Валерий ГАНИЧЕВ: Мы более пятнадцати лет по поводу этого закона ведем диалог с властью. С нами вроде соглашаются, а изменений никаких нет. Вот на нашем XIII съезде мы говорили о проекте такого закона, который предложил председатель Комитета по культуре Государственной Думы Г. П. Ивлиев. Думается, что и «Литературная газета» могла бы опубликовать этот проект. И в этой связи мы тоже увидим, какова будет реакция на этот документ.
Юрий ПОЛЯКОВ: Редакционная политика «ЛГ» вот уже восемь лет направлена на консолидацию литературного пространства, мы вернули писателей разных взглядов в режим диалога, публикуем губернских авторов, национальных писателей. Мы даже готовы выступить и «коллективным организатором» писательского замирения, но пока участники конфликта не поставят интересы отечественной словесности выше своих личных гешефтов, ничего не получится. Лишь восстановив нормальную литературную жизнь, можно ответственно обращаться к государству с предложением партнерства, можно всерьез вести речь о синергии, сложении энергии власти и энергии слова. Ради будущего России…
«Плохие книги не надо в себя пускать!»
— Юрий Михайлович, «Литературная газета» — не совсем газета в общеупотребительном смысле этого слова. Кем вы больше ощущаете себя на посту главного редактора — журналистом или писателем? Каково это — быть наследником Пушкина, Некрасова, Гоголя, определять тенденции литературы в стране Чехова и Достоевского?
— Конечно, писателем. Я писатель уже тридцать лет, а редактор — всего восемь. Все мои предшественники тоже сочетали работу в газете с литературным трудом. И писатель во главе такой газеты — это как раз то, что нужно. Потому что журналисты — люди хорошие, но… как бы это сказать, чтоб не обидеть… Они воспринимают газету как информационный инструмент. Одни им владеют лучше, другие — хуже. А писатели (я в том числе) воспринимают газету как миссию. Я согласился на редакторство в две тысячи первом году не ради денег, я тогда как раз неплохо зарабатывал. Я пришел сюда, чтобы возродить издание, которое объективно отражает культурную реальность. К сожалению, после А. Чаковского «ЛГ» попадала в руки или чистых журналистов, или полуполитиков. И как раз тогда была утрачена та самая полифоничность, которой всегда отличалась «Литературная газета». Именно так ее в противовес борющимся крайностям задумывали Пушкин и Дельвиг. Именно с этой целью ее возобновил в двадцать девятом году Горький. Он как раз нажимал на то, что в тогдашнем противостоянии, в литературной борьбе, которая все время переходила в политическую, нужен такой орган, который будет объединять, а не разъединять. К сожалению, в девяностые годы газета избрала ультралиберальный курс, и мы тогда потеряли очень многих читателей. Тираж упал до двадцати тысяч. Потом мы его долго и трудно восстанавливали. Сейчас он составляет сто тридцать четыре тысячи. В конце девяностых вся эта деформация, замалчивание неугодных фигур и тенденций в искусстве были просто чудовищными. Эта несправедливость, в общем, есть и сейчас. И газета очень много делает для формирования культурной политики в стране. Именно после нашего выступления была изменена система присуждения государственных премий, потому что в конце девяностых годов она превратилась в междусобойчик. Что мы сделали: опубликовали список членов комиссии по премиям и список получивших эти премии за десять лет. И списки практически зеркально совпали. Это настолько возмутило верхи, что они поменяли систему. Знаменитый скандал в правительстве с учебником истории тоже произошел после наших публикаций. На протяжении шести лет в посланиях Президента Федеральному собранию отсутствовало слово «культура». После того как мы обратили на это внимание общественности, оно появилось вновь. И в этом отношении газета достаточно действенна.
— В чем ваша главная особенность?
— Особенность в том, что «Литературная газета» — единственное из культурологических изданий, которое старается дать объективную картину происходящего в духовной сфере, в культуре, да и в политике. На наших страницах соседствуют авторы, которые в других изданиях практически никогда не встречаются. Писателя Битова вы, скажем, никогда не встретите на страницах «Нашего современника». А писателя Распутина на страницах «Нового мира». Такая практика губительна для культуры. «Литературная газета» все восемь лет, что я здесь работаю, занимается тем, что после страшного разлома конца восьмидесятых — начала девяностых годов все время настойчиво возвращает российскую интеллигенцию в режим диалога. Потому что самое плохое, что может быть в духовной сфере, это когда возникают такие идейно-художественные «гетто», которые друг друга не замечают. В гетто ничего хорошего быть не может, там могут только переплевываться через забор. А самая большая ценность — это диалог между носителями разных идей. Только тогда появляются новые взгляды и новые подходы.
