– Михайло? А я вот занимаюсь конями.
– Не успокаивается жеребец?
– Сейчас уже тише ведет себя. До тебя стоял смирно.
– Привыкнет, потом объезжу, хороший конь из него выйдет.
– Царь другого не подарил бы.
– Я, Герасим, завтра уезжаю…
– Опять?! – прервал тот хозяина.
– Да.
– Что ж это государь не дает тебе покоя? Столько рати на Москве, а посылают тебя одного!
– Не совсем одного, уходим вместе с княжичем.
– Еще один незаменимый. Странно государь ценит своих верных людей, посылая их на задания, опасные для жизни.
– Ты, Герасим, говори, да не заговаривайся, – повысил голос Бордак. – Деяния государя тока Господь Бог осудить или покарать может.
– Ты не обижайся, но разве я не прав?
– Не прав. Кого бы ты послал на задание, имей в подчинении, скажем, сотню, в которой одна полусотня ненадежных ратников и начальников, три десятка второй полусотни опыта надлежащего не имеют, и тока два десятка в состоянии сделать то, что треба. Кого?
– Понятно дело, – вздохнул Герасим, – последние два десятка.
– Вот так и с нами.
– Но у тебя и жизнь личная должна быть. Дом есть, жена есть, сыночек. А ты все в разъездах.
– Время, Герасим, такое тревожное. Но наступит и такое время, когда спокойно жить будем. Государь Казань усмирил? Усмирил. Астрахань взял? Взял. В Ливонии земли захватил? Захватил. Там теперь ни казанцы, ни астраханцы, ни поляки, ни литовцы норов свой показать не могут. Остается один пес Девлет-Гирей. Вот сбросим его с трона Бахчисарая, и наступит долгожданный мир, а с ним и жизнь покойная, счастливая.
– Когда то будет, Михайло?
– Скоро!
– Ну, коли скоро, – улыбнулся слуга, – то ладно, погодим. Я с конями закончу и домой.
Утром, помолившись и потрепезничав, Бордак с Аленой вышли во двор. Герасим приторочил две сумы к коню для равновесия. Алена со слезами на глазах посмотрела на мужа, обняла его:
– Вновь меня ждут бессонные ночи, сумрачные длинные дни, которым, как кажется, конца нет.
– Хозяйством занимайся, дорогая, сыном.
– Это так, но без тебя очень плохо.
– Мне тоже плохо без тебя, Аленушка, но служба есть служба. Я обязан сполнять наказ государя.
– Я понимаю и все равно… – Она не сдержалась и заплакала.
– Негоже, Аленушка, так печалиться и печалить мужа, – подошла к ним Марфа. – Время пролетит быстро, он вернется, и на подворье опять будет праздник и радость.
Алена поцеловала мужа и, опустив голову, пошла в дом. Глядя ей вслед, Михайло вздохнул, принял от Герасима поводья, вскочил на коня:
– До свидания, Герасим и Марфа, будьте опорой Алене! Коли что, обращайтесь на опричный двор к Малюте Скуратову, но, мыслю, ничего не произойдет.
– Счастливого пути, боярин, и скорого возвращения! – пожелали слуги.
Бордак через открытые ворота выехал с подворья, перекрестившись на образа, окаймляющие ворота, повел коня к подворью Парфенова.
Княжич уже ждал его на улице.
– Запаздываешь, Михайло! Но то понятно, прощаться с женой тяжко.
– Едем!
Проехали Москву, через холмы и мосты вышли на тракт, идущий по прямой.
Нужную рощицу и деревню увидели издали, повернули к ней. На елани стояли две телеги с впряженными в них ломовыми лошадьми, молодыми, крепкими. Рядом возницы, те же опричники, Гордей четырехпалый, чуть поодаль на конях десяток Огнева.
– Приветствую, боярин, приветствую, княжич, – подъехал к воеводам десятник.
– Будь здоров, Лука! Ты один покуда?
– Да, но остальные подъедут скоро.
– Глянем обоз.
Телеги были накрыты прочными, не пропускающими воду пологами из плотной материи, завязанными веревками.
– Как звать, люди? – спросил возчиков Бордак.
– Петро.
– Степан.
– Развяжите пологи, откиньте, поглядим, что положили нам на дворе.
Опричники безоговорочно выполнили повеление.
Осмотром Парфенов и Бордак остались довольны. Как и в прошлые походы, телеги были загружены наполовину, чтобы оставались места и для отдыха всадников, и для перевозки раненых. В загруженной части были одежда, крупы, мука, вяленое и соленое мясо, караваи на первое время. То есть все, что необходимо для выживания в условиях нахождения вне населенных пунктов, из расчета не менее двух недель. Там же лежали пищали, бердыши, дополнительные кольчуги, шлемы с бармицами, колчаны со стрелами, луки. Всего понемногу, но много в рейдах, которые предстояло совершить дружине, и не требовалось. Основное вооружение и защиту ратники несли на себе, на конях.
Парфенов приказал закрыть телеги.
Подошел десяток Фомы Рубача. Опричники смотрелись отдохнувшими, веселыми, перешучивались меж собой, и в то же время было заметно, что они готовы немедля вступить в бой с любым ворогом.
Несколько позже пришел десяток Грудина.
Воеводы собрали десятников, определили маршрут первого дневного перехода в семьдесят верст. Ночной отдых в лесу, в шалашах временного лагеря.
