– Какой?
– Любой вопрос, что угодно, что на душе лежит. Говорят, Таро отвечают на все.
В тишине комнаты слышен шорох карт и тихий стук их ребер, попадающих друг на друга. Айден явно тщательно формулирует вопрос, ну или же просто демонстративно не принимает участие в глупой забаве.
– Что мешает мне на данный момент? – внезапно спрашивает телохранитель.
Я слегка удивлена столь обдуманному вопросу. На всякий случай уточняю:
– Глобально или конкретно в эту секунду?
– Глобально.
Перемешав колоду, я сажусь в кресло напротив Айдена и протягиваю ему раскрытые веером карты. Рисунками они направлены вниз, а задние стороны одинаково безличны – отличить одну от другой невозможно.
– Выбирай карту.
Прежде, чем телохранитель успевает протянуть руку к колоде, из нее выскальзывает целая часть карт. Их падает слишком много, чтобы расценить это в качестве ответа потусторонних сил, поэтому я тихо ругаюсь и принимаюсь собирать упавшие карты. Айден ожидаемо помогает мне и поднимает сразу три штуки.
Лишь одна из них оказывается повернута лицом вверх, прямо к Айдену.
Перевернутая карта «Дурак».
Смотря на подпись внизу, Айден слегка приподнимает бровь. Я прыскаю от смеха и скорее забираю все карты себе. Сложив колоду на журнальном столике, я открываю книжку с описанием значений карт и читаю вслух:
– Что ж. Нежелание меняться, пребывание в заблокированном состоянии, сдержанность, фиксированная позиция, необходимость в разблокировке себя.
Смеяться мне больше не хочется. Я переворачиваю две другие карты, которые решил поднять Айден, и сверяю их значение с написанным. Вслух уже не читаю.
«Влюбленные»: совершите выбор, поиск соединения, страсть, наслаждение от проведенного с кем-то времени, смешивание противоречивых идей.
Перевернутая «Двойка Кубков»: эмоциональное противостояние, неспособность углубить отношения.
«Что мешает мне на данный момент?» – так был задан вопрос. Поразительно, что все эти карты можно воспринять как ответ.
– Фигня какая, – упрямо фыркаю я и снова перемешиваю карты. – Давай тогда я следующая. – Задумавшись, я решаю повторить вопрос Айдена и нарочно серьезным тоном бурчу: – О великие карты Таро, скажите, что мешает мне на данный момент?
Я долго перетасовываю карты, пока вдруг из ровной колоды не выпадает одна. Неприятный морозец проходит по моей коже, пока я останавливаюсь и поворачиваю карту лицом к себе.
Перевернутая «Звезда»: отрицание внутренней истины, игнорирование сигналов, вы отрицаете чувства и интуицию.
Я упрямо вкладываю карту обратно в колоду и на этот раз, раскрыв колоду веером, выбираю абсолютно случайную карту.
Перевернутая «Десятка Кубков»: нефункциональная семья, моральная дестабилизация, непонимание, неспособность доверять.
Что мешает мне на данный момент?
Противный ком застревает где-то в моем горле. Я снова быстро перетасовываю карты и в каком-то отчаянии задаю новый вопрос – мысленно, ни в коем случае не вслух.
Я спрашиваю у дешевых Таро с Amazon, что мне нужно сделать, чтобы все это преодолеть. Направляю этот вопрос в никуда, с таким рвением и силой, словно в этом и правда есть хоть какой-то смысл.
И выбираю одну карту по чистейшей интуиции.
Перевернутая «Тройка Мечей»: оттолкните прошлое, исцелите свой разум, не застревайте в «там и тогда», уйдите от боли.
Это просто идиотское совпадение. Но как же метко оно режет сердце надвое…
Я быстро перемешиваю карты и почему-то плохо вижу их в своих руках. Оторопело замираю, когда Айден вдруг мягко забирает колоду из моих рук и убирает Таро на столик. Только теперь я понимаю, что по моему лицу ручьями бегут слезы. Пытаюсь быстро вытереть лицо и сделать вид, что ничего не было, уговариваю себя держаться.
Мне нужен воздух. Мне нужно взять все под контроль.
Я направляюсь к окну и вгоняю в легкие ночную прохладу, заставив себя утихнуть. На освещенной садовыми фонарями территории вижу сотрудников охраны, дежурящих неподалеку от главных ворот. Если странные звуки привлекут их внимание, я просто сгорю со стыда на месте. Рыдания застревают костью поперек горла, но я проглатываю их.
– Нет.
Я в непонимании оборачиваюсь на Айдена. Он не смотрит в мою сторону и только сейчас поворачивает голову.
– Не держи, а выпусти, пока идет. Это хорошо.
Он будто бы… снова тренирует меня. Все эти «нет», «заново»… Я помню все моменты, когда Айден наставлял меня, обучал и помогал совладать со своим телом ради навыков самозащиты. Сейчас он делает то же самое. Но не с телом.
Я плотно закрываю окно. А потом опускаюсь на пол прямо там, где стою, и закрываю рот рукой, когда грудную клетку разрывает рыданиями. Не знаю точно, сколько меня лихорадило вот так, как в последний раз, но я последовала совету Айдена и позволила этому вырваться из меня.
Не застревайте в «там и тогда». Уйдите от боли.
Собравшись, как перед прыжком на глубину, я поднимаю из своей памяти то самое «там и тогда». Вытягиваю этот десятитонный сундук со дна моего разума, медленно ковыряю титановые цепи, которыми я надежно все это прятала.
