– Запаска?
– Что?
– Запасная шина.
– Ах да. – Он обходит машину. Его лицо темнеет. – Проклятье.
– Что?
– Я забыл. У меня ее нет.
Я молча смотрю на него.
– У вас нет запаски?
– Вообще-то она у меня была. – Он смотрит на шину. – Я только что ее снял. Вот она.
Господи.
– Вы, случайно, не являетесь клиентом какого-нибудь сервиса помощи на дороге?
Он конфузится еще сильнее.
– Хорошо. Тогда вы могли бы позвонить в гараж и дождаться автомеханика…
– Мне очень надо вернуться домой.
– Где вы живете?
– Совсем рядом с Чепел-Крофт.
– В таком случае я могу вас подвезти.
– Спасибо. Это очень любезно с вашей стороны.
Он закрывает «Эм-Джи» и идет за мной к моей машине.
– Мы ведь не знакомы? – напоминаю я.
– Ах да. Майк. Майк Саддат.
Он протягивает мне руку, и я ее пожимаю.
– Джек Брукс.
– Я знаю. Новый викарий.
– Слухи распространяются быстро.
– Здесь больше особо не о чем говорить.
– Приму это к сведению. – Я оглядываюсь на его брошенный на обочине автомобиль. – С вашей машиной все будет в порядке?
– Я не думаю, что она куда-то уедет.
– Верно, но что, если в нее кто-то врежется?
– Этот человек окажет мне услугу.
Я разглядываю покрытый множественными вмятинами и царапинами «Эм-Джи».
– Тоже верно.
И сажусь в машину. Майк открывает пассажирскую дверь. Он хмурится, глядя на перевернутый крест, нацарапанный на ней.
– Вы знаете, что какие-то вандалы поцарапали вам машину?
– Ага.
Он садится и пристегивается.
– Вас это не беспокоит?
Меня это беспокоит, но я не собираюсь в этом признаваться.
– Дети. Они считают, что это круто.
– Круто вырезать сатанинские граффити?
– Я уверена, что, будучи подростком, еще и не такое вытворяла.
– Например?
Я завожу автомобиль.
– Вам не стоит об этом знать.
До Чепел-Крофт остается всего пятнадцать минут езды. Я включаю музыку – «Киллерс».
– Вам тут нравится? – спрашивает Майк, пока Брэндон сокрушается о том, что у его преступления нет мотива, а Дженни была ему другом.
– Видите ли, я здесь всего пару дней, так что…
– Не суди и не судим будешь?
– Вроде того.
– Когда вы официально приступаете к работе?
– Через пару недель. Епархия обычно дает немного времени на то, чтобы освоиться и познакомиться с приходом.
– Что ж, если хотите познакомиться с приходом, то было бы неплохо начать со «Скирды ячменя». В воскресенье днем вы застанете там почти всех. Там вполне прилично жарят мясо, да и выбор вина и пива неплохой. – Он быстро косится в мою сторону. – Во всяком случае, насколько я слышал.
– Вы не пьете?
– Уже не пью.
– Вы давно здесь живете?
– В Чепел-Крофт я живу всего пару лет. Раньше я жил в Берфорде, а сюда переехал после того, как расстался с женой.
– Мне очень жаль.
– Не стоит. Это к лучшему. Я продолжаю часто видеться с сыном. У вас есть дети?
– Дочь. Фло. Ей пятнадцать.
– Ага, тинейджер. Как она относится к вашей работе?
– Как и большинство тинейджеров, она по большей части стыдится и стесняется своей мамы.
Он усмехается:
– Ну да. Гарри двенадцать, так что он только подходит к этой стадии.
– Что ж, вам, вероятно, повезло. Насколько я могу судить, с мальчиками легче. Они просто прячутся в своих комнатах. Что касается девочек, то они пытаются взломать все мыслимые границы.
Я улыбаюсь, но он не отвечает мне улыбкой. Более того, его лицо каменеет и становится непроницаемым. Я не решаюсь нарушить воцарившееся молчание, но тут за поворотом появляется элегантный дом из красного кирпича.
– Вот мы и приехали, – говорит он.
– Хорошо.
– Ах да, вот еще… – Он сует руку в карман и извлекает из него помятую визитку. – Вот мой номер. Если у вас будут какие-то вопросы касательно деревни, я смогу подсказать вам правильное направление.
Я смотрю на визитку. Майкл Саддат. «Уэлдон геральд».
– Вы репортер.
– Если можно так сказать. В основном мы имеем дело с благотворительными ярмарками и гаражными распродажами. Но иногда кто-нибудь крадет газонокосилку, и тогда жить становится интереснее.
Я чувствую, как все во мне напрягается. Репортер.
– Понятно. Спасибо за визитку.
– Спасибо за помощь с шиной.
Он выходит из машины, но тут же оборачивается.
– А знаете, если бы вы захотели дать интервью о вашем приезде сюда, о том, как чувствует себя женщина, приезжая служить викарием в новый приход, я бы с удовольствием…
– Нет.
– Простите.
Я возмущенно смотрю на него.
– Вы для этого вчера приходили на службу? Прощупывали почву?
– Вообще-то я прихожу в часовню каждое воскресенье.
– В самом деле?
– Да, из-за своей дочери.
– Я думала, у вас только сын.
– Сейчас – да. Моя дочь умерла. Два года назад. Она похоронена на кладбище возле часовни.
Мое лицо вспыхивает.
