а спектакли, которых давно уже нет, о которых все забыли, свозив на фестиваль и напялив «золотую маску»? А мои пьесы идут и по-прежнему собирают полные залы.
Один критик, видимо, человек небезнадежный, лет пять спустя после премьеры снова забрел на «Эректус» и, обнаружив овации переполненного зала, написал в том духе, что, видимо, с Поляковым мы что-то не поняли и надо бы разбираться всерьез. Вот жду — может, разберутся? Кстати, Ольга Аросева на художественном совете сказала об «Эректусе» удивительную вещь, мол, мы ждали такую вот нашу, «сатировскую» пьесу столько лет, а когда нам принесли, мы ее сначала не узнали, даже автора обидели. С таким вот «неузнаванием» я много раз сталкивался…
— Недавняя премьера на Малой сцене ЦАТРА — спектакль по вашей пьесе «Одноклассники». Пьеса написана в лучших традициях российской драматургии, заставляет вспомнить «Традиционный сбор» В. Розова. Но в ней больше горечи, очень точно показана фактура сегодняшней жизни, рассказано о нас. А нечасто удается стать свидетелем такого серьезного и горького разговора о нашем времени.
— Сценическая история «Одноклассников» тоже началась с «неузнавания». Эту пьесу я таскал в голове очень долго, никак не мог найти ход, который придал бы «традиционному сбору» иное качество. Все встало на свои места, когда я понял, вокруг кого именно собираются одноклассники. Афганец-калека Ванечка Костромитин. Это не комедия — драма, даже мелодрама с отчетливой гротескно-сатирической линией, что близко к стилю моей нынешней прозы. Вероятно, в предыдущих своих комедиях я высмеялся досыта. Интересно, что большинство моих пьес сначала ставились в Москве, а уж потом шли по России. Тут все случилось наоборот, худруки столичных театров, буквально рыдавшие в своих интервью об отсутствии в их репертуарах современных пьес, способных увлечь зрителя, «не узнали» «Одноклассников»: одни — идеологически, другие — эстетически, третьи — на всякий случай… Смущала откровенная отсылка к традиции, жесткий реализм, жгучие насмешки над «священными коровами новой России»… Все уже привыкли к тому, что актер в постмодернистских пьесах играет словно понарошку. Эта приблизительность существования так же фальшива, как принудительный оптимизм советского театра. Интересно, что директора театров пьесу очень хотели, понимая: это гарантированные аншлаги, но наши столичные худруки не желали «грузиться» даже ради аншлагов. Лучше еще одного Куни поставить или в очередной раз Чехова перелицевать… А про то, что в России имя и авторитет театру всегда создавала именно современная драматургия, они лукаво подзабыли. И Гоголь, и Островский, и Чехов, и Булгаков, — все они когда-то были остро современными драматургами.
А вот в провинции «Одноклассников» сразу узнали. В Тобольском театре, которым руководит С. Родченко, даже на две недели продлили сезон — столько было желающих увидеть спектакль, поставленный В. Медведевым. Схожая ситуация была и во Владикавказе в театре имени Вахтангова. Там пьесу поставил худрук В. Уваров. Обе постановки, по-моему, замечательные, хотя очень не похожи друг на друга… Сейчас «Одноклассники» пошли широко по стране, только в ближайшее время у меня несколько премьер. Почему я сразу, спросите, не отдал пьесу в театр Российской Армии? Сам не понимаю… С Борисом Афанасьевичем Морозовым знакомы давно, вели переговоры о постановке «Халам-бунду», но МХАТ им. Горького опередил. Да и тематически вещь близка театру. Какое-то затмение! Но вмешался его величество случай, мы случайно где-то столкнулись, и Морозов спросил: есть новая пьеса? Я в тот же день отправил, а он наутро позвонил и сказал: «Берем и ставим немедленно!» Потом в процессе работы Борис Афанасьевич мне признался, что двадцать лет после «Смотрите, кто пришел!» Арро не ставил современных драматургов — ждал именно такой пьесы…
Нам обоим очень интересно поколение сорокалетних, ведь именно по ним прошел страшный социально-нравственный разлом девяностых. Они выросли и сформировались в СССР при советской власти, а живут в другой стране и при общественно-политическом устройстве, название которому еще никто внятно дать не смог. На долю их поколения выпал Афган. Они готовились к одному, а потом вынуждены были ломать себя, приспосабливаться, приноравливаться к новой жизни. Кто-то сумел выстоять, найти свое место в жизни, кто-то сломался. Известно, что надежды и действительности часто не совпадают. Как говорит одна из героинь: «Мне иногда кажется, что жизнь — это какое-то специальное издевательство над юношескими мечтами!» Мне хотелось, чтобы выросшие одноклассники совокупно представляли собой миниатюру нашего общества. Отсюда учительница, еле сводящая концы с концами, поэт, ставший бомжом, хулиган, сделавшийся олигархом, королева красоты, пошедшая по рукам. Отсюда же батюшка, экстерном сдавший экзамен перед рукоположением, эмигрант, рванувший аж в Австралию… И конечно, конечно, Ванечка, гордость класса, афганец, беспомощный инвалид, «героический баклажан»…
— А какие у вас взаимоотношения с Минобороны?
