По глубокому убеждению Брентано, психические явления отличаются от физических тем, что последние – это объекты внешнего восприятия, в то время как психические несут в себе некую историю, они всегда «про что-нибудь», то есть направлены на объект. Этот объект, уточняет Брентано, «в данном случае не следует понимать как значение чего-то»[22], это объект семантический. Так, вы можете мечтать увидеть лошадь – или единорога, целиком и полностью вымышленный объект, а могли бы жаждать прощения, и оно тоже будет семантическим объектом, хотя и непонятно, воображаемым ли, но точно не тем, которое можно положить на стол. Брентано считал «направленность» главным отличительным свойством сознания, а статус объектов мышления описывал выражением «интенциональное отсутствие существования». «Отсюда – из «тезиса Брентано», как это назовут позже, – следует, что невозможно адекватно описать суть психологических феноменов языком, в котором нет понятийных средств для описания наполненного смыслом содержания психических состояний – скажем, языком физики или нейробиологии»[23].
Фрейд выстроил систематическую психологическую теорию на основе наблюдений за пациентами, привязав имеющиеся данные к представлениям о бессознательных процессах. Он выделил три уровня психической деятельности – сознательную, которая охватывает все, в чем мы отдаем себе отчет, предсознательную, то есть обычную память, содержание которой можно восстановить и переправить в сознательную область, и бессознательную, то есть сферу ощущений, стремлений, воспоминаний и мыслей, оставшихся за пределами сознательного осмысления. Сама по себе идея о том, что процессы, сопряженные с чувствами, желаниями и мотивациями, недоступны для сознательного обдумывания, была не нова. Ее так и эдак муссировали не только Декарт, но и (задолго до него) Августин, еще в четвертом веке, и Фома Аквинский в тринадцатом, а после – Спиноза и Лейбниц. Однако, в отличие от них, Фрейд в бессознательных процессах чаще всего усматривал нечто неблаговидное. И согласно его теории, подсознание влияет почти на все наши мысли, чувства, побуждения, поведение и восприятие.
Как ни странно, Фрейд, апологет научной психологии, не допускал эмпирической проверки своих психоаналитических идей в новой, развивающейся области экспериментальной психологии. Хотя некоторые его гипотезы хорошо согласовались с анализом эмпирических данных – например, сейчас принято считать, что большинство когнитивных процессов протекает в подсознании, – оригинальные концепции, касающиеся психопатологии, не выдержали придирчивой критики и, в большинстве своем, были отвергнуты[24].
В XIX веке миру пришлось привыкать не только к бессознательным процессам в психике – на Британских островах появилась еще одна грандиозная теория: в 1859 году была опубликована книга Чарльза Дарвина «О происхождении видов». В заключении Дарвин еще и дистанцировался от приверженцев идеи дуализма души и тела, написав: «В будущем, я предвижу, откроется новое важное поле исследования. Психология будет прочно основана на фундаменте, уже прекрасно заложенном м-ром Хербертом Спенсером, а именно на необходимости приобретения каждого умственного качества и способности постепенным путем. Много света будет пролито на происхождение человека и на его историю»[25]. Несмотря на первые ругательные отзывы, к 1871 году, когда был опубликован другой труд Дарвина, «О происхождении человека», научное сообщество и основная масса населения уже поверили в великое учение об эволюции. В этой книге подробно рассмотрено огромное множество примеров тесной связи физиологии и психики, свойственной как людям, так и животным, и сделан следующий вывод: «Как бы ни было велико умственное различие между человеком и высшими животными, оно только количественное, а не качественное»[26]. То есть Дарвин, вовсе не наделяя животных бессмертной душой, еще раз выступил против дуализма души и тела.
Как неоднократно отмечалось, Дарвин был человеком мягким и неагрессивным – он чуть ли не прощения просил за свой «обезьяний» выпад против религиозных убеждений многих людей, в том числе и его собственной жены. Ради этой группы читателей он завершил «Происхождение видов» на оптимистичной, внушающей надежду ноте:
Таким образом, из борьбы в природе, из голода и смерти непосредственно вытекает самый высокий результат, какой ум в состоянии себе представить, – образование высших животных. Есть величие в этом воззрении, по которому жизнь с ее различными проявлениями Творец первоначально вдохнул в одну или ограниченное число форм; и между тем как наша планета продолжает вращаться согласно неизменным законам тяготения, из такого простого начала развилось и продолжает развиваться бесконечное число самых прекрасных и самых изумительных форм[27].
Дарвин полагал, что объяснение умственным способностям человека тоже следует искать в его теории. Прения по этой части дарвиновского учения были наиболее оживленными. Против выступали как сторонники классической идеи дуализма, так и последователи эмпиризма теорий Локка и Юма – проповедники принципа tabula rasa применительно к человеческому мозгу, считавшие, что знания берутся исключительно из чувственного опыта. Из-за этих споров еще много лет никак не удавалось продвинуться дальше, к разгадке тайны сознания. В конце концов из юмовского принципа ассоциаций выросло и заняло главные позиции новое направление в психологии – бихевиоризм.