– Простите. Я не знала.
Он мрачно смотрит на меня:
– Спасибо за то, что подвезли. Но, возможно, вам стоит поработать над концепцией «не суди и не судим будешь».
Он захлопывает дверцу и, не оборачиваясь, идет к дому.
Отлично, Джек. Навыки работы с людьми у тебя на высоте.
Несколько мгновений я сижу в машине, пытаясь понять, не стоит ли мне догнать его и извиниться. Затем решаю, что пока лучше его не трогать, чтобы не усугубить ситуацию.
Я открываю бардачок и бросаю в него визитку Майкла. В ту же секунду изнутри вываливается сложенный листок бумаги. Я его поднимаю и… Проклятье.
Совсем об этом забыла. Или, если точнее, приложила очень много усилий, чтобы забыть.
Как священник, я часто говорю о честности, но сама лицемерю. Важность честности переоценивают. На самом деле правду от лжи отличает лишь количество повторений.
Я согласилась занять эту должность вовсе не из-за ультиматума Деркина. И не из-за Руби. И уж тем более не потому, что сама стремилась искупить вину. Я приехала сюда из-за этого.
Тюремная служба Ноттингема. Уведомление о досрочном освобождении.
Я запихиваю письмо обратно в бардачок и плотно его захлопываю.
Он на свободе.
И я могу только молиться о том, чтобы здесь он меня не нашел.
Глава 17
Вот как сильно я тебя люблю, – шептала мама. – Несмотря на то, как дурно ты себя вел.
А затем она опускала его в яму. Без еды. Без воды. Он в отчаянии смотрел вверх, на маленький кружок неба, на кружащих в вышине птиц.
Крики ворон переносят его в прошлое. Убийство, – думает он. Убийство ворон. Подняв голову, он смотрит на старое здание. В викторианские времена тут находился приют для душевнобольных. Величественное сооружение на окраине Ноттингема, окруженное разбегающимися во все стороны зелеными холмами. Затем, в 1920-м, его превратили в больницу. Но в какой-то момент двери заведения закрылись в последний раз, а большие полукруглые окна заколотили досками. Здание и прилегающая территория были заброшены и пришли в запустение.
Ему это известно, потому что какое-то время после побега здесь был его дом. Он тут жил вместе с другими бездомными. Наркоманами, алкоголиками, людьми с психическими расстройствами. В этом была определенная ирония. Днем он попрошайничал, принося достаточно денег, чтобы купить еды и воды. Другие в основном были к нему добры, жалели мальчишку.
Затем тут появилась одна группа. Пятеро молодых мужчин и женщин с длинными волосами и пирсингом. Они одевались в мешковатые штаны и разноцветные рубахи, сидели по ночам, куря сигареты со странным запахом и беседуя о политике и «фантастическом режиме».
Много лет спустя он понял, что они говорили о фашистском режиме.
– Они не такие, как мы, – сказал ему один из пьяниц постарше, Гэфф.
– В каком смысле?
– У них есть дом. Родня. Просто они не хотят там жить.
– Почему?
– Считают себя долбаными бунтарями, вот почему, – презрительно заявил Гэфф и сплюнул на землю большую порцию слюны, смешанной с кровью.
Он был потрясен тем, что кто-то способен добровольно выбрать такую жизнь – среди мусора и птичьего помета, без света и тепла, в то время, как они в любой момент могли отправиться домой. К родителям, которые их любят. А затем его охватил гнев. Ему казалось, что вновь прибывшие каким-то образом над ним насмехаются.
Один из этой группы – тощий мужчина с дредами, по имени Зигги – внушал ему особенно сильную антипатию. Иногда Зигги приходил и пытался с ним поговорить. Он садился слишком близко. Предлагал ему эти странные сигареты. Раз или два он их даже пробовал курить. Не особо понравилось. После них он чувствовал себя… немного не в своей тарелке, а есть хотелось еще сильнее.
– Почему ты со мной разговариваешь? – спросил он у Зигги.
– Просто стараюсь быть дружелюбным.
– Зачем?
– Видишь ли, мои родители богаты. Они присылают мне деньги.
– И что из этого?
– Тебе нужны деньги.
– Ну да.
– Если ты будешь дружелюбен со мной, может быть, я дам тебе денег.
Зигги подмигнул ему, желтозубо ухмыльнувшись.
Несколько ночей спустя он проснулся от странных звуков, похожих на стоны. Он сел. Над ним стоял Зигги. Сунув руку в штаны, он яростно себя тер. Вверх-вниз, вверх-вниз.
– Что ты делаешь?
Зигги ухмыльнулся:
– Отсоси у меня. Я дам тебе десятку.
– Что?
Зигги подступил ближе, опуская брюки вниз, извлекая свой эрегированный член, окруженный курчавыми рыжими волосами.
– Ну, дружище, давай. По-быстрому.
– Нет.
Зигги переменился в лице.
– Ах ты маленький кусок дерьма! Делай что тебе говорят!
Кровь взревела у него в ушах. Глаза застлало красной пеленой, и он уже ничего не видел. Вскочив на ноги, он отпихнул Зигги. Обкуренный, тот споткнулся и рухнул назад, на спину.
– О черт, ты чего?
Он огляделся. Пол разрушающейся психушки был усеян какими-то обломками и разбитыми кирпичами. Схватив кусок кирпича, он опустил его на голову Зигги. Еще и еще раз, пока Зигги не перестал шевелиться.