— Я заместитель председателя Общественного совета при Министерстве обороны России. А возглавляет Совет Никита Михалков. Совет делает, кстати, много полезного… Сейчас, например, по моему предложению выпускает серию книг для гарнизонных библиотек…
— А в этой серии выходит Ваша повесть «Сто дней до приказа»?
— Нет. И не будет.
— Это принципиальные чьи-то соображения?
— Боюсь, что да… Видимо, в этой повести, написанной тридцать лет назад и опубликованной двадцать три года назад в «Юности», я задел какие-то кастовые нервы… И вот — давно уже другая страна, другая армия, а «осадок остался»…
— А в Театре Российской армии у вас проблем с пьесой не было?
— У меня не было. А что было у руководства театра — не знаю… Вообще, военные театры — это уникальное явление нашей сценической культуры. Им сейчас трудно в финансовом отношении, но прежде всего нелегко потому, что в стране нет внятной государственно-патриотической идеи, на которую они, собственно, и призваны работать…
— Как вам работалось с Борисом Морозовым, который вот уже полтора десятка лет возглавляет ЦАТРА?
— Работалось прекрасно. Мы, как говорится, одной группы крови. Борис Афанасьевич — один из немногих наших режиссеров, кто сохранил в себе социальную боль, ощущение происходящего в обществе как драмы. В нем нет этой буржуазной благостности, которая поражает в иных худруках. Того и гляди — замурлыкают… Поразительно! При советской власти было подвигом провести, обмануть эту самую советскую власть, суметь средствами театра сказать правду о жизни да и о самой власти. Рисковали партбилетами, должностями, но знали, на что шли: ответом было благоговейное уважение публики и собратьев по ремеслу. А сейчас, когда, кажется, нет никаких внятных запретов, когда социально-нравственные язвы буквально кровоточат, мы имеем во главе многих театров, особенно столичных, не мужественных художественных руководителей, не рыцарей рампы, а каких-то сытых «тип-топ-менеджеров». Конфликты им не нужны ни в пьесах, ни в жизни. Не дай бог, ругнешь «с кафедры» власть, а к тебе налоговую полицию пришлют…
— Некоторые авторы любят участвовать в процессе создания спектакля.
— Нет, каждый должен заниматься своим делом. Я прочитал пьесу актерам, отдал текст режиссеру и считаю, что теперь дело театра ставить мое произведение. Говорухин, уезжая с репетиции на заседание Думы, просил иногда: «Юр, порепетируй тут за меня!» Я воспринимал это как шутку. Он, по-моему, тоже… Но я очень болезненно отношусь к несогласованному вмешательству в мой текст. Ведь я пишу пьесу подолгу, выверяю каждую реплику, каждую смысловую перекличку, «прозваниваю» текст, как электрик цепь. А тут чик — и сократили… Помню, в одном театре смотрел «Халам Бунду» и вдруг с изумлением обнаружил, что финал просто «отрезан». Сижу, ошарашенный, а постановщик подходит, лучезарно улыбаясь: «Юрий Михайлович, ведь правда, так лучше?» Неправда!!!
Другое дело, когда вмешательство в мой замысел связано с внутренней логикой спектакля. Вот в тобольских «Одноклассниках» обошлись без драки и финального хохота Ванечки. Молчание. Но это абсолютно органично, мощно — и возразить мне нечего… Очень сильно воздействует на зрителей постановка «Одноклассников» в ЦАТРА. Они буквально потрясены увиденным, многие, включая самого Морозова, а порой и автора, буквально плачут… Для иных это полная неожиданность, ведь их почти убедили в том, что в театр ходят отдыхать. Но драматический театр не варьете, это школа, где воспитывают сердца, где говорят о главном, где разум приучают к новизне… Только надо помнить: новизна не всегда талантлива, а вот талант всегда нов…
Зло питается гласностью и жиреет!
Кому и за что вручаются литературные премии? Должна ли власть бороться с нахлынувшей безграмотностью? Когда наконец та же самая власть будет реагировать на публикации в прессе и так ли уж безобидна тотальная свобода слова? На все эти вопросы обозревателю «Аргументов недели» отвечает известный писатель, главный редактор «Литературной газеты» Юрий Поляков.
— Юрий Михайлович, позвольте поздравить вас с стовосьмидесятилетием газеты! Что происходит сегодня с «Литературной газетой», которую вы возглавляете уже девять лет? При советской власти ее публикации просто взрывали общественное сознание…
— Да, были огромные тиражи, бешеная популярность, публикации вызывали серьезный резонанс. А с наступлением девяностых «Литературка», к сожалению, стала однобоко либеральной. Позже наступила какая-то либеральная паранойя… Убрали с логотипа профиль Горького. Конечно, многие читатели отвернулись. Мы учли эти ошибки, вернули Горького. Сейчас «ЛГ» — это единственное литературное издание, которое открыто всем направлениям. Можно на одной странице прочитать Евтушенко, на другой — Распутина, на третьей — Ерофеева.