– В том случае ведаю, что делать, – прервал старшего Верга.
– Ну и добре. Надо знать, Федька, сколько татар в урочище, есть ли там мурза, хотя то вряд ли, но все одно, смотреть треба.
– Треба, посмотрим.
– Будь осторожен.
– Я всегда осторожен, особенно когда к бабе, супружнице купца на Москве, иногда наведываюсь.
– Блудишь, Федька?
– Не-е, милуюсь с бабой молодой, которая от купца окромя страданий ничего не ведает. Ему под пятьдесят, ей двадцать. И чего брал молодуху, коли не могет дать то, что ей треба?
– А ты, значит, могешь?
– Могу, Иван, тока ты о том никому не говори.
– Не скажу. Ступай с Богом!
– Угу, пошел!
Следом за Куницей в балку урочища, но уже с юга, пошел Федор Верга.
Пестов посмотрел на возвышенность, но Сизова не увидел, хорошо спрятался. Он лег удобнее, шире раздвинул ветви и продолжил наблюдение за урочищем.
В нем ничего особенного не происходило. До того, как солнце подошло к верхушкам леса на западе. Тогда в избе, откуда выходили татары и невольники, раздался бабий вопль:
– Нет, не надо, прошу тебя!
Покосившаяся дверь хаты вдруг раскрылась, и татарин вытащил на улицу за волосы одну из баб, что собирала дрова. За этим татарином шел еще один. Бросив бабу на траву, татары стали срывать с нее одежды. Послышался шум в хате, потом мужской крик, который резко оборвался. Татары на улице раздели бабу догола и набросились на нее, как голодные псы. Сначала один, потом второй. Насиловали зверски. Баба поначалу дергалась, потом затихла. Удовлетворившись, бросили ее и ушли в хату.
«До смерти снасильничали», – подумал Пестов, у которого в груди клокотала ярость. Будь его воля, он прямо сейчас пошел бы в урочище, в хату и порубил бы насильников на куски. Но он не мог двинуться с места, тока смотрел, кусая губы и сжимая рукоять сабли, на бабу. И та вроде вздрогнула, шевельнулась.
Пестов напрягся. Из хаты на улицу вышел мужик. Он был сильно избит, одежда порвана так, что висели одни лохмотья. Превозмогая боль, он бросился к бабе:
– Аленушка! Жива?
– Ох, Гриша, и не ведаю, жива аль нет, да теперь и жить не в радость, прибил бы меня, испоганенную.
– Ну что ты! Как можно прибить! Разве ты по своей воле?
Из хаты вышли татары. Рассмеялись и заговорили по-своему, но Пестов понимал по-татарски и все слышал:
– Глянь, Азат, эти свиньи еще милуются. Баба порченая, а мужик возле нее все одно.
– Э-э, Габит, свиньи, они и есть свиньи. А баба-то живучая попалась. Оклемается, может, мурза и продаст еще.
– Лучше бы не продал, а нам отдал. Я знаю одного торгаша, ему как раз баба работящая нужна.
– Чего на рынке невольничьем не купит?
– Ты торгашей не знаешь? За акче удавятся. Ему дешево подавай. А такие, – кивнул Азат на несчастную, – стоят акче двадцать-тридцать. Но то тоже деньги, к тем, что мурза за поход заплатит.
– Долго ли она в полоне продержится?
– А ему плевать, хоть день-два, он этих свиней не жалеет, выжимает из них все. Заставляет работать от рассвета до заката, а на трапезу – горстку зерна бросает. Он точно купит, потому как помирают у него рабы часто.
– Ну, ей еще оклематься надо.
– Боле не тронем ее. И другую тоже. А то мурза может наказать.
– Не-е, за такую не накажет.
Габит подошел к мужику, что держал на коленях голову супружницы:
– Эй, ты, грязная свинья, тащи свою бабу в хату, клади в угол и выхаживай. Скоро она должна быть на ногах.
– Пошто так-то, как звери дикие? – с ненавистью взглянул мужик на татар.
И тут же плетка рассекла ему лицо.
– Еще голос подаешь? Делай, что сказано!
Мужик выпрямился, поднял на руки бабу и понес в избу. Там ему, видать, помогли, потому как слышались голоса: «Давай сюда, Гриша, я воды взяла немного, одежду приготовила, а вы, мужики, отошли бы…»
Татары остались на улице.
Велико было желание опричника Пестова выйти из укрытия, налететь на этих злодеев да порубить на куски, но покуда не можно.
Татары погалдели немного и ушли в избу.
Тут вернулся Верга, и старший ертаула спросил:
– Ну, что видел, Федька?
– На юге на посту один басурманин, также по одному с восточной и северной сторон. Не хоронятся, сидят на кошмах, из оружия – сабли, ну, и ножи, без них они никуда.
– В урочище?
– Там развалины, дошел до полуразрушенной церкви, далее не пошел, потому как там еще один татарин сидел на ступеньках. Дозорный али так просто вышедший из уцелевшей хаты, не ведомо, но татарин с саблей. Пошел влево. Тут повезло. Вон, у двух яблонь справа от остова церкви хату без крыши видишь?
– Вижу.
– Внутри шесть басурман, среди них, видать, старшой. Он командовал, кому чего делать.
– Так, – сделал отметку на схеме Пестов, – хата у церкви – шесть рыл. Как же они сидят без крыши, а коли дождь?
– У них полог есть.
– Дальше.
