– Говорил о том.
Мурза устроился удобнее и велел:
– А ну-ка садись и давай по порядку ведай, какой был разговор. Да в подробностях.
– Слушаюсь!
Дуб присел на край ковра и слово в слово передал суть разговора в Чугуеве.
Мурза выслушал, задумался. Затем встал, прошел к шкафу, достал мошну, бо́льшую размером, чем прежде, и тяжелее. Бросил Дубу:
– Держи, отдашь боярину, тут более чем шестьсот рублей. Но предупреди, не уйдет завтра дружина московская, конец ему, в Литве достану и отрежу голову за измену.
– Угу, передам. Я часок отдохну?
– Некогда отдыхать, мне до завтрашней полуденной молитвы нужна эта грамота. Как привезешь, скажу, что с ней делать.
– Чего уж говорить, и так ясно, пошлешь меня гонцом от князя Верейского, – вздохнул Дуб.
– Догадливый. Езжай и гляди, не попадись страже городской.
– Не попадусь, не беспокойся.
Икрам махнул рукой – пошел, мол.
И вновь поскакал Сидор Дуб в сторону Чугуева. На этот раз ехать было веселее, ни за что, ни про что заимел сто рублей. С такими деньгами можно самому рабов прикупить у татар из сотни, а в Кафе втридорога продать. А там и дом поставить, хозяйство. В Кафе его держать можно, платить рабам не треба, ну если только хлыстом. С хорошим настроем ехал Дуб. Пройдя полпути, остановился. Слева у сломанной молнией березы и валуна достал мошну, отсыпал серебро в свой мешок. Примерно, конечно, но и мурза не взвешивал, на глаз определил, сколько денег, да и боярин проверять не станет. Свой денежный мешочек гонец положил под дерн за валун, закрыл засохшей травой и продолжил путь.
Небо начало светлеть, наступало время предрассветной молитвы у мусульман, в крепости же царила тишина, только не спали стражники на стене да вышках. По тайному ходу Дуб завел коня в город и провел до подворья Молчанова. Ночью заметно посвежело, и слуга Молчанова Илюха стоял у калитки в зипуне.
– Наконец-то, – проговорил он, завидев Дуба, и тут же рассмеялся: – С тобой, Дуб, точно дуба дашь.
– Весело тебе, Илюха? Гляди, как бы плакать не пришлось.
– А чего нам плакать? На подворье втихаря готовятся к отъезду. Боярин молвил, новая жизнь ждет нас.
– Ну-ну. Он спит, поди?
– Как же? Тебя, вельможи, дожидается.
– В морду хочешь?
– Не-е, не хочу, и без тебя есть кому дать, заходи, покуда стража не объявилась.
Дуб завел коня на подворье, прошел по лестнице на верхнее крыльцо, оттуда через сени в горницу.
Боярин, на лике которого проступала усталость, сидел на лавке за столом, рядом горела свеча, светила лампада перед образами.
Дуб перекрестился, что вызвало усмешку Молчанова:
– Тебе ли, Сидор, предавшего веру, молиться?
– Вера не в словах, боярин, она в душе.
– А где душа-то? Но ладно, привез деньги?
– Чего бы возвращался? А ты сделал грамоту?
– Давай мошну!
– Покаж грамоту!
– Охамел, холоп! Смотри! – усмехнулся боярин и, достав грамоту, развернул ее перед Дубом.
Тот, удостоверившись, что внизу настоящая печать, прочитал написанный каллиграфическим почерком текст. В грамоте говорилось о том, что по велению государя московской особой дружине воевод боярина Бордака и княжича Парфенова следует оказывать всемерную и посильную помощь воеводе Чугуева князю Верейскому в защите города от набегов татар и прочих ворогов. Ссылаясь на это высочайшее повеление, князь Верейский просил московских воевод срочно привести особую дружину в крепость, так как, по полученным сведениям, остатки сотни мурзы Икрама подошли к Чугуеву и намереваются напасть на крепость.
Прочитав написанное, Дуб кивнул:
– Это то, что треба. Скажи, боярин, кто писал эту бумагу?
– А тебе не все равно? – спросил Молчанов.
– Не все равно. Мне треба знать, почерк писаря известен московским воеводам?
– Нет, не известен. Писал мой человек, вельми преуспевший в изучении грамоты и дела писчего.
– Где он сейчас?
– Далече, Дуб, так далече, что не достать никому, – усмехнулся боярин:
– Ты сгубил его?
– Не задавай ненужных вопросов, давай серебро!
Дуб передал мошну, забрал грамоту и сказал:
– Дело сделано, можно и в обрат к мурзе ехать.
– Не спеши, – поднялся Молчанов. – Как ты прежде уехал, я был у воеводы, князя Верейского, он собирал свой совет по укреплению обороны крепости. После него я сказал ему, что мне треба выехать в Новгород-Северский. Князь удивился, спросил, по какой нужде. Я поведал, что получил сообщение о болезни отца жены. Мол, при смерти старик, не по-христиански будет не проститься с ним и не проводить в последний путь. Князь соболезновал мне, выезд разрешил, но выказывал тревогу, как бы не попасть мне в лапы мурзы Икрама. В общем, успокоил я его, сердечного. И теперь после утренней молитвы обозом выйду из крепости. Тебе же сейчас с грамотой выходить из города опасно. Не дай бог, попадешься страже, та усердно службу несет. И тогда конец всем. Грамота погубит. Вот я и решил, дабы не подвергать ни тебя, ни себя опасности, держать тебя при обозе. А как отойдем от крепости, езжай на все четыре стороны. До вечера, когда мурза, дождавшись ухода дружины и выдержав время, нападет на село, я буду уже далече.
