Провал. Какое-то время спустя своим онемевшим лицом я едва чувствую, как на меня брызгают холодной водой.
– Мистер Мэйджерсон, к сожалению, я вынужден предупредить вас о приостановке финансирования. Поймите меня правильно, инвесторы…
И снова провал.
– «Скорая помощь» едет…
В следующий раз я открываю глаза в тот момент, когда кто-то опускает меня на медицинскую каталку. Вокруг копошатся незнакомые люди, но я чувствую прикосновение к своей ладони, которое не спутаю ни с чем другим. Айден рядом. И пусть не могу даже сфокусировать на нем взгляд, меня не покидает уверенность, что он не уйдет.
Я отчаянно пытаюсь снова провалиться в беспамятство, лишь бы не остаться наедине с отвратительной мыслью: презентация папиного проекта безнадежно испорчена и сорвана.
Из-за меня.
Осознание этого факта тяжестью сдавливает все мое существо и ломает что-то глубоко внутри. Я даже не отдаю себе отчет в том, насколько разрушительным оказывается это чувство вины.
Никакого диагноза. Никаких травм. Никаких патологий. Ничего.
Снова. Вернее, как и всегда.
Я слышала, как медсестра тихо ворчит, жалуясь другому врачу, мол, привезли какую-то симулянтку: «Ей бы в психиатрию, а не в хирургию». И впервые не испытываю сил даже на то, чтобы злиться.
Не хочется признаваться, но как-то незаметно я оказываюсь в цепком плену апатии – самом противном и тяжелом состоянии, с которым совсем не умею бороться. Чем чаще вспоминаю мгновения, проведенные в экзоскелете, тем больше сомнений селится в душе. Легче всего винить себя в очередном приступе, но я никогда прежде не испытывала ничего такого, что было со мной во время презентации.
На следующий день меня ждет возвращение домой. Этим же вечером ко мне в комнату поднимается отец – возможно, причиной тому послужил мой отказ спуститься к ужину.
– Привет, Шелл.
Я знала, что папа зайдет ко мне с той самой улыбкой, но почему-то все равно испытываю парадоксальное отторжение, видя ее. Возможно, мои эмоции отражаются на моем лице, а может, дело как раз в обратном – но отец перестает улыбаться.
– Как ты себя чувствуешь? – вздыхает он.
– Нормально.
Я откашливаюсь, услышав сипение вместо своего голоса, и перевожу взгляд на окно. За стеклом сгущается успокаивающая темнота.
– Твой ответ когда-нибудь изменится? – как-то невесело усмехается папа.
Я пытаюсь кисло улыбнуться.
– А ты ждешь отрицательного?
– Жду честного, – так же тихо отвечает он. – И искреннего.
– Я и не вру.
Если быть точнее, не вру ему. Я прекрасно справилась с убеждением себя в том, что состояние, в котором нахожусь, это норма. Но папа не такой человек. Ему наверняка очень тяжело. Я испытываю глупое желание помочь, поддержать, быть полезной отцу хоть в чем-то.
– Не бросай проект, – тихо говорю я.
Папа поднимает голову и слегка удивленно смотрит на меня. Отворачиваюсь от окна и нахожу в себе силы посмотреть отцу в глаза. Жгучее чувство вины колышется где-то в глубине моего сознания и разбивается о стену апатии. И все же я заставляю себя говорить. Понятия не имею, откуда берутся эти слова, но я счастлива, что могу их произнести:
– Мэйджерсоны не сдаются после одной неудачи. Armstrong – великолепная разработка, и я верю, что ты достигнешь с ней всех запланированных высот.
На этот раз папину улыбку нельзя назвать рабочей.
– Я не заброшу, – покачивает он головой. – Мы прошли слишком большой путь, чтобы останавливаться. Конечно, теперь предстоит решить некоторые… нюансы, но это не смертельно.
Папа садится на подлокотник дивана и сцепляет пальцы в замок. Его задумчивый взгляд устремлен куда-то вперед.
– Были и другие неудачи. Мелкие и серьезные, но каждая из них так или иначе осталась позади. Знаешь, я приложил много усилий, чтобы однажды Armstrong помог мне выйти в чистую сферу космонавтики наравне с мировыми компаниями.
Я цепляюсь за слова и вдруг нахожу в них странный смысл, отличающийся от того, что мне известно о нынешнем положении папы.
– Разве сейчас ты не полноценно работаешь в этой сфере?
Взгляд отца мечется по обе стороны и наконец поднимается ко мне. Вот теперь появляется та самая рабочая улыбка.
– Да. Но не в полную силу, как мог бы… – Вздохнув, папа поднимается с подлокотника. – В общем, этот проект очень важен для меня. Считай, это моя мечта.
Которую я поставила под угрозу. Глухой удар боли прокатывается по груди почти на физическом уровне. Прикрываю глаза, стараясь сосредоточиться на другом, а потом зажмуриваюсь и крепко сжимаю ладони в кулаки так, чтобы ногти врезались в кожу.
Зачем ты все это мне говоришь сейчас? Но вслух я не произношу ни слова – просто потому что не могу. Горячие слезы вдруг подступают к глазам и, разом схлынув вниз, становятся единственным ярким проявлением эмоций за последние сутки.
– Знаешь, – сквозь всхлипы улыбаюсь, резкими и грубыми движениями вытирая лицо. – На твоем месте я бы ненавидела такого человека, как я.
