Она пожимает плечами:
– Я не знаю, что это было. Она выглядела реальной. А потом исчезла.
Фло пожала плечами чересчур небрежно, и я понимаю, что она пытается держать себя в руках и говорить спокойно. Но я знаю свою дочь. Она испугана. Что бы она там ни увидела, это ее глубоко потрясло.
– Хорошо, – мягко говорю я. – Возможно ли какое-то объяснение?
– Мам, я знаю, что увидела. Именно поэтому я попыталась сделать несколько снимков, зная, что мне никто не поверит.
– Н-ну, а как насчет какой-нибудь статуи или… я не знаю… игры света?
На этом мои идеи исчерпываются. Фло складывает руки на груди и прищуривается:
– Это была девочка. Она горела. У нее не было головы и рук. Ничего себе игра света. – Она оборачивается и снова всматривается в снимки. – Но почему она не проявилась на пленке?
– Понятия не имею.
Внезапно мне приходят на ум слова Джоан.
В часовне все еще обитают призраки сожженных девочек. Если вы их увидите, вас постигнет несчастье.
Я обвожу взглядом заваленную оборудованием ванную.
– Слушай, почему бы нам сейчас не спуститься вниз? А к этой теме вернемся чуть позже.
Она демонстративно фыркает:
– Ладно. Пойдем. Я все равно уже закончила.
Она позволяет мне вывести себя из ванной.
– Почему тебя так долго не было? – спрашивает она, когда мы спускаемся вниз.
– Навещала прихожан.
– Кого именно?
– Саймона Харпера.
– Я думала, что туда тебе лучше не соваться.
Я чувствую укол вины.
– Я и не суюсь. Пойдем. Я приготовлю нам поздний ланч.
– Ты купила продукты?
Блин. На фоне всего остального об этом я забыла напрочь. Я ужасная мать.
– Прости, я забыла. Как ты смотришь на пиццу? Для разнообразия.
– Нормально смотрю.
Мы заходим в гостиную. Только два часа дня, но небо затянуло тучами, и комната кажется темной и мрачной. В окно я вижу лишь верхушки надгробий, торчащие из высокой травы. Мы стоим и смотрим на кладбище.
– Тебе не кажется, что это могла быть одна из тех девочек, о которых ты мне рассказывала? – спрашивает Фло. – Тех мучениц, которых убили?
Мне не хочется закреплять у нее эту мысль, но, с другой стороны, что-то же она видела.
– В деревне кое-кто верит в то, что эти девочки все еще обитают в часовне… но это всего лишь фольклор.
– Но это возможно?
– Возможно, – с глубоким вздохом подтверждаю я.
Она обнимает меня одной рукой за талию и кладет голову мне на плечо.
Скоро она будет слишком высокой и уже не сможет этого делать, с грустью думаю я. Господи, я знаю, что она должна вырасти, но вдруг это можно немного отложить? Ты позволишь ей побыть со мной рядом еще хоть немного, я так хотела бы чуть дольше послужить ей защитой.
– Мам?
– Да.
– Это хорошо или плохо – то, что теперь мы обе верим в то, что на кладбище обитает горящая безголовая и безрукая девочка?
Я сжимаю ее плечи, пытаясь унять тревогу.
– Давай не будем слишком много об этом думать.
Разумеется, я только об этом и думаю. Еще больше, чем Фло, которая сейчас крепко спит в своей комнате, громко посапывая и обвив руками и ногами одеяло.
Мы навели порядок в ванной, приспособленной под фотолабораторию. Я пообещала ей, что завтра рассмотрю в качестве альтернативы подвал. Судя по всему, флигель для этого совершенно не подходит. Там нет электричества, зато слишком много света.
Вечером мы разогреваем в микроволновке остатки пиццы и жареной картошки и смотрим старые комедии на дисках. «Книжный магазин Блэка». «Отец Тед». Сразу после полуночи я вслед за Фло отправляюсь наверх спать.
Как всегда, прежде чем забраться под одеяло, я сажусь, скрестив ноги, и молюсь. Я не уверена, что Бог меня слышит. Я даже надеюсь, что у него есть дела поважнее, чем слушать мое бессвязное бормотание. Но наше вечернее общение меня утешает. Я даю выход своим страхам, тревогам, делюсь своими радостями. Это успокаивает душу и проясняет рассудок. Это напоминает мне, почему я стала священником.
Сегодня я мучительно ищу и не могу найти нужные слова. У меня в голове каша из разрозненных мыслей. Как будто приезд сюда перемешал все, что я обычно аккуратно держу на своих местах, и теперь я ничего не могу найти.
Я для порядка бормочу несколько благодарственных фраз, сопроводив их обязательной хвалой, выключаю свет и ложусь на бок. Но уснуть мне не удается, что вполне предсказуемо. В маленькой комнатке слишком жарко и душно. Впрочем, я всегда плохо сплю. Я не люблю темноту. Я не люблю тишину. И больше всего я не люблю проводить время наедине со своими мыслями. Никакие молитвы не способны помешать страхам, которые пытаются разделаться с моим мозгом, выползая из темных углов в предвкушении пирушки.
Я смотрю на кривой потолок, убеждая свои веки потяжелеть и опуститься. Я надеюсь, что сон быстро погрузит меня в забытье, но мозг упрямо сопротивляется.
Она горела, и у нее не было ни головы, ни рук.
Если вы увидите сожженных девочек, вас постигнет какое-то несчастье.