Когда солнце поднялось довольно высоко, а день выдался солнечным, хоть и прохладным, дружина двинулась вперед. Пройдя запланированные семьдесят верст, вошли в лес недалеко от болот и других селений, в одном из которых головной дозор узрел постоялый двор. Конечно, на дворе обустроиться удобней, однако скрытность передвижения не позволяла этого. Ратники Огнева выбрали елань, где и разбили лагерь, быстро соорудив шалаши из опавших уже ветвей кустов и деревьев, сверху набросили накидки на случай дождя.
Отдыхали до рассвета. Как просветлелось вокруг, Бордак дал ратникам команду приводить себя в порядок, готовить трапезу. После собрал десятников. Определили маршрут перемещения на второй день. Помолились, потрапезничали и двинулись дале.
На восьмой день поутру вышли к Оке. Надо было переправляться. Стали рубить деревья, вязать плоты. Река в этом месте была широкой, но не быстрой, берега пологие. С Божьей помощью переправились, вошли в лес.
Объявив ратникам привал, Бордак вызвал к себе десятника Рубача, с коим уже доводилось вместе встречать ворога.
– Дай, Фома, своим людям отдохнуть недолго, – повелел воевода, – после отправь троих ратников вот сюда. – Он развернул карту, указал на место, обозначенное как село Варное: – Это конечный пункт перехода. Ратникам след подойти к селу, затем одному из них с грамотой, что я передам тебе, без оружия и доспехов зайти в село к старосте. Чужака могут принять враждебно, пусть посланник твой не обращает внимания на обиды и заявляет, что он воин сторожевой дружины Москвы. То вызовет удивление, что сменит грубость и враждебность. Старосте покажет грамоту и приведет его сюда в лес.
– А коли испугается староста и не поедет?
– Грамоту прочтет, испугается, но поверит и приедет. Тут и поговорим, узнаем, что и как на селе. Тут же решим, входить в Варное или разбить лагерь в лесу. Ты понял меня?
– Понял, дозволь самому к старосте поехать?
– Пошто так, Фома? – удивился Бордак.
– Надежней будет. Опричники у меня народ горячий, обид могут не стерпеть и вместо передачи грамоты устроить сшибку. Безоружному тут же придут на помощь вооруженные посланцы и все дело испортят.
– А ты предупредить воинов не можешь?
– Могу, но надежней самому. Да и поглядеть я хочу, что за село, можно ли обороняться в нем, какие есть укрепления и есть ли вообще, сколько лодок на реке…
– Не продолжай, – остановил десятника Бордак. – Бери двух человек и езжай в Варное сам. Вот тебе грамота царская. Береги ее. Одна она у нас.
– Там, как воевода, ты прописан, – прочитав грамоту, заметил Фома.
– Вот и молвишь старосте, что воевода дружины приглашает его на разговор серьезный. Выезжать из села, не особо привлекая внимание. Если народ будет спрашивать старосту, куда и с кем едет, пусть молвит что угодно, но не выдает дружины. Если решим войти в село, люди узнают, кто мы и зачем здесь, и примут приветливо.
– Добро, воевода!
После непродолжительного отдыха Фома Рубач с двумя опричниками скрылся за кустами и деревьями осеннего леса.
Не успело солнце перевалить зенит, малый отряд вернулся. С опричниками пришел добротный мужик лет сорока с окладистой бородой, в дорогой одеже и сапогах, что для села являлось редкостью.
Фома подвел мужика к Бордаку и Парфенову, доложился:
– Вот, воеводы, староста села Варное Семен Васильевич Коростыль.
– Доброго здравия вам, воеводы царской дружины, – сняв шапку, поклонился староста. – Вы позвали меня, я пришел.
– Я – воевода, зови Михайло Лексеичем, со мной помощник – княжич Парфенов Василий Игнатьевич, – представился Бордак.
Староста вновь поклонился. Так близко боярина и княжича, да еще московских, коим передал грамоту сам государь, Коростыль видел впервые. Было заметно – боится.
– Да не смущайся так, Семен Васильевич, – похлопал его по плечу Михайло. – Мы не те вельможи, что в Думах заседают, мы все боле по ратному делу. Пойдем-ка в мой шалаш, а то тучи сгущаются, как бы дождь не пошел.
Для Бордака опричники поставили большой шалаш, по виду напоминавший шатер. Закрытый отдельным пологом и накидками, он защищал и от ветра, и от дождя.
В шалаше сели на самодельные лавки за стол.
– Желаешь знать, пошто московская дружина прибыла к селу? – заговорил Бордак.
– Хотелось бы, – кивнул седой головой староста.
– Государь получил известия о том, что вдоль засечной черты по Оке появились отряды крымчаков. Так ли это?
Староста оживился. В нем жили страхи перед опричниками, о которых московские бояре распускали самые невероятные слухи, и он облегченно вздохнул, поняв, что худа от них ждать не приходится.
– Было такое дело и у нас, боярин. К селу татары не подходили, а в лесу мелькали, а тако же на реке, и выше по течению, и ниже, ближе к Мурому. Видать, выискивали места для переправы, а может, и переправились. Им что, они то делают шустро, раздеваются, вещи на коня, ухватятся за гриву, и пошли, да лихо так переправляются.
– Даже ночью, когда вода холодная?