Государь поднялся, как вошли Воротынский и Щелкалов:
– Приветствую вас, мои верные воевода и глава приказа! Разумею, что устали с дороги, но успеете отдохнуть.
– И мы тебя приветствуем, государь, – поклонились Воротынский и Щелкалов, – а насчет отдыха не беспокойся, поначалу дело.
– Верные слова молвишь, Михайло Иванович. Скажи, до сих пор таишь обиду за опалу, наложенную в 62-м году?
– Ну что ты, государь! – воскликнул Воротынский. – Никакой обиды и не было. Сам виноват, что допустил ошибки при стычке с татарами у Мценска. В тюрьме на Белоозере имел много времени, чтобы обдумать все. Да и снял ты опалу, возвратив имущество и даже наградив милостью, произведя в бояре. Никакой обиды, государь, о том даже не думай.
– Добре! Садитесь, гости дорогие. Мне доложили, с вами прибыли боярин Бордак и княжич Парфенов?
– Да, государь.
– Вместе выезжали из Москвы?
– Нет, встретились на постоялом дворе перед последним переходом, в Хотево.
– Ясно. Садитесь.
Вельможи устроились на лавке, покрытой дорогим персидским ковром.
Царь взглянул на Щелкалова:
– Хочу знать, Андрей Яковлевич, что у нас по Крыму?
– Вести, что передал посол Афанасий Федорович Нагой, неутешительны, – произнес голова Посольского приказа.
– Через кого он посылает вести? – Царя интересовали мельчайшие подробности любого дела.
– Обычно это проверенный человек, Осип Тугай, редко, но приезжает и помощник окольничего Нагого, дьяк Петр Петрович Агапов.
– Что за вести?
– Крым готовится к войне, государь. Покуда Девлет-Гирей намерен собрать войско в сорок тысяч ратников. В прошлом месяце хан встретился с послом султана Селима. Правитель Великой Порты активно поддерживает поход крымчаков на Русь. После османского посла к Девлет-Гирею приезжал представитель ногайцев, Алагир-бей. Ногайцы также желают принять участие в походе.
Иван Васильевич ударил посохом по каменному полу:
– Каждая собака желает оторвать от Руси кусок! Треба вырвать им клыки, но… продолжай, дьяк!
– Сам Девлет-Гирей посылал посольство в Речь Посполитую. В Кракове мурза Мансур пытался склонить короля Сигизмунда к действиям против гарнизонов наших крепостей, дабы лишить тебя возможности, государь, снять силы оттуда.
– И что Сигизмунд?
– Он повел себя хитро, обещал подумать, посоветоваться с гетманами, позже дать ответ. В общем, можно сказать, что посольство ханское уехало из Польши ни с чем. Наши люди в Кракове прознали, что после отъезда мурзы Мансура король собрал малый военный совет, на котором большинство гетманов высказалось против вступления Польши и Литвы в войну с Россией.
– Сигизмунд не глуп, – усмехнулся царь. – Решение принял сам, совет собрал формально. Король ведает о коварстве крымчаков. И разумеет, что коли Девлету удастся поход и он ослабит Русь, то после взор Крыма, поддерживаемого Османской империей, обратится на запад, на земли литовские и дале на польские. Сигизмунду выгодней быть в стороне. Пусть русские бьются с татарами, а там он поглядит, на чьей стороне будет победа. Но в любом случае урон понесем и мы, и Крым, а значит, король тогда может смело начинать войну в Ливонии. Польша не пойдет на нас, ну, если только отобьет несколько малых крепостей, что для нас значения большого не имеет. А вот то, что ногайцы задумали идти с крымчаками, худо, они усилят войско Девлет-Гирея. И вот тут у меня возникает вопрос, для чего Девлету ногайцы, коли он задумал идти к Козельску и разорять земли русские, не выходя к Москве?
– То не ведаю, государь, – пожал плечами Щелкалов.
– Ладно. Замысел хана остается неизвестным, но берем в расчет, что он действительно намерен не идти дале Козельска.
Царь повернулся к Воротынскому:
– Наверное, всю дорогу, Михайло Иванович, ломал голову, пошто потребовался мне сейчас?
– Ломал, государь. Прикидывал и так, и этак, ответа не находил.
– А дело между тем у меня к тебе вельми важное. Ты хорошо ведаешь, в каком состоянии наша граница. Я имею в виду южная граница. Да, есть и засечные линии, и станицы, и сторожа, но нет единой системы охраны. Каждый голова, будь то городской, сельский, воевода крепости, действует по своему усмотрению. Кто-то уделяет тому должное внимание, кто-то – малое. А треба, чтобы вся пограничная служба была единой преградой для ворогов наших. Посему поручаю тебе создать общие правила охраны русских рубежей. Для того собирай на Москве воевод, наместников, станичных голов, сторожей, не чурайся рядовых и тех, кто уже не при деле, но службу ту ведает. Начни с января месяца. К середине февраля ты должен представить мне единый документ по сему вопросу. И чтобы в правилах тех было прописано все дотошно. Кто, как и где несет службу, каким образом организовано согласие между станицами и сторожами, вплоть до росписи количества сторожей в разъездах и определения им обязанностей на отведенных и закрепленных в правах территориях. Как назовем эти правила, не важно, важно за зиму прикрыть земли наши. И еще важно ведать о противнике как можно больше.