Отец в оцепенении наблюдает за мной, и лицо его вдруг мрачнеет.
– Что за ерунду ты несешь?
Я вскидываю голову и смотрю отцу прямо в глаза.
– А чего ты хотел добиться, рассказывая мне о том, как тебе был важен проект, который я загубила? – вырывается у меня. – Я и так чувствую себя как последняя тварь…
На этот раз в его глазах поднимается гнев.
– Я говорил тебе это, – отчеканивает он медленно, – чтобы показать, что с самого начала знал, на что иду, и не собираюсь отступать. И я надеялся, что ты возьмешь с этого пример, дочка.
Последнее слово он почти выплевывает, а после разворачивается и покидает комнату. Дверью папа не хлопает – просто закрывает.
Несколько мгновений я сижу в тишине, надеясь, что ко мне вернется прежнее опустошение. Я сворачиваюсь в комок на подоконнике, будто бы это поможет убить эмоции внутри.
Вина. Стыд. Отчаяние. И пустота на местах моего рассудка, по которым эти чувства прокатываются валунами. Отец не сказал ничего прямо, но я чувствую себя так, будто едва не потеряла его, едва не лишилась его любви и места, которое успело стать мне домом. Мысль о том, что я могу все это погубить лишь своими идиотскими реакциями и ментальными расстройствами, уничтожает меня изнутри.
«Заткнись, заткнись, заткнись!» – всплывает в моей голове воспоминанием, от которого я тихо вою. Схватившись за волосы, сжимаюсь еще сильнее, желая стать атомом, крошечной частичкой, до которой не доберется ни одна мысль, ни один страх.
Я вздрагиваю, когда слышу, как тихо открывается дверь. На каком-то интуитивном уровне понимаю, что это Айден, еще до того, как различаю его лицо сквозь пелену слез. До скрипа сцепляю зубы, лишь бы не рыдать, лишь бы не вызвать своим состоянием такое же отторжение и злость, какие были у отца. Я очень боюсь, что Айден уйдет так же.
Но он остается. Несмотря на то, как я выгляжу. Несмотря на то, что снова рыдаю в голос, как бы ни старалась себя сдержать. Несмотря ни на что, Айден молчит, просто наблюдая за мной. А я не знаю, что сказать. Мне хочется этой тишины, в которой нам обоим спокойнее.
Телохранитель остается до поздней ночи. Не спрашивая разрешения, он будто бы знает, что мне это необходимо. За все это время Айден не произносит ни слова. Не пытается успокоить, разговорить или отвлечь. Он просто находится рядом, как и всегда. И, черт возьми, это лучшее, что он мог сделать.
Успокаиваюсь довольно быстро, а на смену внезапному нервному срыву наконец-то приходит долгожданное опустошение. Будто бы я – выжатая досуха тряпка. Рваная и дурно пахнущая.
Потерев лицо ладонью, сползаю с подоконника и добираюсь до кровати. Ложусь прямо в одежде, поверх покрывала, поскольку сейчас мне абсолютно все равно, как спать. Лишь бы уснуть.
Я слышу тихие шаги Айдена по комнате. Чувствую, как на меня опускается взятый с кресла плед, но не нахожу в себе смелости на благодарность.
У двери телохранитель медлит. Но все же тихо говорит:
– Я заметил, что мистер Мэйджерсон, несмотря на свои удивительные навыки в полемике, не умеет выражать самые главные вещи. Не знаю, имею ли я право делать это за него, но точно уверен, что скажу правду. Его лучшее творение – это ты, Шелл.
С этими словами Айден закрывает дверь в мою комнату, погружая ее во мрак и пустоту.
А я эту пустоту ничем не могу заполнить.
Глава 28. Исполнение обязанностей
Этой ночью мне снова снится кошмар.
Я знала, что так случится. И все равно оказываюсь не готова к потоку образов, в которые погружается мой сломленный усталостью разум. Снова не даю себе отчета в том, что вижу сон, и кричу в нем так, будто бы по какому-то ужасному стечению обстоятельств все это вновь происходит в реальности.
Страх, мой старый верный друг, сжимает сердце в мертвой хватке, выжимая из груди весь воздух. С ним под руку идут отвращение и отчаяние, уместившиеся в таких уголках моего существа, которые еще остались свободны от сковывающего кости ужаса. Я раскрываю рот в беззвучном крике, напрягаю связки до предела, но так и не могу выдавить из себя ни звука.
Пространство вокруг поглощено тьмой. Мой разум не запомнил окружающую обстановку и детали, зато в особых подробностях запечатлел в памяти то, с какой яростью мама начинает бить своего супруга. Отчим пытается защищаться, выбраться из-под нее, но мама придавливает его к полу и что есть сил колотит руками: остервенело царапает, бьет кулаками, хватает за волосы и короткую бородку. Он пьян, оглушен, и ему трудно координировать движения.
Я не слышу и даже не понимаю, что пытаюсь выкрикнуть: «не надо!», или, может быть: «остановись, пожалуйста…»? Что-то глубоко в моем разуме взывает к действиям. Трясущимися руками я незаметно достаю телефон, но сквозь пелену слез толком не вижу экран. Я на ощупь набираю 911, по памяти расположения цифр на экране.
И это единственное, что спасло меня в тот вечер.