…Но всё-таки странная мысль вновь и вновь приходит на ум. Херсонес сам решает, кого пускать, кого нет. Чем-то наш тюлень пришёлся не ко двору этим древним развалинам. Не тем ли, что отказался взять кирку? Мёртвый город ревнив…
Прощаемся с Буратиной. Он в кратких, но сильных выражениях доносит до нас всё, что думает о Херсонесе, его нравах, его женщинах — и о нас в особенности. Фраза о ноге, которая больше не ступит, не произносится, но, само собой, подразумевается. Извини, Буратино, деревянненький ты наш, жаль, что так вышло. Не сошлись вы с Херсонесом! То ли ты его не понял, то ли он тебя…
…Катись, бревно, плыви, бревно, уносись, бревно, по морю Чёрному, по морю Белому, подальше, подальше, подальше…
Обнимаемся с Маздоном. Наш фотограф долго перечисляет свои болячки, козни проклятых коммунистов и лавочников, а также всю степень неуважения, проявленную к нему в этом сезоне. Фраза по поводу ноги воспроизводится в полный голос, но в данном случае она носит ритуальный характер, ибо звучит каждый год. Столь же ритуально звучат персональные проклятия в наш с Борисом адрес с поминанием тушёнки, сгущёнки, комнаты с кондиционером. Ведьмы Манон и похода на Мангуп, куда Маздона не взяли.
Ко всему этому добавляется, что он ждёт нас послезавтра после трёх в лаборатории, что чай (само собой, с мятой) будет заварен, а фотографии напечатаны. Ежели, конечно, за время его отсутствия проклятые коммунисты не похитили запасы фиксажа.
Будь здоров, Маздон!
…Коммунисты пр-р-р-роклятые!!!
Ну вот, Борис, одни мы, считай, остались… Нет, Лука, конечно, не уедет, у меня такое чувство, что его совсем не тянет домой. Конечно, Гусеница — дама грозная, но что-то мне шепчет…
…Не сдавайся, Лука, не сдавайся, тюлень, покажи им всем, натяни им нос, сверни им кукиш. Гусары не сдаются..
Рабочая тетрадь. Обратная сторона. с. 28.
…Нашествие утигуров означало не только конец тысячелетнего Боспора. Это был конец прежнего мира, традиций, образа жизни. Исчезли просуществовавшие многие века населённые пункты Южного Берега и предгорий, уцелевшее население бежало в горы, где началось создание средневековой крымской цивилизации — цивилизации укреплённых горных «кале» и «исаров». После гуннского вторжения навсегда исчезают скифы, тавро-скифы, большинство сарматских племён Крыма и основная часть греческого населения. Правда, средневековые авторы привычно находят в Крыму и «скифов», и «тавров», но это были лишь названия-призраки, обозначавшие совсем другие племена и этносы.
Крымский Армагеддон окончательно завершил античную эпоху в Причерноморье. Наступил новый, страшноватый и непривычный для уцелевших мир. Гунны осваивали Крым и причерноморские степи, соседствуя с закрепившимися в Приазовье и Крымских предгорьях готами, а обезлюдевшие просторы запада и юго-запада будущей Украины быстро заселялись славянами-антами. Рудиментом сгинувшего мира остался уцелевший среди наступившего хаоса Херсонес. Но это был уже не прежний строгий дорийский полис, долгие века хранивший свою неповторимую самость. Город не погиб, но его заселяли теперь во многом всё те же «варвары», на Гераклейском полуострове, где когда-то выращивали завезённый из Эллады виноград, стояли гуннские юрты. Античный Херсонес уходил навсегда, становясь средневековым Херсоном…
На Веранде тихо, потолок по-прежнему белый и ровный, а в голове уже мелькают соображения о том, как лучше сложить рюкзак. Почему-то для меня это всегда проблема. Например, где положить лишнюю обувь. Куда ни сунешь — всюду выпирает, причём обязательно в бок. К тому же за время экспедиции набирается куча совершенно случайных вещей. И вообще, рюкзак давно пора сдать в музей, если, конечно, его там возьмут, хотя бы в запасник…
…Вопль за окном, затем снова. Ого, грабят, что ли? За окном суетятся наши соседи, причём отчего-то с лопатами. Что за субботник, а ну-ка, Борис, выглянем… Господа и товарищи, что случилось-то?
Случилось… Хоть и не в первый раз, хоть не впервые в этом году. Но сегодня это действительно серьёзно и даже страшновато — огонь идёт прямиком от Западного городища. Просто удивительно, как много там сухой травы, каждый раз пожар начинается в саванне, и всё равно остаётся чему гореть. На этот раз пылает от души — вал огня не ниже полутора метров, идёт быстро, кусты, зелёными пятнами проступающие на жёлтом травяном фоне, вспыхивают за секунду-другую. Этак может задеть и нас, дом-то деревянный!
…Пламя над мёртвым городом, пламя над мёртвой страной, пламя над мёртвой травой, пламя над мёртвой землёй. жёлтое пламя, чёрная гарь… Чем прогневил ты богов, Херсонес?..
Соседи здесь впервые, посему спешат предложить нечто радикальное — сбить огонь на нашем фронте, выкопать ров. Или пустить встречный вал огня, как поступают в тайге.
Не знаю, как в тайге, но здесь можно с тем же успехом сразу поджигать домики… Ну, вперёд, хватай лопаты, если остались!
