– Но говорят, – отвечаю я матушке Арджуни, – что суд к ней несправедлив…
– Разве это твоя война? – говорит матушка Арджуни. – Этот суд приблизил тебя к твоей мечте, так неужто ты не возьмешь то, чего на самом деле хочешь? Ты хочешь стать звездой или так и остаться защитницей этой девушки?
Она уходит, оставив меня наедине с телевизором. Я выключаю звук – он слишком громкий для этой маленькой комнатки. На экране – мой ролик с урока мастерства, и я смотрю его молча, ощущая в животе тяжесть, которая не дает мне подняться с матраса, хотя мне и хочется отвернуться. Я никогда не думала над этим вопросом так, как поставила его матушка Арджуни, но сейчас, оказывается, я не могу думать о нем никак иначе.
Когда я ложусь и закрываю глаза, то слышу, как сердце дает мне свой собственный урок. Ты та, кто ты есть, Лавли, – говорит мне сердце. – Ты выросла в семье, которая тебя предала, так что ничего нового здесь нет. Дживан вполне может двигаться дальше без тебя. На самом деле, – напоминает мне сердце в груди, – ты ей даже не родня. Оставь ее, – говорит эта холодная коробочка. – Ты разве не мечтала быть кинозвездой? Не мечтала оказаться так близко к славе?
Всю эту ночь мне стыдно, я сплю и просыпаюсь с этим чувством, и все же стыд слабее, чем то, другое.
Воскресное утро! Пора на урок мастерства. Быстро-быстро иду по улице, покачивая бедрами, мимо небольшого банка, где менеджер просил у меня свидетельство о рождении, чтобы открыть счет.
– Я ему сказала: «Оставьте свой счет себе», – говорю я в телекамеру, следующую за мной. – «Свидетельство о рождении? Я что, принцесса?»
Идущая рядом со мной корреспондентка смеется, убирает блестящие волосы с глаз и спрашивает:
– Скажите, а как вы стали ходить на эти уроки?
– Ну, – начинаю я, – это случилось примерно так…
Мы проходим мимо продавца гуавы на углу. Обычно он делает вид, будто в упор меня не видит, но сегодня смотрит огромными глазами.
– Эй, телевизионщики! – окликает он, помахивая рукой в воздухе. – Подходите, гуаву дам. Бесплатно!
– Брат, – говорю я ему, – имей, пожалуйста, хоть какое-то чувство собственного достоинства. Каждый день меня в упор не видишь, и вдруг ты – мой лучший друг?
Корреспондентка опять смеется – много из того, что я делаю, ее смешит. Это отлично – чего бы не посмеяться? Канал мне платит восемьдесят тысяч рупий просто за право побывать на моем уроке мастерства. Другие каналы тоже мне звонили и предлагали деньги, но я выбрала этот, потому что он самый популярный. Моя очередь смеяться.
В поезде я поворачиваюсь к камере своей рабочей стороной.
– Поезд, – говорю я задумчиво, как университетский профессор, – похож на фильм. Вот смотрите: в поезде мы наблюдаем поведение людей, их споры, слышим их голоса, видим, довольны они или расстроены, слышим, как человек разговаривает с матерью, общается с такими же пассажирами, с продавцом авторучек…
Корреспондентка так на меня смотрит, будто я – лауреат национальной кинопремии. Что за мудрость льется из моих уст! Она кивает, кивает, глаза ее сияют от мысли, что сегодня это увидит сотня тысяч зрителей.
Мистер Дебнат держится растерянно. Он похож на человека, никогда не видавшего камеру.
– Что это за красный огонек? – спрашивает он, дрожащим пальцем показывая на главную камеру. – Мне сюда смотреть?
– Не обращайте внимания, мистер Дебнат! – говорит ему корреспондентка. – Вы эти уроки уже не первый год ведете, вы – специалист. Сделайте вид, что нас тут вообще нету!
Но это невозможно. За окнами гостиной собирается толпа – смотреть, что тут делается.
– Там тот самый класс собрался! – кричит кто-то на улице. Еще кто-то сообразительный просовывает руку и шевелит шторы, чтобы лучше видеть.
А внутри – подозрительно хорошо одетая служанка в блестящем сари, с цветком гибискуса в волосах говорит корреспондентке:
– Мадам, вашу передачу я смотрю всегда! А в этом классе работаю уборщицей уже… ой, много! – лет, и кое-что повидала. И готова выступить в любом шоу.
Пока репортерша с ней разбирается, вежливо улыбаясь и говоря всякие окей-спасибо, ко мне подходит Бриджеш и бормочет:
– Лавли, мне предлагают… – тут он начинает радостно хихикать, – предлагают в рекламе сняться! Моющее средство рекламировать, они меня в твоем ролике видели!
Телевизионщики тащат верхний свет, превращая маленькую гостиную в землю тысячи солнц. На лице теперь будет виден любой прыщик или шрам, но мне профессиональный гример сразу кладет качественный тон и консилер. Покойные родители мистера Дебната, царствие им небесное, смотрят со стены так, будто у них сейчас глаза выскочат. При жизни они никогда столько гламура не видели.