– На постах двое, еще один у церкви, в хате, что напротив, еще четыре татарина, удавил бы собственными руками, получается…
– Получается тринадцать косоротых, – подхватил Пестов.
– Чего разозлился-то?
– А то, что при мне прямо во дворе уцелевшей хаты крымчаки бабу гуртом снасиловали. Неизвестно, выживет али нет. Потом мужик этой бабы вырвался к ней. Татары следом, смеялись, говорили, баба, мол, живучая, ее продать в Кафе торговцу какому-то можно. Тока он дешево берет, потому как до смерти работать заставляет. И наших эти бешеные свиньями называли. Уразумел, Федька, свиньи мы для них, скот! А ты молвишь, чего злой. Да меня трясет всего!
– Ну, Иван, этих-то, что в урочище, отсюда не выпустим. Вот тока нету тут ни мурзы, ни других десятников. Ушли, а куда, неизвестно. Но не красоваться на природу нашу, на разбой пошли. Знать бы куда.
– Узнаем. Наше дело все как след узнать и рассказать воеводе московскому. Намаялся?
– Ничто.
Сзади раздался шорох. Пестов повернулся, держа в руке саблю, но снова услышал знакомый голос:
– Я это, Иван, Лексей!
Подошел второй разведчик, Куница. Прополз последние сажени, устроился рядом со старшим ертаула.
– Что ты видел? – спросил Пестов.
– На севере пост, там один басурманин, на востоке – тоже один.
– Про восток ведаю. На урочище зайти удалось?
– Да, прошел до уцелевшей хаты недалеко от погреба, где томятся невольники. Там четверо татар и столько же наших мужиков и баб. По двое. Пошто они басурманам, не ведаю.
– Я ведаю! – зло бросил Пестов. И рассказал, что крымчаки сделали с бабой у него на глазах.
– Резать их треба! – воскликнул Куница. – Может, пойдем да посшибаем этим собакам головы?
– Воевода что велел? Смотреть и все запоминать. Значит, в хате слева еще четыре басурманина?
– Да.
– Итого, имеем два десятка, считая десятника.
– Может, еще где схоронились басурмане, но немного, – заметил Верга.
– В избах они держат, получается, по две бабы и по два мужика, в погребе открытом – молодых баб, девиц, отроков, детей.
– Так выходит, и что дальше? – кивнул Верга.
– Мы с Сизовым пойдем к Михайло Бордаку, – ответил Пестов. – Тут, вернее на возвышенности, остаетесь вы. Ступайте на холм, а Сашко сюда! Коли что изменится, сигнал обычный. Пошли с Богом!
Федор Верга и Алексей Куница ушли на возвышенность. Вскоре оттуда вернулся Сашко Сизов. Он и старший ертаула отползли от края рощицы и направились обратным путем в лес, где стояла малая дружина.
Так же к полудню в Чугуев въехал гонец от Бордака, Андрий. Он сразу отправился к своему десятнику Огневу. Тот, узнав, что велел передать боярин, повел гонца к княжичу Парфенову.
– Василь Игнатьевич! – позвал Огнев воеводу.
– Да, Лука, чего тебе?
– От боярина Бордака гонец прибыл, тот ратник, которого я посылал в осинник между Песчаной и Рудным.
– Ты был у Бордака? – взглянул на опричника Парфенов.
– Я, княжич, – ответил гонец.
– Что у него?
Андрий передал все, что видел и велел сказать Михайло.
Выслушав его, Парфенов повернулся к Огневу:
– Отряду сбор, Лука. Идем в осинник. Быстро!
Но не успел опричный десятник отойти от княжича, как во двор вбежал князь Верейский.
– Что случилось, Петр Петрович? – спросил Парфенов.
– Собака Икрам провел нас на юге!
– Толком молвить можешь?
– Из села Марево прибежал отрок, молвит, татары, где-то полусотня, подошли к селу. Покуда стояли на окраине, староста и послал отрока в крепость.
– Но это же в трех верстах от города?
– В том-то и дело.
– Полусотню привел мурза Икрам?
– Есть в полусотне старшой, с нукерами держится, но мурза Икрам то или нет, отрок не знает. Да и важно ли? Я городскую рать к селу выслать не могу, вдруг татары отвлекают нас от Чугуева? Коли выпущу войско в Марево, то басурмане могут прорваться в город. И тогда беда! Выручай, княжич, на селе есть дружина – два десятка мужиков во главе со старостой, да еще твои опричники, также два десятка. Татары вступают в схватку, коли имеют супротив троих-четверых своих одного противника, равным числом они избегают схватки. Отгони басурман от села, Василий Игнатьевич, великая в том моя просьба к тебе. А также всех сельчан Марево, подвергшихся смертельной угрозе.
Княжич с шумом выдохнул воздух:
– Да мне на юг идти надо. Второй воевода вышел на отряд мурзы Икрама, что разорили Песчаную, гонца послал, просил скорей подойти. Там захвачены в полон жители деревни.
– Но там же боярин Бордак, у него десяток опричников есть, коли что, сам управится.
– Как он управится, Петр Петрович, коли в урочище, куда он зовет меня, не менее двух десятков крымчаков? И в прикрытии у них полоняне. Там надо иметь равное количество ратников, дабы добиться победы.
– Княжич, в Марево ты скоро справишься, а потом пойдешь в осинник. Я передам грамоту старосте села, он тебе еще людей из ополчения даст. Не дай татарам у крепости разграбить село!
– Что скажешь, Лука? – взглянул на Огнева Парфенов.