– Ладно. Ты прав, – согласился Дуб. – Заодно и я с часок отдохну, мурза потом не даст. Комнату выделишь?
– Внизу, где челядь, есть комната. Спросишь у ключника, он покажет.
Забрав и спрятав грамоту, Дуб вышел из горницы, прошел сени до крыльца, спустился по лестнице во двор, где в телеги грузили вещи боярина и семьи его, а также холопов, Молчанов вывозил из города всех, но не всех намеревался брать с собой. Тех, кто не нужен, думал оставить в лесу.
Во дворе начальствовал ключник боярина Глеб Андреевич Грибов. Он показал гонцу мурзы комнатенку, где кроме широкой лавки да рогожи ничего не было. Да большего и не требовалось. Приспособившись на лавке, Дуб тут же уснул.
Разбудили его, когда солнце уже поднялось над лесом.
Челядь направилась в домовую церковь молиться. Дуб пошел туда же. После была трапеза, и, наконец, обоз вышел из подворья боярина, ворота закрылись.
Стража спокойно выпустила Молчанова с людьми. Ратники пожелали обозным счастливого пути, да не попасть под татар, и обоз пошел в сторону Новгород-Северского.
Когда крепостные стены и купол крепостного храма скрылись из виду, Дуб подъехал к боярину:
– Ухожу я, Флор Юрьевич.
– Скажи, Дуб, много ли серебра своровал?
– Да ты что, боярин? – изобразил негодование изменник. – Меж нами же уговор был! И я чужого не беру.
– Это смотря что считать чужим, а что своим. Но ладно, не обижайся, езжай, надеюсь, боле не встретимся.
– Как Бог даст.
– Ну да!
– Мурзе ничего передать на словах не хочешь?
– Хочу, но вряд ли это ему понравится. А мне его злоба безмерная ни к чему.
– Уразумел. Давай, барин, удачи!
– Тебе также. Голову, Дуб, береги.
– О себе думай.
Гонец мурзы развернул коня и погнал его на юг.
Он объявился в стане татар до того, как солнце встало в зенит, значит, до обеденной молитвы Зухр. Его тут же провели к мурзе.
В шатре Икрам находился вместе с десятниками Батыром Азанчой и Давлетом Тогуром.
– Говори, Дуб, привез грамоту? – с ходу спросил он.
– Привез, господин.
– Давай сюда.
Дуб передал свиток.
Икрам прочитал и довольно ухмыльнулся:
– Это то, что надо. Сделал свое дело боярин.
– Сделал, господин.
– Куда направился наш Флор Юрьевич?
– В Литву.
– Какой дорогой?
– Да так не объяснишь.
– Показать сможешь?
– Ты желаешь вернуть себе то, что отдал ему?
– Не только. Что боярину в Литве делать? Ему надобно в Крым. И ему, и его людям. На невольничий рынок в Кафу. Там боярину самое место.
– Может быть, ты и меня продашь в рабство? – вздрогнул от страшной мысли Дуб.
– Тебя – нет, Сидор, ты мне еще пригодишься. А вот Молчанов – другое дело. Зачем его отпускать, когда на нем можно неплохо заработать. Выкупать предателя царь русский не станет. Но кто из торговцев невольниками узнает, что боярин – предатель? Возьмут за хорошую цену. Посему, как разорим село, два десятка Тогура погонят невольников к Перекопу по дороге, не ведомой воеводе Верейскому. А Батыр Азанча двинется за обозом боярина. С ним поедешь и ты, Сидор. Место встречи определим позже. А сейчас, Дуб, переодевайся в одежу ратника городской стражи и, обойдя лесом село так, чтобы зайти от Чугуева, иди к воеводам московским. И знай, Сидор, за селом мои люди смотрят очень внимательно.
– Пошто об этом предупреждаешь, господин? Разве мне есть дорога в обрат?
– Дороги в обрат к своим русам у тебя нет, а предупреждаю, чтобы слабину не дал, а вел себя, как и должно гонцу крепостного воеводы.
– Мог и не предупреждать.
– Ступай, Дуб, до молитвы ты должен покинуть стан.
– Слушаюсь, господин!
Изменник направился к себе переодеться. К себе, это в один из подвалов развалин, оборудованных для временного жилья. В таких подвалах ютилось большинство крымчаков из последних десятков мурзы Икрама.
После утренней трапезы в селе Радном к Парфенову прибежал отрок:
– Княжич, дозволь слово молвить?
– Ты кто такой? – улыбнулся воевода.
– Сын Николы Бухтина, Митяй, – смахнув соплю, гордо заявил паренек лет десяти.
– И что тебе треба, Митяй?
– Отец, он смотрел на околице за дорогой от Белой Балки, а значится, и от Чугуева, послал сообщить тебе, что к селу едет конный всадник. Батька спрашивает, чего делать? У него лук со стрелами есть.
Парфенов взглянул на Бордака:
– Клюнули татары, Михайло?
– Похоже на то.
– Ты, Митяй, беги к отцу и передай мой наказ, – сказал отроку княжич. – Всадника остановить, спросить, пошто тут. Коли скажет, что гонец от воеводы Чугуева, поинтересоваться, кто в крепости начальствует. Коли ответит верно – князь Верейский Петр Петрович, то пропустить, объяснив, где я.
– А где ты будешь?