К концу XIX века многие философы настаивали на том, что разуму необходим физический мозг, своего рода хранилище знаний и воспоминаний. Кое-кто из физиологов считал обязательным участие спинномозговых нервов, некоторые утверждали, что определенную роль играет и весь организм.
Локк разделял душу и разум, но добавил последнему логические рассуждения, этическую деятельность и свободную волю. Разум составляет основу сознания, волеизъявления и индивидуальности, однако ему свойственно ошибаться и создавать иллюзии, так что главное его богатство – это сознательные идеи. Из глубин подсознания ничего не всплывает. Вопрос о том, как именно материя производит нечто вроде свободной воли, Локк замял, включив в формулу всемогущего Господа и сказав, что Бог так все устроил. Юм вычеркнул сверхъестественные силы и попытался создать строгую научную теорию о человеческом разуме. При этом он понимал, что возможности разума небезграничны и мышление должно укладываться в эти пределы. Таким образом, он подрывал основы понимания людьми физических причинно-следственных связей и даже ставил под сомнение философский базис механики Ньютона как способа изучения мира.
Шопенгауэр утверждал, что нами управляют не сознательные рассуждения, а бессознательные побуждения и стремления, то есть источником знаний он считал скорее опыт. Гельмгольц показал, что наши системы восприятия не работают, как копировальный аппарат, а объединяют сенсорную информацию в наиболее вероятные картины. Затем пришел Дарвин и встроил наш мозг в бесконечный эволюционный процесс, велев нам оставить Бога в покое, а за разъяснениями, как и почему мозг стал таким, а не другим, обращаться к естественному отбору.
Итак, в XX столетие мы входим с прежней путаницей в голове и с прежними вопросами, однако теперь в нашем арсенале имеются два новых рабочих метода – оценка разницы во времени реакции в конкретных задачах и новая описательная психология, которую интересует субъективная точка зрения, высказанная от первого лица. Последующие сто лет должны, несомненно, стать эпохой новых прозрений и научных открытий, а также проложить новые пути для изучения сознания. Люди расщепили атом, расшифровали код ДНК, слетали на Луну, а теперь еще и научились получать изображение живого человеческого мозга. Несомненно, что-то должно было сдвинуться и в проблеме сознания.
Глава 3XX век: рывок вперед и готовность к современному мышлению
Тем не менее есть люди – и я один из них, – которые считают, что даже с практической точки зрения самым важным для человека является его видение Вселенной… Мы полагаем, что вопрос не в том, как теория мироздания влияет на деяния людей, а в том, влияет ли на них в целом что-нибудь еще.
В начале двадцатого столетия в философии психики и мозга все еще враждовали два лагеря – рационалистов и эмпириков. Впрочем, как мы скоро увидим, в конце того же века дела обстояли не намного лучше. Можно подумать, будто в человеческом мозгу умещается ограниченный набор идей и та или иная из них начинает звучать громче в зависимости от популярных на данный момент научных данных и модных настроений. Но вернемся в начало века. Пришло время бесцеремонно вмешаться в разговор самонадеянным американцам, и первым из них обратил пристальное внимание на проблему сознания Уильям Джеймс. Свой цикл лекций в Гарварде, в 1907 году, он начал с приведенной выше цитаты из Г. К. Честертона, в которой очень точно схвачена суть великого вопроса философии: может ли состояние психики – нематериальные убеждения, идеи – влиять на материю, то есть на состояние мозга?
Джеймс был согласен с Честертоном, считавшим этот вопрос очень важным. Темой его лекций был новый философский метод – прагматизм, детище Чарльза Пирса, друга Джеймса, родившееся в их спорах с другими философами и юристами, членами основанного ими в Кембридже (Массачусетс) в 1870-х годах недолго прожившего, но влиятельного интеллектуального Метафизического клуба. Прагматизм ни у кого не вызывал большого интереса, пока Джеймс спустя двадцать лет не стал его развивать и пропагандировать. В своей первой лекции Джеймс обратил внимание аудитории на неочевидный факт – влияние темперамента философов на их научные воззрения:
История философии является в значительной мере историей определенного столкновения человеческих темпераментов… Какого бы темперамента ни был профессиональный философ, он старается заглушить его. Общепринято, что темперамент не есть аргумент; поэтому философ для своих выводов ищет лишь безличных доводов. В действительности же темперамент влияет на ход мыслей философа несравненно сильнее, чем любая из его безукоризненно объективных предпосылок. От темперамента зависит убедительность тех или иных аргументов философа, темперамент влияет, подобно фактам или принципам, побуждая выбирать более мягкую или более строгую точку зрения на мир. Философ