ли и схватившись за сломанный нос, Икрам остался открытым для воеводы. Ударом рукояти сабли Бордак лишил его сознания. Тут же крикнул ратникам:
– Вяжите его, да не бейте. Он живой и на ногах нужен.
Опричники бросились к мурзе.
Михайло повернулся и едва не был сбит телом слетевшего с коня Азанчи. Тот рухнул совсем рядом, из перерезанного саблей Рубача горла хлестала черная кровь. Десятник спрыгнул с коня, взглянул на Бордака:
– Ну, вот, кажись, и все, Михайло Лексеич, разгромили мы остатки сотни мурзы, и его самого, как и повелел государь наш, живым взяли.
Михайло устало присел на траву, кивнул:
– Да, все! Отдохну маленько, измотал всего Икрам. Мурза мурзой, а бился, как простой нукер.
– Это они умеют, надо отдать должное. Вот тока тогда, когда прижмешь. А не прижмешь, бегут.
– Черт с ними, окаянными! Собирай десяток, мурзу на коня его десятника, связать крепко и пойдем в село.
В селе одновременно царили радость и печаль. Кто-то радовался избавлению от проклятых поработителей, кто-то оплакивал павших в бою. Но в целом обстановка была радостной.
– Неужели, боярин, самого мурзу взял? – подошел к Бордаку староста.
– Взял!
– И чего теперь с ним будет?
– Его велел к себе доставить сам государь.
– Этого пса и на Москву! – удивился Торба. – И чем же он так отличился, что его желает зрить царь Иван Васильевич?
– Есть «заслуги»!
– Что, Михайло? – подбежал к нему Парфенов.
– Порядок, Василь, нукеров порубили, мурза у нас.
– Сам брал?
– Неужто доверил бы кому-то? – улыбнулся Бордак. – Не, это мое дело, собак бешеных брать, что возомнили себя господами на чужой земле. Брал ранее, ныне взял и далее брать буду, коли не получу приказа рубить их дикое племя. Тогда буду рубить, покуда жив.
– Что ж, дело сделано, Михайло. До утра можно отдохнуть, и в путь? Домой?
– Да!
– В Чугуев гонца посылать будем?
– А вот это реши сам.
– Добре.
Староста, организовав сбор тел татар и отдав команду закопать их в овраге, где был пост их наблюдения, занялся приготовлением пиршества для опричных воинов московских. Для того народ начал выставлять столы, лавки прямо на центральную улицу. Повсюду разводили костры, на них ставили чаны. За городьбой резали овец, кур, сносили к стряпухам овощи, муку. Кто-то прикатил и бочонок, явно не с квасом.
Прошли похороны, начались торжества, так на Руси бывало часто.
С утра особая дружина пошла к Чугуеву. Там задержалась на день, собирая обоз – переход предстоял долгий, и двинулись на Москву.
В столицу дружина вошла через две недели, дождливым утром конца октября. На заставе ее остановили и послали в Кремль гонца. Оттуда прибыл царский посланник, четырехпалый опричник Гордей. Передал наказ государя следовать дружине в Александровскую слободу, а княжичу Парфенову и боярину Бордаку вместе с пленным немедля идти в Кремль. Воеводы простились с десятниками и, выбрав в охрану двух ратников, направились к Кремлю.
На этот раз заехали через Спасские ворота, прошли в сопровождении кремлевской охраны до великокняжеского дворца. Встречать ратников вышел сам Иван Васильевич. Воеводы и охрана соскочили с коней, сбросили на мощеную площадку связанного мурзу Икрама. Царь подошел к нему, пнул ногой:
– С тобой я в пыточной избе поговорю, – и махнул рукой ближней охране: – Увести собаку!
Мурзу потащили к воротам.
Охранники дружины отошли в сторону, а царь подошел к Парфенову и Бордаку:
– Приветствую вас, воины русские!
Воеводы поклонились.
– И тебе долгих лет, государь, – ответил Парфенов. – Твое повеление исполнено, сотня мурзы Икрама разбита, сам мурза доставлен.
– Признаюсь, посылая вас на это задание, на успех дюже не рассчитывал, слишком сложное задание, – улыбнулся Иван Васильевич. – Но вы выполнили его, за что вам от меня великая благодарность. – Он поднял руку, и к нему бросился боярин из ближнего окружения, подал две мошны. – Это ваша награда. Опричников особой дружины я награжу отдельно.
Воеводы приняли тяжелые мошны, спрятали в одежде.
– Вижу, устали вы, воины, езжайте домой, отдохните. Потребуетесь, вызову. – Царь взглянул на Бордака: – Слышал я, Михайло Лексеич, свадьба у тебя намечается?
– Да вот думали обвенчаться с Аленой, – смущенно проговорил Бордак.
– На свадьбу позовешь?
Михайло совсем растерялся:
– Конечно… Государь… это такая честь для меня!
– Позовешь, приду. А сейчас отдыхайте. И еще раз великое вам спасибо!
Царь повернулся и пошел ко дворцу, за ним свита из бояр, которая собралась во время разговора, охрана.
Парфенов с Бордаком выехали на площадь.
– Ты, Михайло, как-нибудь выбрал бы время, да заехал бы ко мне с невестой.
