– Не сидеть же тебе на подворье, покуда я не возвернусь?
– Пошто нет? Похарчевничаем с Марфой, и приду, тут во дворе и дождусь.
– Свою супружницу дома одну оставишь?
– Ей что? Она привыкшая.
– Чегой-то ты темнишь, Герасим, – пристально посмотрел на помощника Бордак.
– То на улице темнеет, а я что? Я помочь желаю. Алена такая боязливая и теряется, коли кто чужой объявится. Даже обычный прохожий, интересующийся, как пройти к нужному дому.
– Нет, Герасим, твой интерес в другом, – покачал головой Михайло.
– В чем же? – умело изобразил недоумение работник.
– В том, что ведать желаешь, пошто это меня к себе сам государь зовет.
– Так то ведомо. Ответ держать, что в Крыму было.
– Э-э, нет, для того есть приказ посольский. Но ладно, приходи, а то Алене с Петрушей действительно неуютно и страшновато будет.
– Добро. Тока перекушу и приду.
Герасим пошел к себе, Бордак зашел в дом.
Посреди большой комнаты, прижав руки к груди, стояла Алена. На лавке новые штаны, рубаха, чистый кафтан, рядом сапоги.
– Приготовила все, Аленушка? – улыбнулся Михайло.
– Да. Как же иначе? Тебе же не куда-нибудь, а к самому царю Ивану Васильевичу идти. Боязно мне что-то.
– Отчего? Ты у себя в своем доме, на своем подворье. И злодеев на Москве почти не осталось, опричники перевели. У тех с лихими людьми разговор скорый. К тому же Герасим подойдет.
– Да? – встрепенулась Алена. – Герасим на подворье будет? Но пошто, коли нам с сыночком беды ждать неоткуда?
– Понимаешь, Алена, на службе государевой всяко бывает. Ты постели постель, как обещалась, и жди. А не смогу возвернуться, то гонца пришлю сообщить.
– И такое может быть?
– Я же молвил, хорошая моя, на службе может быть все. Но не думаю, что ныне задержусь, или Иван Васильевич срочно отправит куда-нибудь. То обычно по утрам делается.
– Ты подарок-то крымский не забудь, – вздохнув, напомнила она.
– Хорошо, что сказала, а то совсем забыл о нем.
В малой комнате засопел Петруша. Отчего-то ныне спал беспокойно. Алена пошла к нему, убаюкивать. Бордак же переоделся, засунул за пояс саблю, с которой никогда не расставался, ножи в голенища вставлять не стал, тут ходьбы нет ничего, и место спокойное. Положив в сумку подарок крымского мурзы, он заглянул в комнатенку и прошептал:
– Я пошел.
– Храни тебя Господь! И помни, я вельми жду тебя!
– То всегда помню.
Бордак вышел во двор. Герасим к этому времени уже вернулся, сидел на скамье под березой.
Михайло поправил саблю, молвил:
– Я пошел, Герасим.
– Ступай с Богом! – Он перекрестил Бордака, закрыл за ним калитку.
Народу на набережной не было, только стража на местах в бочках разводила костры. От них и тепло, и светло.
Михайло сразу привлек внимание ближайших стражников:
– Эй, человече, откель идешь и далече ли?
– Недалече, стражник, тут рядом.
– Рядом Кремль.
– Вот туда и иду, желаешь ведать, по какому делу?
– Не-е, то не мое дело, а откель путь держишь?
– Мое подворье в саженях пятидесяти отсюда, но коли и далее пытать намерен, зови начальника своего, с ним гутарить буду.
– Ступай, дальше тебя все равно остановят, там и допытаются, кто ты и пошто.
Бордак миновал пост, спустился к реке, пошел берегом. Москва-река спокойна, ветер стих совсем, гладь речная, как зеркало. Он посмотрел на небо. Звезд не видать, в воздухе свежесть. Не иначе, дождь пойдет, а то и ливень. Но то добре. Опосля крымской да степной жары гроза на Москве – благодать.
Михайло шел берегом, именно на берегу была врытая в землю арка, через которую можно было попасть в подземный переход. У арки стояли два стражника, одеты в одежу стрелецкую, но без пищалей. Одному около тридцати, второй годов на десять младше. Старший, опершись на бердыш, остановил незнакомца окриком:
– Погодь, человек, ты не заблудился, случаем?
– Нет, я ведаю, куда иду.
– И куда же?
– В Кремль!
– Куда хватил! И кто же ждет тебя в Кремле, человече?
– Видать, тебя не предупредили.
– А должны были?
– Должны. Ну, что ж, ты тут старшой, не пускать – твое право. Пойду в обрат домой. Тока потом обиду не держи, коль накажут за то, что не пустил.
– А тебя, человече, не Михайло Бордаком звать? – спохватился младший стражник.
– Куда лезешь, Гаврюха?! – гневно взглянул на него старший.
– Да я, голова моя садовая, совсем забыл, десятник же надысь приходил, как раз о Бордаке предупреждал, что опосля вечерни должен подойти, дабы пропустить его, не препятствуя. Так что, извиняй, Степан, позабыл.
– Эх, дать бы тебе в морду! – Старший, как выяснилось, некий Степан, повернулся к Бордаку: – Так ты и есть тот человек?
– Да.
– Не держи зла на нас, зрил, что из-за этого олуха, – кивнул Степан на Гаврюху, – неразбериха вышла, проходи смело.
– Я не держу обид и зла, только так службу у Кремля столицы русской нести не можно.