Суеверия, поверья. Мусор. Но я все равно испытываю тревогу, тяжестью оседающую у меня в животе.
Фло не склонна к выдумкам. Она прагматичная, здравомыслящая и уравновешенная. Она не стала бы все это придумывать. Итак, какова альтернатива? Это был призрак?
Будучи викарием, я верю в то, что существование продолжается и после смерти. Но привидения? Физические сущности, которые не в силах упокоиться то ли из-за жажды мести, то ли по какой-то иной причине? Нет, я никогда не видела ничего, что могло бы убедить меня в их существовании. И пусть они остаются лишь в воображении, в атакующих меня мыслях. Мне совершенно не хочется, чтобы они вдруг перешли в спектр, воспринимаемый органами чувств.
Я сажусь, щелкаю кнопкой ночника на тумбочке и спускаю ноги с кровати. Деревянный пол кажется холодным и шершавым под моими подошвами.
Коврики, думаю я, мысленно добавляя еще один пункт к списку «что купить, чтобы сделать дом хоть немного удобнее».
Сунув ноги в стоптанные тапочки, я выхожу на площадку, включаю свет в прихожей и спускаюсь вниз.
В кухне я выдвигаю ящик и шарю под кухонным полотенцем в поисках бумаги и табака. Я обшариваю весь ящик, но так ничего и не нахожу. Блин! – еле слышно вырывается у меня. Фло.
К счастью, у меня есть запасной план. Я ныряю в гостиную. Мои книги по большей части все еще в коробках, но некоторые из них, включая толстую Библию в кожаном переплете, уже перекочевали в видавший виды книжный шкаф. Библия похожа на церковный артефакт, но на самом деле я обнаружила ее на какой-то гаражной распродаже. Она должна бы содержать Слово Божие, но эта Библия полая внутри. Отличный тайник для фляжки, если у вас имеется подобная склонность, или, в моем случае – запасной коробочки с табаком, пачки бумаги и зажигалки.
Я возвращаюсь обратно в кухню, скручиваю сигарету и открываю дверь. Ночной воздух напоен знакомыми ароматами. Энотера, луноцвет и жасмин. Ночные цветы. Вспоминаю, как этот аромат проникал в окно моей спальни, когда я была ребенком.
Я с силой затягиваюсь сигаретой, пытаясь заглушить воспоминание, тяну в себя никотин, но это не помогает притупить рваные зазубрины моей тревоги. Я остро ощущаю тишину, темноту, сталкивающиеся друг с другом мысли.
Здесь темнота не такая, как в городе. Там ее смягчают уличные фонари, сияние витрин, свет фар проезжающих автомобилей. Здесь темнота настоящая. Это темнота, в которой мы жили до огня и электричества. Голодная темнота, полная скрытых глаз. Здесь кроется зло, думаю я и тут же задаюсь вопросом, откуда взялась эта мысль. Мой мозг сегодня определенно заходит слишком далеко.
Я поднимаю сигарету к губам… и замираю. В часовне горит свет.
Какого ч…
Он мерцает в верхнем окне. Может, это отражение фар какого-то автомобиля? Нет, окно обращено в сторону дома, а не дороги. Вот опять. Тусклый огонек, мигающий наверху. Неисправная лампочка? Замкнувшаяся проводка? Или в церковь кто-то проник?
Я в нерешительности слежу за огоньком. Затем, потушив сигарету, возвращаюсь в дом и открываю шкафчик под раковиной. Мне припоминается, что вчера я видела там фонарь. Он, конечно, может быть без батареек, но я ни за что не шагну в эту непроглядную тьму, освещая себе дорогу телефоном. Я включаю фонарь. Он испускает яркий луч света.
Схватив ключи, я иду по узкой дорожке от домика к часовне, направив перед собой свет фонаря. Тихий внутренний голос сокрушенно напоминает мне, что именно так поступают персонажи в фильмах ужасов. Тупые людишки, которые неизбежно умирают жуткой смертью еще до того, как на экране появляются вступительные титры. Я пытаюсь не обращать на этот голос внимания.
Протягиваю руку к двери часовни. Вечером я ее закрывала. Отлично помню, как поворачивала тяжелый ключ в замке. Он заел, и мне пришлось налечь всем своим весом, чтобы заставить его провернуться.
Сейчас дверь приотворена.
Секунду поколебавшись, я толкаю ее, открывая пошире. Вхожу внутрь. Свет фонаря освещает небольшой кусок пространства. Темнота давит на меня со всех сторон. Где тут выключатели? Я поворачиваюсь вправо и шарю по стене. Теперь темнота у меня за спиной. Где эти проклятые выключатели? Пальцы касаются пластика.
Лампы гудят и моргают, оживая. Свет тусклый и желтый. Он с трудом пробивается сквозь слои пыли и паутины и не особо помогает рассеять мрак. Церковь кажется пустой. Но проблема с церквями заключается в том, что в них полно всяких уголков и потаенных местечек, где легко присесть и спрятаться.
– Эй! Есть тут кто-нибудь?
Удивительно, но ответа нет. Я крепче сжимаю фонарь. Он достаточно увесист, чтобы послужить неким подобием оружия. В другой руке я держу тяжелый ключ, вставив его между пальцами так, что острый конец торчит наружу. Именно так я поступала по ночам в городе.
Свет виднелся наверху, так что я начинаю взбираться по боковой лестнице на балкон. Тут еще темнее. Балкон освещен лишь двумя лампочками. И снова этот стра