— Юрий Михайлович, у вас в некоторых книгах красной нитью проходит, что прежние творческие союзы нужны были для дележки квартир, машин и прочих благ. Как вы считаете, для чего сейчас Союз писателей?
— Видите ли, все не так просто. Что касается творческих союзов, они действительно выполняли функцию такого «домоуправления» или профсоюза. И неплохо справлялись, кстати сказать, прежде всего — за свой счет. Они ничего не брали у государства, потому что существовал закон, что с каждой изданной книги, с каждого спектакля идет отчисление в литфонд. «Литературная газета», между прочим, тоже перечисляла немало денег в фонд Союза писателей. Сейчас начинают выдумывать, что писатели сидели на шее у народа. Ничего подобного. Но, помимо этого, Союз писателей был еще достаточно мощным организатором творческого пространства. Очень активно работали творческие объединения, возникали различного рода дискуссии, собирались круглые столы. Например, в свое время дискуссия «Классика и современность» просто взорвала общественное мнение. Шел активный творческий процесс. Сейчас все это утрачено. Союз писателей занимается сбором денег за аренду уцелевшей собственности и дележкой их между «своими». Это действительно катастрофа, и мы опять подошли к проблеме нового писательского профсоюза. Но это может состояться только после того, как будет принят закон о творческих союзах, творческих объединениях и творческой деятельности. Потому что на сегодняшний день писатели оказались в той же ситуации, в какой они находились в 20-е годы, во времена НЭПа. Тогда для государства писатель был кустарем без мотора. Ведь не случайно Маяковский написал стихотворение «Разговор с фининспектором о поэзии». Во многом создание Союза тогда было осуществлено по просьбе самих писателей. Они хотели, чтобы их специфический, уникальный труд был как-то зафиксирован законодательно. Другое дело, что Союз на каких-то этапах служил «уздечкой» для многих. Но это другая тема. Сейчас мы опять оказались в такой же ситуации, как в двадцатые годы. Писатель — никто, кустарь без мотора. Опять у него никакой социальной защищенности, никаких социальных структур, а собственность прежнего профсоюза утеряна. Мы много печатаем сейчас в газете о том, что необходим какой-то «новый завет» между властью и писательским сообществом. Но у нынешних руководителей, особенно у среднего звена, пришедшего в основном из мелкого бизнеса, не сформировано понимание роли духовной сферы и роли писательского слова в жизни общества. Как бесполезно говорить человеку, не знакомому с принципами электричества, что не надо выдергивать из стены некрасиво торчащий провод, потому что погаснут лампы, так бесполезно им говорить, что как бы некрасиво ни «торчали» сегодня писатели (ссорились, скандалили), если их «выдернуть» из розетки, погаснет свет.
— Юрий Михайлович, в своей книге «Гипсовый трубач» вы иронизируете по поводу дешевой литературы. Ваш герой тоже подвизается на этой ниве, зарабатывая деньги литературной халтурой. Что лучше: так, как сейчас, — полная свобода и вся эта «литературная пена», или как при советской власти — строгая цензура?
— При советской власти тоже была халтура, просто она была другой. Например, человек поехал на две недели на БАМ и накатал про это плохой роман, как правило, идейно выверенный. В такую халтура цензура редко лезла. Ее всегда занимала серьезная литература, то есть та, которая вбрасывала в общество новые идеи, меняла акценты, взрывала мифы, снимала табу на какие-то темы. Например, мои книги про комсомол, про армию. Нельзя про это так писать! А я написал. Вот со мной и возились — цензура, КГБ и так далее. Литература еще с тридцатых годов предсказывала, что «советский проект» может навернуться, потому что нельзя бесконечно копить не решенные проблемы. Так и произошло. Сейчас тоже есть серьезная литература, которая снимает табу, ставит социальный диагноз обществу. Ее не запрещают, но власть не хочет ее слышать, не хочет признавать этот диагноз, потому что он неутешителен. Он сводится к тому, что сам принцип построения постсоветского пространства: а) аморален и б) алогичен. И это сочетание катастрофично и обязательно приведет к взрыву. Начиная с конца 80-х годов литература «орет»: нельзя на постсоветском пространстве, где было относительное равенство и относительная социальная справедливость, строить общество на вопиющей социальной несправедливости, на тотальном воровстве и абсолютном попрании нравственных норм. Это все навернется со страшным треском. И слава богу, если кто-то на своих яхтах и самолетах убежит, но это будут единицы. И все это понимают. Ведь в момент, когда Ельцин второй раз баллотировался в президенты, билеты за границу были проданы за полгода подчистую. В Болгарию невозможно было уехать, потому что все запаслись на случай, если Ельцина не выберут. Запаслись люди, которые в этом обществе преуспели. Значит, они понимали, что им сейчас начнут отрывать головы? И даже понимали — за ч