– Да, понимаю, исправимся. Ты это, Михайло, не знаю, как по батюшке величать, десятнику о том, что случилось, не говори, а то он дюже лют на расправу.
– Ладно.
Послышались шаги, появился еще один стражник, но на нем была одежда начальника.
– Десятник, Богдан Семенович Копарь, – шепнул Бордаку Степан.
– Что тут у вас? – оглядев стражников и Михайло, спросил Копарь.
Степан поздоровался, поправил кафтан, шапку, взял как след бердыш и поспешил доложить:
– Да вот, Богдан Семенович, человече, о котором предупреждал, прибыл.
– Приветствую тебя, Михайло Лексеич! – взглянул на Бордака десятник.
– И я тебя тако же.
– Что-то припозднился.
Бордак не стал объяснять, что вышла заминка со стражей:
– Так и срок был условлен после вечерни.
– Ладно, почему не проходишь? Бывал же здесь.
– Бывал, уже собирался, а тут ты.
– Да? – Десятник строго посмотрел на стражников и ни с того ни с сего сунул кулак под нос Степану: – Я вот тебе!
Тот отшатнулся, но промолчал.
– Идем, Михайло Лексеич, провожу, так велено, – кивнул десятник Бордаку.
Они пошли подземным переходом, спустились по ступеням к ровной площадке, где стоял деревянный обнос колодца, потом опять же по ступеням поднялись вверх и вышли в Тайницкую башню. Оттуда к тыловой стороне великокняжеского Дворца. Прошли во внутренний двор, но десятник не остановился, повел дальше по тропе, мощенной камнем, в другой потайной, скрытый от взора людей дворик.
Там десятник встал, обернулся к Бордаку:
– Жди здесь. Я буду у дворца, провожу в обрат. И оружие отдай! Положено так.
Михайло кивнул, отдал саблю. Осмотрелся. Он находился на площадке, ограниченной кустами, сбоку стояла лавка, и, когда десятник ушел, он присел на нее и стал ждать.
Ждал недолго. Вскоре появился вельможа, что можно было определить по одеже, и, не приветствуя, спросил:
– Михайло Бордак?
– Он самый!
– Грамота, что получал, уезжая в Крым, при себе?
– А как же!
– Дай мне! Она тебе пока не понадобится.
Бордак достал свиток, который не раз выручал его, отдал вельможе. Тот повернулся, чтобы уйти, но вдруг отшатнулся в сторону.
По тропинке шел сам царь Всея Руси, Иван IV Васильевич Грозный.
Вельможа поклонился, и царь кивнул ему:
– Уйди, боярин! И гляди, чтобы никого рядом не было.
– Да, государь.
Царь приблизился к Бордаку. Михайло почувствовал оторопь, но Иван Грозный улыбнулся, просто, по-человечески, и приветливо произнес:
– Ну, здравствуй, посланец Михайло Бордак.
– Долгих лет, государь!
Иван Васильевич прошел до скамьи, сел, поставив рядом посох.
– Садись и ты, боярин.
Бордак оторопел еще боле.
– Извиняй, государь, но я не боярин, – выдавил он.
– С того момента, как вернулись выкупленные люди на Москву, боярин, али не желаешь принимать чин?
– Это так неожиданно.
– Привыкнешь быстро, ты же из дворянского сословия. Теперь быть тебе выше. Но у меня не так много времени, рассказывай, что узнал в Крыму. Мне Афанасий Нагой докладывал, но то тайной грамотой через гонца, а я желаю услышать от тебя лично.
– Но пред тем дозволь передать тебе подарок мурзы Басыра, у которого выкупили невольников, – спохватился Бордак.
– От этой собаки и подарок?
– Он просил передать, я сполняю! – пожал плечами Бордак.
– Давай!
Михайло достал из сумки короб.
– Чего там? – спросил царь.
– Ожерелье для твоей будущей супруги.
– Пошто без спросу смотрел? – голос царя приобрел металлические, холодные нотки.
– Извиняй, государь, сам не открыл бы. Спросил у мурзы, чего в коробе, он и сказал.
Иван Васильевич отложил короб, не посмотрев внутрь, и взглянул на Бордака:
– Молви, Михайло, по делу.
– Слушаюсь. Дела, государь, назревают нехорошие. Султан турецкий требует от крымского хана Девлет-Гирея нашествия на наши земли. К тому же его толкают и местные торговцы «живым» товаром. Не ведаю, как смог продержаться долгое время в проклятой Кафе.
– Ходил на невольничий рынок? – неожиданно спросил Иван Васильевич.
– Ходил, государь, дабы встретиться с людьми татарских вельмож, а опосля и с ними.
– Что там?
– Горе, государь. Оно душит, сковывает тело, рождает ярость, а в бессилии угнетает дюже. Дьявольское место.
– Слышал, там ты себе жену купил?
– Я выкупил женщину с ребенком, не ведая, что опосля полюбится она мне.
– То хорошо. Будьте счастливы.
– Благодарствую.
– Что мурза Азат?
– От него и получил вести.
– Что принято малым и большим диванами в Бахчисарае?
Бордак доложил.
– Значится, весною ждать «дорогих гостей»? – нахмурился царь и несколько раз с силой ударил посохом по камню.
– И частью уже в этом году.
Михайло рассказал о замысле крымского хана и осенью беспокоить русские земли. Подробно доложил, кто из татарских вельмож поведет орды из Крыма, когда поведет, с какой целью. Впрочем, цель была ясна и без объяснений. Любые набеги ордынцев имели одну цель – разорение городов и сел, захват людей в полон. Сейчас идет разведка.