Дядя Том. Мама. Один вечер.
Я даже не вижу, как Айден поднимается со своего места, берет что-то с кровати и приносит мне. Узнаю подушку, лишь когда мне дают ее в руки.
Зарывшись в нее носом, я издаю крик. Он срывает мой голос, раздирает горло, но вместе с ним будто бы вырывается сгнивший, вонючий корень. Весь этот груз, заключенный под цепями, прочь, к чертям, наружу. Как завалявшийся мусор. Мучительно хочется выжать этот крик до последней капли – так, чтобы от него ничего не осталось. Поглощенный толстой подушкой, он слышан только в моей комнате, но мне кажется, будто бы этот крик вот-вот лишит меня слуха.
Отчаяние. Боль. Отвращение.
Ярость.
Я затихаю, когда легкие сдавливает от недостатка кислорода. Айден вдруг берет меня за плечи и отнимает от подушки. Я хватаю ртом воздух так, словно вынырнула из глубины. Лицо опаляет холодом комнаты, и я ощущаю себя почти что голой. Появляется стойкое чувство, что меня никто не должен видеть.
Но Айден здесь. И никуда уходить не собирается. И мне все равно, как это выглядит и что обо мне можно подумать, но я просто прячу лицо на его груди. Вдыхаю запах его тела вместе со второй порцией воздуха. Я ворую тепло его груди и позволяю себе считать это тепло заслуженной наградой, предназначенной только мне. Хотя бы на минутку.
– Не хочешь рассказать? – едва слышно спрашивает Айден.
Звук голоса гудит в его груди. Он возвращает меня в реальность, ставит лицом к лицу перед осознанием, что я делаю и в каком состоянии нахожусь. Прежде, чем успеваю ответить «нет», телохранитель добавляет:
– Мне это помогло тогда. Стало легче, когда ты выслушала.
На мгновение я позволяю шальной мысли захватить меня. А может, правда рассказать? Просто взять и произнести все это вслух. Облачить эти неподъемные камни в простые слова и выдохнуть их вместе с воздухом. В плотно сжатых кулаках копится сила, но она несравнима с той, которая требуется, чтобы просто начать говорить. Как же сильно она мне нужна…
Я ищу ее в своем теле, во всем своем существе. Взываю к себе, ко всем титановым цепям, ко всем этим затопленным сундукам.
И я… нахожу ее.
Нахожу быстрее, чем этот отчаянный порыв блокируется моими запретами и предрассудками.
Я.
Говорю.
– У матери был мужчина. Том Паттерсон… должен был стать моим отчимом. Он пришел ко мне в комнату, пока мамы не было. Он…
Я давлюсь воздухом, почему-то в один миг разучившись им пользоваться. Отчаянно тру лицо ладонями, пытаюсь восстановить дыхание и произнести слова между всхлипами. Остановить их уже не пытаюсь. Но слова застревают костями поперек горла, падают обратно, никак не складываются в предложения. Поэтому я снова начинаю с конца.
– Мама начала драку. Я знаю, она была в ярости на него… знаю, она не хотела сделать мне плохо, она просто… она же знала, что он сделал…
Мне не хватает всего. Воздуха, слов, смелости, силы воли. Сквозь слезы я смотрю на Айдена – в отчаянной мольбе о помощи, которую никто оказать не может. Но его лицо являет собой настолько сдержанную каменную маску, что я замолкаю уже окончательно. Ни одна черта его лица не выражает ровным счетом ничего: ни брови, ни изгиб губ, ни линия челюсти.
Вот только глаза Айдена на пару секунд вспыхивают озарением, наполняются стылым гневом, а потом так же скрываются за непроницаемой стеной. При этом Айден ни разу не обращает свой взгляд на меня.
Я не могу давать оценки его реакциям. Не могу делать выводы. Но внутри меня стынет опустошение, возникшее на мертвом перепаханном поле. Гнилые корни выкорчеваны, но на их месте нет ничего живого. Когда апатия заполняет меня целиком и помогает скрыться от мыслей и эмоций, я нахожу в себе силы подняться и в молчании уйти в душ.
Когда я возвращаюсь, Айдена в комнате уже нет. И я его не ищу.
На протяжении следующих дней я большую часть времени провожу в своей комнате в заточении. Спускаюсь в обеденный зал трижды за день, делаю вид, что все в порядке, дабы не заставлять отца нервничать и злиться. Ни разу не поднимаю глаз в сторону Айдена, хоть и чувствую его присутствие почти всегда.
Я стараюсь не накручивать себя. Не надумывать лишнего, не подводить никакие итоги. По правде говоря, мне нужно время вдали от всего этого.
Но минуют дни. Один за другим они тянутся мутной чередой, и столь ожидаемого улучшения я не ощущаю. Недосказанность саднит душу, а на месте опустошения зреет только беспокойство. Мое затворничество не становится ни спасением, ни отдыхом, и чем дольше я мариную себя в четырех стенах и этой звенящей тишине, тем хуже себя чувствую.
Наконец я выхожу. Не только из комнаты, но и из какой-то внутренней коробки, которую соорудила, скрывая непонятно что непонятно от кого.
Айден оказывается на своем месте. Он не удивлен моему появлению и только сдержанно кивает в знак приветствия. Мне почти физически больно от того, насколько он сейчас закрыт рядом со мной. Но с другой стороны, чего я жду? Искренности, откровенности, бурлящих эмоций? Это не про Айдена вовсе.