Как долго я мечтала выступить перед настоящей камерой – и вот стою сразу перед тремя! Несколько часов телевизионщики снимают, как мы разыгрываем этюды. Прямо перед ними мы воплощаем действие. Мы – умирающие пациенты, мы – супермодели на подиуме, мы – матери семейств, готовящие еду мужьям. В разных этюдах у нас все – от несварения желудка и до любовных дел.
В конце корреспондентка спрашивает, что я обо всем этом думаю.
– Общество говорит, что я не могу мечтать о том, о чем мечтаю, – отвечаю я. – В обществе нет места для таких, как я, – а про себя думаю: «Прости, Дживан, мне придется исключить тебя отсюда», – потому что мы бедны, мы не умеем говорить по-английски как следует. Но разве это значит, что нам нельзя мечтать?
Я признаюсь корреспондентке, что много раз ходила мимо института кино и телевидения – просто посмотреть, как там что. Чтобы чуть ближе оказаться к успеху этих богатых студентов. Они становились директорами по кастингу, не просто агентами или координаторами. Они посещали специальные курсы для режиссеров, актеров, каскадеров, продюсеров, хореографов.
Иногда даже приходила сумасшедшая мысль: а что если мне бросить съемную комнату? Спать на вокзале, а на деньги, которые тратила на съем, пойти в хорошую школу мастерства?
Сказав это, я смеюсь.
– Ха-ха-ха! – смеюсь я. – Можете поверить?
Но у журналистки в глазах слезы. Она накрывает мою холодную руку ладонью, будто мы с ней только что узнали, что сестры.
Через пятнадцать минут после показа этой телепередачи по кабельному мой Вотсап звенит как сумасшедший.
Я сижу у себя в комнате с сестрами, мы жуем вяленую тыкву и обсуждаем, как кто выступил перед настоящими камерами. Удалось ли Кумару снизить нервозное хихиканье до приемлемого уровня? Впечатлил ли всех Пеонджи своим рассказом о работе в страховании и о том, что ему приходится кормить троих детей?
Дорогая мисс Лавли! – появляются слова на экране моего телефона.
Я открываю сообщение Вотсап с неизвестного номера, и там продолжение:
Я сотрудник кинокомпании Сонали Хан. Можем ли мы побеседовать по телефону?
Я снова и снова перечитываю эти слова. С большими-пребольшими глазами показываю их всем сестрам. Матушка Арджуни, будто не она когда-то давала мне советы, говорит:
– Это… это… та самая Сонали Хан?
Да, та самая Сонали Хан, что выдает блокбастер за блокбастером. Кто в нашей стране не знает любовной истории «Я твой навеки», снятой в заграничных горах, кто не слышал боевых лозунгов патриотического фильма «Мания крикета»?
Мы все сидим с раскрытыми ртами и смотрим на телефон как на волшебный камень, из которого исходит звук. Я снимаю трубку и слышу женский голос:
– Лавли, вы получили мое сообщение в Вотсап, вот только что? Мы бы хотели дать вам роль в следующем фильме Сонали Хан. Роль хорошая, большая. У вас на будущей неделе найдется время для кинопроб?
Сестры в восторге. Они тянутся поближе к телефону, стараются не упустить ни слова. Все перестали жевать вяленую тыкву, чтобы не хрустеть.
Слушая телефон, я смотрю на собственный полупустой водяной фильтр, на матрас, просевший под нашим весом, на окно, за которым идет женщина и несет полный таз грязных тарелок на мойку.
А я, Лавли, с полнейшим достоинством, с абсолютным спокойствием отвечаю даме, предлагающей мне по телефону исполнить мечту всей моей жизни.
– Да, – говорю я. – Да.
· Физрук ·
Две недели Физрук добивается встречи с Бималой Пал, и наконец ему предоставляют возможность проехать с ней в автомобиле, когда ее везут откуда-то куда-то. Дорога, по которой едет машина, проходит по центру и забита легковушками и автобусами. Пробирается против движения велосипедист. Вдоль обочины натянуты между деревьями веревки, на них брезент. В этих импровизированных лавочках продают календарики, сласти, чехлы для телефонов. В зеркале заднего вида Физрук замечает две белые машины сопровождения.
– Даже не спрашивайте, – отвечает Бимала Пал, когда Физрук спрашивает, как идет ее работа. Цены на лук взлетели вверх, и для правительства штата это большая проблема. Но Бимала Пал, раз она в оппозиции, по крайней мере наварит на этом хоть какой-то политический капитал.
– Народ не удовлетворен, – говорит она. – Правительство не в силах взять цены под контроль. Вы же видели в новостях репортажи с местных рынков, и все, буквально все, жалуются на цены. Простого человека это бьет по карману.
Она оборачивается к Физруку и спрашивает, как там дорожка перед школой. Больше не затапливало?
– Ни разу, – отвечает Физрук. – Это повысило мне репутацию, – сознается он в приливе дружеских чувств.
Бимала Пал смеется.
Физрук собирается с духом и говорит то, что хотел сказать.
– Мадам, я хотел бы делать для партии больше. Готов к роли посерьезнее. У вас столько проектов, может быть, я мог бы отдать свои силы…
Мадам Бимала заранее упирается рукой в подголовник: впереди бугристый участок дороги. В тонированных окнах Физруку видны придорожные торговцы – они раздают лапшу, наливают половники бирьяни из огромных контейнеров, плещут белое месиво досаи