– Давай, Василь, ты к нам, так удобнее. Алена еще не привыкла не то что к выездам, того она и не ведает, а и просто к жизни в Москве, да еще сыночек наш Петруша тоже побаивается. Приезжай ты. Встретим как родного.
– А мы теперь и есть родня. В боях породнились.
Обнявшись, не слезая с коней, поехали каждый к себе.
Не успел Бордак заехать на подворье, как к нему бросилась Алена:
– Вернулся, Михайло!
– Вернулся, Алена!
– Господи, знал бы ты, как я ждала тебя!
– Знаю.
– Соскучилась!
– И я соскучился!
Он стиснул ее, прижал к себе.
А со стороны на них, вытирая слезы, смотрела Марфа, подкашливал, смущаясь, Герасим, рядом служка, которого нашел ключник, и во весь рот улыбался Петруша. Все они были счастливы. Пусть недолго, пусть на несколько дней или мгновений, но счастливы обыкновенным человеческим счастьем.
Глава седьмая
Прошел сбор урожая, посеяли озимые, работы в поле закончились, наступила пора праздников, свадеб. Решили, наконец, пожениться и Бордак с Аленой. Таинство венчания, соответственно и свадьбу, назначили на середину октября месяца, сразу после великого православного праздника Покрова Святой Богородицы. На Руси издавна укрепился порядок свадеб. Так, поначалу в доме невесты было обручение, после чего молодые могли и целоваться, и миловаться на людях, а не тайком. Далее жениха и невесту готовили к венчанию. Гостям в то время от родителей невесты давали подарки и угощали хлебом и вином, иногда организовывали застолье. Когда молодых выводили из дома, их осыпали хмелем или зерном. По просьбе дружка родители благословляли чад. Далее ехали в храм, где и свершалось таинство венчания. По возвращении родители жениха встречали молодоженов перед воротами с караваем хлеба. Молодые откусывали часть, и каждый старался откусить кусок поболе, игриво заявляя тем самым на первенство в семье. Это было символически, потому как, сколько ни отхватывала бы жена, хозяином в семье всегда был муж. Во дворе молодых опять осыпали хмелем и зерном и отводили в отдельную комнату, где они могли немного отдохнуть от праздничной суеты перед застольем. Там же молодая причесывалась, теперь ей предстояло иметь женскую прическу и головной убор замужней женщины. Гостей в это время угощали вином с заедками – сухими закусками, показывали приданое невесты. В первый день свадьбы застолье длилось недолго. Немного посидев среди гостей, молодые уходили, а дружка приглашал всех на следующий день. В комнате молодых ждало брачное ложе. Родители, когда гости расходились, ждали известия о том, что муж справился с возложенными на него обязанностями, а молодая жена оказался непорочной. После того как был принят «Домострой», следовали, преимущественно, его положениям, касающимся бракосочетания. Молодые представляли доказательства выполнения своих обязанностей и невинности, о чем всем сообщал дружка. С утра молодожены вместе мылись в бане и выходили на праздничный пир. Им дарили подарки, они же в ответ одаривали присутствующих. Во второй день кричали о том, что водка горька, и молодоженам приходилось постоянно целоваться.
В случае с Михайло и Аленой справлять свадьбу по устоявшимся обычаям и традициям было невозможно. У них не осталось родственников, не у кого было просить благословения, жили они на подворье жениха, так как невеста своего дома не имела, и многое еще из того, что создавало преграды, о чем вельми кручинилась Алена.
За советом Бордак поехал к ставшему ему лучшим товарищем княжичу Парфенову. Тот оказался дома, встретил Бордака, проводил в светлую горницу. Приметив озабоченность на челе товарища, спросил:
– О чем печалишься, Михайло, и след ли печалиться, когда впереди свадьба? То ведь веселье, а не печаль.
– Так-то оно так, Василий, – вздохнул Бордак, – но вот как быть нам с Аленой?
– А чего не так у вас?
– Да и не молодые мы, живем вместе давно, ты историю нашу ведаешь.
– Ведаю, и чего?
Бордак высказал свои печали по поводу соблюдения традиций.
– Э-э, друг ты мой сердечный, нашел, о чем печалиться, – улыбнулся княжич. – Нету родителей, священник благословит, дружкой буду я, ратники – почетными гостями, они же для нас боле чем родственники. Показывать приданое не треба, и так понятно, не бедна невеста боярина. Хмеля и зерна мы купим сколь надо. Подворье большое, столы выставим. Вот два дня, думаю, праздновать не стоит, потому как многое из того, что делается в первый день, вами уже сделано, – уже во весь голос рассмеялся он. – Не буду же носить перед гостями простыни с брачного ложа, они ведают, что ничего особого на них не увидят. И вообще, Михайло, для вас с Аленой главное что? Обвенчаться, стать законными мужем и женой. А то происходит в храме, а не на подворье. Со священником договорился?
– Да. В храме все пройдет как след, по православным обрядам.
– Ну, и добре. Помнишь, государь обещал на свадьбу приехать, коль пригласишь?
– Это он молвил в запале, радуясь, что мурзу ненавистного отыскали.
– Нет. Иван Васильевич ничего просто так не молвит. Но об этом речи вести не стоит, ты, Михайло, людей из дружины пригласи, в помощь твоим людям я пришлю своих слуг. И не страшись, в боях не страшился, а тако же Алену успокой. Все не хуже, чем у других вельмож будет, а то и лучше.