многие не уверены в справедливости процесса над Дживан, и выступление Лавли в зале суда сыграло в этом большую роль. Она не судебный эксперт, не следователь, конечно, и внимание привлекла именно ее страстность. Оставайтесь с нами, к нам присоединится…
– Каким путем нужно идти обычному человеку, чтобы исполнить свою мечту? Скажите мне, если вы не можете поступить в элитную киноакадемию со всеми прибамбасами…
Все эти люди рассуждают обо мне! У них различные мнения, права я или нет, невиновна ли Дживан или она злодейка, но они обсуждают меня именно в этих своих новостях, в прайм-тайм!
Пока я гляжу на экран, кто-то стучит в мою дверь, потом заглядывает в окно и говорит:
– Это я.
– Матушка Арджуни? – спрашиваю я.
И тут же открываю дверь, убираю одежду с кровати, пытаюсь прихлопнуть в воздухе нескольких обнаглевших комаров.
Войдя, матушка Арджуни не садится. Она берет меня ладонями за щеки, как ребенка, и смотрит на экран телевизора.
– Я старше тебя, – говорит она телевизору. – так ведь, Лавли?
Я смотрю на нее.
– В жизни, – говорит она, – я узнала, что нельзя иметь все. Например, чтобы иметь рыбу на столе, мы жертвуем достоинством на улицах. Нам приходится попрошайничать. Зачем? Потому что есть хочется. Чтобы нас не трогала полиция, мы должны… ладно, я не обязана тебе рассказывать. Так вот, сейчас наступил момент твоей жертвы, Лавли. Ты попала на телевидение. Твой ролик стал популярным. Не допусти, чтобы эта преступница, эта террористка…
Я открываю рот возразить – матушка Арджуни поднимает руку.
– Убери ее из своей жизни. Отпусти. Ты привязана к этой девушке, но тебе придется выбирать. Ты хочешь подняться в этом мире кино? Или ты хочешь, чтобы публика всегда в тебе видела только защитницу террористки? Не надо, чтобы этот случай утащил тебя на дно, Лавли. Это мой тебе единственный совет.