Имеется и поэтическая аналогия такому возврату:
Если все живое лишь помарка / За короткий выморочный день, / На подвижной лестнице Ламарка / Я займу последнюю ступень. О. Мандельштам имел в виду не интеллектуальную сложность. Здесь речь идет о нравственной позиции поэта, его собственного Я.
На рис. 3, справа от вертикали духовного роста, показано развитие человеческого Я. Это особый сюжет, который можно лишь обозначить. Каждый человек знает, что у него имеется, как минимум, Я первое и Я второе. Возможно и большее число Я. М. Пруст писал о множественном Я, или «роистом» Я. В. С. Библер говорил о «многояйности». Человеческое Я не остается неизменным, оно эволюционирует (и инволюционирует, «занимает последнюю ступень»). Пути его возможного развития показаны на схеме. Несомненным в этой логике развития является лишь исходная стадия неразделенного еще совокупного Я. Совокупного со взрослым, которое постепенно автономизируется и дифференцируется. По мере своего развития, Я не утрачивает прежних приобретений.
В сравнении с возможной динамикой Я более важно представить себе, что же оно такое. Интересные и неожиданные для психологии соображения по этому поводу высказал М. К. Мамардашвили: «И вот все эти роистые «я» есть «я» в той мере, в какой они обладают сознательным телом. «Я» определено, если определено сознательное тело, то есть тот комплекс ощущений, который для каждого из нас является сознательным телом. Причем это сознательное тело не совпадает с видимым телом. Дифференциация происходит не по внешнему пространству наблюдения – скажем у вас одно тело, а у меня другое… Различие тел, как носителей «я», происходит в измерении невидимого мира желаний, добавленного к видимому миру как некоторая дополнительная степень свободы» [Мамардашвили 1995: 370].
Конечно, в такой невидимый мир входят не только желания, но и мотивы, намерения, смыслы и т. п. Поэтому-то так сложно внешнему наблюдателю проникнуть в чужое Я.
М. К. Мамардашвили поясняет, что подобные состояния являются секрециями тела, но тела не анатомического, а созерцательного. Напомним, что мы говорили о функциональных органах индивида. «Тело желания» есть не анатомическое, а функциональное тело, функциональный орган, с чем соглашался и А. А. Ухтомский. В логике Мамардашвили невидимый функциональный организм представляет собой «созерцательное тело». Он добавляет, это тело не есть тело как предмет сознания. Действительно, предметом нашего сознания могут быть желания, мотивы, мысли, намерения, образы и другие состояния сознательного тела, но не оно в целом. Впрочем, и тело в собственном смысле слова, т. е. анатомическое тело, не дано целиком нашему сознанию. Мамардашвили ссылается на Пруста, обратившего внимание на парадоксальную вещь: в каждый данный момент мы вовсе не обладаем полнотой нашей души. Иное дело, что мы выделяем ее отдельные свойства, которые не можем потом сложить в целое и даем этим свойствам или ощущению целого эмоциональную оценку. Наше знание о собственной душе, о собственном сознании, о собственном Я – все это есть знание до знания, знание о живых, не поддающихся концептуализации формах. Поэтому-то так живучи предрассудки, связанные с локализацией души, сознания в анатомическом теле.
До настоящего времени остается проблемой, когда и как «завязывается» человеческое Я. Его возникновение по-разному локализуется на временной оси жизни. Поэтому его развитие представлено отдельно и как бы параллельно духовной вертикали. Включению Я в нее мешают его разные ипостаси (при всей сохранности самоидентификации). Имеются резоны для ранней автономизации Я от мира: разделение мира на Я и не Я; для ранней автономизации Я от Мы или от совокупного Я ребенка со взрослым. Имеются резоны и для более поздней локализации, связывания его возникновения с самосознанием и сознанием социальной ответственности за свои поступки. Этому соответствуют обряды инициации, конфирмации, которые в разных религиозных конфессиях укладываются в интервал от 7 до 16 лет. Все это разные Я.
На рис. 4 дана предложенная В. И. Слободчиковым схема жизненного пути, на которой остроумно показано возникновение «узелка Я» или открытие себя. Автор на схеме фиксирует переход от овладения ребенком обстоятельствами своей жизни к собственному жизнестроительству [Слободчиков 1991]. Принимая в принципе логику автора, важно иметь в виду, что «открытие себя» занимает не кратковременный (хотя бы и в несколько лет) период времени, а представляет собой серию актов рождения множественного или «роистого Я», происходящих на протяжении всей жизни.
Предложенная схема и ее описание имеют существенный изъян, который может заставить усомниться в ее правдоподобности в целом.
Речь идет о том, что на схеме представлено развитие изолированного индивида, своего рода робинзонада, которая неоднократно и справедливо критиковалась и даже высмеивалась, так как она противоречит реальному ходу развития, протекающему в социуме, в культуре, во взаимодействии, в совместной деятельности и общении с другими людьми. Об этом написаны сотни книг, которые нельзя свести лишь к указательному жесту на наличие в схеме коммуникативной деятельности. Остается открытым вопрос о том, как участвуют социум, культура, цивилизация в развитии индивида. Разумеется, они обеспечивают контекст развития, но можно ли реально представить себе механизм участия этого контекста в развитии отдельного человека? Ответ на этот вопрос заключен в схеме, но для того, чтобы он был понят и принят, необходима ее небольшая трансформация и некоторые пояснения.
