Друзья заехали на подворье Парфенова.
Варвара принесла кувшин медовухи, пироги, чаши.
Выпили, закусили.
– Пошел прочь, не видишь, кто явился?! – раздался вдруг окрик в коридоре.
– Извиняйте, боярин, – ответил новый ключник, – но без докладу не можно.
– А вот отправлю тебя в пыточную избу, сразу о докладах забудешь!
– Это еще что за наглец? – взглянул на княжича Михайло.
– Голос знакомый, сейчас увидим и научим, как вести себя в гостях.
Дверь распахнулась, и в горницу ввалился не кто иной, как Малюта Скуратов.
– О! Кроме княжича вижу и боярина! Винцом балуемся?
– Григорий Лукьянович, откуда?
– Вестимо откуда, из Александровской слободы, отправил царь на Москву, но дела и до завтра подождать могут.
– А ныне что?
Малюта не ответил, молча сел за стол.
– Варвара! – крикнул Парфенов и, когда служанка появилась, наказал: – Еще чашу! – Он взглянул на Скуратова: – Не откажешься, Григорий Лукьянович?
– Отчего с хорошими людьми не выпить? Давай!
Варвара мигом принесла чашу.
Скуратов выпил, кивнул довольно:
– Доброе вино!
– Сказывал ты, что царь на Москву по делу послал? А ты что, отдохнуть собрался?
– А у тебя, Василь Игнатьевич, память короткая. О чем на слободе гутарили?
– О многом.
– И о дочери князя Бургова, Анфисе. Обещался познакомить?
– Да, но я еще…
– Брось, Василь. Никто же не неволит тебя. А пошто не посмотреть на девицу, коль и время для того есть?
– Так, значит, мы поедем к князю Бургову?
– К нему. Он уж ведает о гостях, прием готовит. Вот и Михайло Бордака захватим, совета его потом послушаешь.
Слишком велика была власть Скуратова при царе, чтобы отказать, оттого Парфенов махнул рукой:
– А ладно, чего не посмотреть? Поедешь с нами, Михайло?
– Поеду, коль надо, – кивнул Бордак.
– Надо.
– Тогда какие могут быть вопросы?
– По чаше выпьем, и к князю, не след заставлять уважаемого человека и дочь-красавицу ждать, – сказал Скуратов.
Выпили, оделись, поехали, тем боле что ехать было нет ничего.
Скуратова с гостями на подворье Бургова действительно уже ждали. Холопы открыли ворота, как только подъехали всадники, приняли коней. У входа стоял сам Владимир Юрьевич Бургов.
– Приветствую тебя, князь! – улыбнулся Скуратов. – А вот и я с гостями, знакомься, Михайло Бордак, боярин, и княжич Василь Парфенов.
– Приветствую, гости дорогие! – ответил князь. – Наслышан о вас, о ваших подвигах ратных.
– И от кого ж ты наслышан о подвигах гостей?
– Эх, Григорий Лукьянович, Москва хоть и большая, да та же деревня. Что один узнает, разнесется по улице, а проникнет на торговые ряды, то оттуда уже по всему городу. Но проходите, морозно ныне.
Хозяин и гости зашли, поднялись на верхний этаж, в горницу. По пути им встретилась необычайной красоты девица, что «стрельнула» глазами по княжичу и тут же, закутавшись в платок, убежала в комнату.
– Дочь моя, Анфисушка, – с гордостью проговорил Бургов.
Устроившись в горнице и отведав медовухи, Скуратов спросил:
– Извиняй, князь, сколько же годков твоей дочери?
– А то ты не ведаешь?
– Откуда ж? Ведаю, что есть у тебя дочь, что супружница твоя померла при родах, ребенка спасли, а ребенок тот и есть Анфиса. Известно, что более ты не женился, воспитывал дочь один. То известно многим.
– Не ведаешь? Скажу, семнадцатый годок пошел.
– Уже семнадцатый? А чего все в девках?
– А вот то, Григорий Лукьянович, извиняй, не твое дело.
– Ну, зачем ты так, Владимир Юрьевич, я же просто спросил. Обычно родители подбирают пару своим деткам повзрослевшим. Или боишься остаться один? Но то несправедливо, у девицы своя жизнь должна быть. Семья, детки, муж достойный.
– Отвечу, коли настаиваешь, все же гость непростой, – вздохнул князь. – Остаться один не боюсь, отбоялся свое, и достойных женихов много, да только кого ни подберу, Анфиса не принимает.
– Она же не должна видеть жениха до венчания.
– Я неволить единственное дитя не собираюсь. А посему, да простит меня Господь, женихов показываю.
– Ну, может, и правильно. А то сосватают девицу, придет время венчания, а жених-то уродец. Вот весело невесте будет. Такого и врагу не пожелаешь.
– Пошто речи о том ведешь, Григорий Лукьянович?
– Давай по-простому, по-свойски, Владимир Юрьевич, гляди, какой красавец княжич Парфенов, и тебе ведомо, что рода он знатного, у государя в чести, воевода, и тако же один, холостой.
– Погодь, Григорий Лукьянович, ты что, свататься приехал?
– Как можно? Обряд сватовства – дело родителей, я тебе говорю, что есть. И никто никому ничего не навязывает. А ведь хорошая бы пара вышла, Владимир Юрьевич, княжич и дочь твоя, а?