…Огонь переваливает через бугор, гоня перед собой стаю перепуганных пляжников, дымит и вспыхивает маленькая рощица, где мы так славно выпивали в первый вечер, занялась трава у тропинки. Дым окутывает «Базилику в Базилике», горячий воздух дрожит, становится неправдоподобно вязким. Но всё-таки пронесло — пламя останавливается у древних камней и уходит в сторону, выжигая травянистую лужайку. с. стороны сараев с воем, переваливаясь на каждом бугре, ползёт красная машина с лестницей на крыше ну, это уже эпилог…
Теперь от склона Западного городища и до базилик лежит чёрная дымящаяся пустыня, где странно смотрятся чудом уцелевшие травяные сгустки. Над мёртвым городом клубится запах гари…
Рабочая тетрадь. Обратная сторона. с. 28-29.
…Оптимисты-археологи любят упоминать о том, что на руинах погибших городов и селений жизнь «не прекращалась». Более того, через век-полтора страшные последствия войн и погромов стали забываться, и на месте развалин вновь возникали поселения. Действительно, погибли не все, и потомки этих «не всех» возвели новые города и создали новую цивилизацию, но это был уже другой мир и другое время…
…Тропинка пуста. Пожарище осталось за спиной, и я стараюсь не оборачиваться. Под ногами серая пыль, и хочется одного — ни о чём не думать, просто идти по много раз топтанной земле. Марсианский ландшафт, подступивший вплотную к нашей Веранде, смотрится как-то особенно тяжело. Чёрный Херсонес… Это даже хуже, чем можно было ожидать.
Обычно я замечаю встречных сразу, если, конечно, есть настроение. Вероятно, на этот раз такого настроения нет, и я вздрагиваю, когда меня внезапно окликают. Впрочем, ничего внезапного нет — О., похоже, давно поджидает меня. Всё правильно, мы как раз у Перекрёстка трёх Дорог. И на этот раз обходится без всякой телепатии, просто наш домик видно как на ладони и встретить меня здесь не составляет труда.
Ну что ж, пошли вместе. Дорога привычная, почему бы не пройтись ею снова. Ничего уже не изменишь, да менять было поздно, всё решилось ещё тогда, в невозможном прошлом, два года назад. А теперь ушедшее ушло, осталась лишь серая пыль под ногами, лишь чёрная гарь за спиной…
…Прощай, мы с мужем уезжаем из Харькова, далеко, навсегда, прощай, вспоминать не прошу…
Над сухой жёлтой травой — вечерние тени.
На Веранде застаю оживление. Жалкие остатки нашего экипажа — Лука с Борисом — суетятся вокруг поставленного в центре топчана, которому и на этот раз предстоит выполнять функции праздничного стола. Приближается всенощная — последняя херсонесская ночь. В ведре охлаждается то, что купили ещё днём, на столе громоздятся банки с минтаем, а Борис пытается резать хлеб перочинным ножом. Меня тут же награждают титулом сачка и саботажника и усаживают за открывание консервов. Ну, это дело привычное…
Ага, вот и Света!
Великий оптимист Лука, несмотря на все свалившиеся напасти, в наилучшем настроении. Идея отрясти прах и немедленно покинуть сей неблагодарный край уже отвергнута. У тюленя есть план получше. Бог с ними, с ургуянками… Впрочем, всему своё время.
А сейчас самое время наполнять кружки. К счастью, на столе не жёлтое чудовище, а благородная аква вита. Ну что, дамы, господа и товарищи? Жили мы дружно, весело, можно сказать, интеллигентно. Чем и вписали очередную страницу. За что и надо!..
Надо! Кружки стучат, отгоняя призраки херсонесской ночи. Пусть остаются там, среди мёртвой травы Западного городища, в чёрном провале Крипты, у полуразрушенных осыпавшихся стен. Мы устали от твоих тайн, Херсонес, всё равно нам не разгадать и сотой доли, и тем, кто придёт после нас, тоже не разгадать…
Уйдите, призраки!
Слово для спича берет Лука. Почему-то начинает он с краткой, но яркой характеристики всей здешней публики. Характеристика и вправду яркая — Света слегка краснеет за своими стёклышками.
Но говорить об этом Лука больше не желает. К чертям их всех! Лучше он прочтёт свою поэму. Новую. Но сначала, само собой, надо выпить — за прекрасных дам!
…За что ещё может пить наш тюлень? Задымливаем «Ватрой», и Лука, собрав воедино несколько вкривь и вкось исписанных листочков, приступает… Да, это свежо! Барков, услыхав такое, немедленно потребовал бы ввести цензуру. Чувствую, что начинаю… Не то чтобы краснеть, но…
Впрочем, Свете на этот раз — хоть бы что. Улыбается. И вправду, экая забавная компания собралась!
Вот если бы Лука всё это ей переписал…
Лука обещает, и мы снова разливаем. Так славно пьётся в эту последнюю ночь!.. Доведётся ли так пить через год?
Тюлень решительно провозглашает, что на следующее лето он в эту дыру не сунется. Это Лука заявляет точно, можно сказать, официально. Лучше он отправится в Гурзуф — или хотя бы на АЭС, — если, конечно, там будут водку продавать.
Как ни странно, на этот раз я ему почти верю. Тот Херсонес, к которому Лука так привык, его Херсонес, уже в прошлом. А к новым обычаям мы с тюленем адаптируемся плохо. Я, конечно, в Гурзуф не поеду…