– Сложное поручение даешь, государь, – погладил бороду Воротынский. – Единые правила на бумаге выписать не трудно. Но на бумаге. На местах то займет много времени, покуда установится нужный и должный порядок, согласованное взаимодействие.
– Согласен, что сложное, посему и решил доверить сие дело тебе, опытному воеводе.
– Уразумел, государь. Сделаю все, что в моих силах.
– И в деле том моя поддержка всемерная. Что потребуется, сообщай, получишь. Что решишь, так и будет. А порядок? Его наведем. Успеть бы до весны. Но хоть и не успеем все перекрыть, то главные направления закроем. Должны закрыть.
– Я все уразумел.
Царь распорядился:
– Главе Посольского приказа до отдельного распоряжения быть на слободе, а тебе, Михайло Иванович, после отдыха путь в обрат на Москву.
– Да, государь.
– Ступайте! Да поможет тебе Бог, Михайло Иванович!
Вельможи удалились, в палату зашел Скуратов:
– Что далее, государь?
– А ты не ведаешь?
– Может, отдохнешь перед тем, как принять Бордака с Парфеновым?
– Отдыхать не буду, а лекаря позови, что-то спину ломить начало. Как доктор уйдет, позовешь боярина и княжича.
Пока иноземный лекарь осматривал царя, посыльные Скуратова вызвали во дворец Бордака и Парфенова.
Им пришлось ждать, покуда лекарь не закончит осмотр и оказание помощи.
– Слышал, Михайло, понесла твоя жена? – хитро улыбаясь, спросил у Бордака Скуратов.
– Понесла, Григорий Лукьянович.
– Радуешься?
– Как не радоваться, конечно, радуюсь.
– Дети – это хорошо. Недовольна, наверное, супруга частыми отлучками мужа?
– Кто же тем доволен может быть из баб? Но моя все понимает. И более ее страшит не сама разлука, та хоть и тяжка, но переносима, а то, что могу не вернуться.
– Это да. Но все мы под Богом ходим.
– Сущая правда.
– Привет ей от меня.
– Благодарствую!
Скуратов перевел взгляд на Парфенова:
– Ну, а ты, княжич, когда позовешь государя на свою свадьбу?
– Э-э, Григорий Лукьянович, то видать не скоро.
– Пошто так?
– Да все не встречу никак той, которую любил бы всю жизнь. А другой мне не треба.
– А давай я тебе найду невесту. И красивую, и богатую.
– Нет, Григорий Лукьянович, я как-нибудь сам.
– Гляди, а то у меня есть на примете девицы достойные, скромные. Женами хорошими будут.
– Хороша жена, коли с ней в любви и радости живешь.
– Так ты оцени поначалу.
– Нет, извиняй, сам.
– Ну, сам так сам.
– А с чего ты вдруг о моей женитьбе заговорил? – заинтересованно спросил Парфенов.
– Ладно, время есть, откроюсь, – усмехнулся Скуратов. – Князя Бургова знаешь?
– Владимира Юрьевича? Слышал о таком, но не знаком.
– Он все боле в вотчине своей, в деревне проживает. Но и на Москву наведывается, особенно зимой. Так вот дочери его Анфисе уже семнадцатый год пошел, а все в девках.
– Пошто о ней ведаешь, Григорий Лукьянович?
– По то, что где уж, когда не знаю, но видела она тебя, княжич, и полюбился ты ей.
– Вот так прямо сразу и полюбился?
– А что? Вон, Иван Васильевич свою до сих пор вспоминаемую первую супругу, Анастасию Романову, с первого взгляда полюбил. А претенденток вельми много было, глаза разбегались, как рассказывали люди знающие. Но царь сразу выделил Анастасию. Венчались и жили они счастливо, покуда вороги проклятые не извели ее, а до того и царевича малого, но ты ту историю ведаешь.
– Ведаю.
– А Анфисушка красна, и любо то, что скромна и характер имеет смиренный. Я князя хорошо знаю, бываю у него на подворье, когда время выдается. Так что, поглядишь на девицу?
– Извиняй, боярин, но тебе какое дело до моей женитьбы?
– Никакого, Василь Игнатьевич, просто пара бы из вас вышла хорошая. Но не желаешь так не желаешь. Дело действительно только твое и личное.
– А что? Поглядеть можно, пошто нет? То ни к чему не обязывает, – неожиданно проговорил княжич.
– Вот, верное решение. Отец-то, князь Игнат Иванович, супротив твоего решения не будет? Его слово веское.
– Он, как и ты, не единожды уже молвил, что жениться мне пора. Супротив моего выбора не будет, благословит, коли дойдет до этого, в чем у меня сомнения большие.
– Насильно тебя никто под венец не поведет.
– И когда увидеть ту красавицу Анфису можно будет?
– А как на Москву приеду, так и организую все. Организовав, сообщу.
– Добро, Григорий Лукьянович, договорились.
Из царской палаты вышел доктор, и Скуратов тут же поспешил к нему:
– Ну что, Элизеус?
– С гос… сударем порядок. Но треба больше отдыхать ему, слишком много трудится.
– Ты ему о том сказал?
– Сказал.
– И что?
– Ты своего государя не знаешь? – рассмеялся Элизеус. – Куда-то послал, а вот куда, так и не понял.
– Далеко, не думай о том.
– Иван Васильевич сказал, чтобы ты с боярином и княжичем заходили.