– Хорошая, спору нет, – неожиданно улыбнулся князь. – Но дело-то не только в достоинствах жениха, но и в отношении невесты к нему.
– А как может определиться твоя дочь, не видя княжича?
– Она его видела, в сенях перед горницей. После порасспрашиваю, как ей Василий Игнатьевич. Отвергнет, не обессудьте, гости дорогие, а коли примет сердцем и душой, то милости прошу свататься. О том сам с князем Игнатом Ивановичем разговор вести буду.
– Ну и ладно. Только мыслю, одного взгляда маловато, князь. – Скуратов отличался упертостью в достижении поставленной цели. – Ты же на Рождество дочь дома держать не будешь?
– Нет, конечно, пойдет опосля справления обряда гулять с подругами.
– И где гулять будет?
– Да где всегда, у Кремля. Там на праздник народу тьма собирается.
– Добре. Ну что ж, Владимир Юрьевич, благодарствуем за прием, угощение, пойдем мы, а ты поговори с дочерью, поговори, Малюта худого не предложит.
Гости вышли во двор, где сразу попали в оковы усилившегося мороза. Скуратов направился в Кремль, Бордак с Парфеновым поехали к своим подворьям.
– А Анфиса-то и впрямь красавица, – задумчиво проговорил княжич.
– Понравилась?
– Да, но только видел-то ее мгновения.
– Ничего, Скуратов не зря расспрашивал князя, где гулять дочь будет. Туда и ты поедешь, разглядишь девицу поближе, а может, и поговорить сумеешь.
– Как-то, Михайло, неудобно получилось. Не по обычаям, не по традициям. Завалились в дом князя и давай о дочери говорить.
– Говорили не мы, а Скуратов, он человек прямой, кружить вокруг да около не любит.
– Интересно, князь действительно поговорит с Анфисой?
– Коли сказал, значит, поговорит.
– Жаль, я не узнаю, чем тот разговор обернется, – вздохнул Василий.
Первым было подворье Бордака. Попрощавшись с княжичем, он заехал в открытые ворота. Уже стемнело, и служка встретил его с факелом.
В доме Алена подошла к мужу:
– О, да ты изрядно выпил, милый. Вот, значит, какое дело было у тебя на Москве?
– Упрекаешь?
– Нет.
– И правильно. Сначала дело сделал, а потом… Давай я после расскажу, что-то развезло меня.
– Ложись, отдыхай.
О том, как отнеслась к нему дочь князя Бургова, княжич узнал от своего отца. Тот приехал на подворье к сыну и сказал, что в гостях у него был князь Бургов, изъявил желание договориться о помолвке Василия и Анфисы. Княжич принял ту новость радостно.
Отпраздновали Рождество, приступили к работе у Воротынского. Составили отчет о своих деяниях против татар на границе. Передали боярину.
Москва в то время принимала станичных голов, размещая их в опричном дворе. Там же шло обсуждение.
В результате полуторамесячной работы царской комиссии, боярин и воевода Воротынский представил царю «Боярский приговор о станичной и сторожевой службе». В него входили цели приговора, руководство по ведению разведки станицами, порядок обеспечения станичников и сторожей лучшими конями, наказы, что и как делать при обнаружении ворога или, напротив, ворогом. Расписание, в котором начало службы застав и сторожей определялось на 1 апреля и заканчивалось до выпадения первого снега. Назначалось жалованье из казны людей станиц и сторож, а также то, кому и где нести пограничную службу. И много еще другого, направленного на усиление охраны пока что южных рубежей государства.
«Боярский приговор» боярин Воротынский доставил в Александровскую слободу.
Тогда же с южных рубежей вернулась малая комиссия воевод князей Тюфякина, Ржевского и боярина Новосильцева. Приехал и Малюта Скуратов.
Обсуждать «приговор» стали царь, Воротынский, Тюфякин, Скуратов и глава Разряда дьяк Колбуков.
Иван Грозный внимательно вникал во все пункты данного документа. Обсуждение длилось несколько дней. Царь лично вносил изменения в предварительный текст «приговора», основываясь на данных, представленных князем Тюфякиным. В конце концов, он утвердил «приговор», тот законом вступил в силу.
Отпустив членов совещания на отдых, Иван Васильевич остался наедине со Скуратовым.
– «Приговор» утвержден, теперь самое сложное претворить его в жизнь, – собирая бумаги, произнес Малюта. – И тут треба установить надзор за всеми, кто причастен к его исполнению. Особо то касается наместников и воевод крупных крепостей.
– То, что сделано, на пользу, но мало того, – заметил Грозный.
– О чем ты, государь? – не понял Скуратов.
– Не удалось добиться главного, создать непрерывную засечную линию, обеспеченную нужным количеством людей ратных. Слишком много брешей в границах, дабы использовать их скрытно. Но на данный момент большего достичь нам не можно, у нас просто не хватает сил. Полки, привлекаемые к обороне Москвы, трогать нельзя, как и резервы. А то, что имеем на границе, недостаточно. Надо подумать, какие силы мы можем снять с запада, какие крепости отдать.
– Но, государь, если мы снимем гарнизоны и отдадим Сигизмунду даже малые крепости, то это будет представлено, как успех Речи Посполитой в войне с Россией! – воскликнул Скуратов. – И на что нам снимать гарнизоны с запада, коли Девлет-Гирей не мыслит наступать на Москву?
– И что, отдать на разграбление южные земли?