Реальная, а не мандельштамовская технически невозможная ракета, преодолевая земное притяжение, летит не в пустоте, а в вакууме, который, по мнению некоторых современных физиков, имеет сложную структуру. Представляется, что образ сложноорганизованного социокультурного вакуума, уже использовавшийся в контексте психологии В. А. Лефевром, довольно точно описывает ситуацию человеческого развития. Назовем условно духосферу и все другие сферы, о которых говорилось выше, культурой. Человек может находиться в культуре и оставаться вне ее. Может быть таким же пустым местом, как для него культура, смотреть на нее невидящими глазами, проходить сквозь нее, как сквозь пустоту, не «запачкавшись» и не оставив на ней своих следов. Последнее, может быть, не самый худший вариант обращения с культурой. Это и означает – быть в культуре, как в вакууме. Вакуум может ожить, опредметиться лишь благодаря человеческому усилию, в том числе не всегда очевидному: «Это ведь действие – пустовать», – сказала М. Цветаева. Далеко не каждому дано светить в пустоте и в темноте, как Б. Пастернаку, писавшему в цикле стихов, который, кстати, называется «Второе рождение»:
Перегородок тонкоребрость
Пройду насквозь, пройду, как свет.
Пройду, как образ входит в образ
И как предмет сечет предмет.
«Образ входит в образ» – это замечательная иллюстрация внутренней деятельности и ее плодотворности. Кстати, именно так Б. Пастернак определял культуру, называя ее плодотворным существованием.
Конечно, культуру не следует идеализировать. Затрудняясь в поисках смысла и истины мироздания, она нередко конструирует и навязывает социуму утопические и трагические варианты его переустройства. «Жизнь подло подражает художественному вымыслу», – заметил В. В. Набоков. Но… у нас нет другой, лучшей культуры. Смиримся с тем, что ей, как и человеку, свойственно ошибаться.
Как бы то ни было, культура плодотворит, производит идеальные (и реальные) формы и оплодотворяет человеческое развитие. Каков механизм этого оплодотворения, результатом которого может стать плодотворное существование человека. Наличие культуры есть условие развития, а мое плодотворное существование есть условие проникновения, вхождения в культуру. Попытаемся разомкнуть этот круг. В одной из лекций Л. С. Выготский, рассматривая специфические особенности психического развития и сравнивая его с другими типами развития (эмбрионального, геологического, исторического и т. п.), говорил: «Можно ли себе представить… что, когда самый первобытный человек только-только появился на Земле, одновременно с этой начальной формой существовала высшая, конечная форма – «человек будущего» и чтобы та идеальная форма как-то непосредственно влияла на первые шаги, которые делал первобытный человек? Невозможно это себе представить… Ни в одном из известных нам типов развития никогда дело не происходило так, чтобы в момент, когда складывается начальная форма… уже имела место высшая, идеальная, появляющаяся в конце развития и чтобы она непосредственно взаимодействовала с первыми шагами, которые делает ребенок по пути развития этой начальной, или первичной, формы. В этом заключается величайшее своеобразие детского развития… Это, следовательно, означает, что среда выступает в развитии ребенка, в смысле развития его личности и ее специфических человеческих свойств, в роли источника развития, то есть среда играет здесь роль не обстановки, а источника развития» [Выготский 1982–1984, 4: 395].
В свете приведенных рассуждений важнейшая функция культуры состоит в создании идеальных (в прямом и переносном смысле слова) форм. В последних представлена зона ближайшего и более отдаленного – в пределе бесконечного развития человека.
Это относится и к сознанию, к его интенциональным актам, вообще к субъективности, понимаемой в широком смысле слова. Все они представляют собой не только качества личные, но и родовые, сверхличные, являющиеся источником первых.
Мысль о наличии идеальной формы в начале развития не нова. Э. Шпрангер утверждал, что соотношение действительной и идеальной структур, реальной и идеальной формы не только определяет понятие развития, но и выступает в качестве его движущей силы. Конечно, существуют и более ранние источники: «В начале было Слово…»; «Логос прежде был, нежеле стать земле» и т. д.
Речь должна идти не об оригинальности понятия «идеальной формы», а о реальных функциях ее в развитии. Это вопрос не праздный, так как приписывание культуре, идеальной форме, среде функций источника или движущей силы развития, вынуждает культуру, помимо ее воли, быть агрессивной, оставляет неясной роль в развитии самого развивающегося индивида. А он не только не пассивен, но в конце концов сам становится источником и движущей силой развития культуры, цивилизации, порождения новых идеальных форм, переосмысления старых. К несчастью, он иногда слишком энергично вносит вклад в изменение окружающей среды, в том числе и культуры, используя ее возможности и пренебрегая ограничениями. Для дальнейшего полезно привести соображения об отношении организма и среды, принадлежащие О. Мандельштаму: «Никто, даже отъявленные механисты, не рассматривают рост организма как результат изменчивости внешней среды. Это было бы уж чересчур большой наглостью. Среда лишь приглашает организм к росту. Ее функции выражаются в известной благосклонности, которая постепенно и непрерывно погашается суровостью, связывающей живое тело и награждающей его смертью.