Внезапно мое усилие по преодолению порога комнаты кажется мне ничтожным, глупым и бесполезным. Во рту оседает горечь, и я теряю смысл того, зачем пришла.
– Чем могу помочь? – напоминает Айден о своем присутствии. Телохранитель держится дистанцированно и вежливо. Прекрасная субординация, какой не было даже в начале нашего общения.
Вдруг хочется швырнуть в его разум воспоминания о том, как он держал меня в своих объятиях и говорил о том, что станет легче.
Легче?
Это – легче?
Мне хочется схватить его за грудки и прокричать в лицо: какого черта, Айден Фланаган?
Я так долго прожигаю его взглядом, что глаза саднит от боли. В моей голове злой насмешкой повторяется только что озвученный телохранителем вопрос: «Чем могу помочь?»
– Уволишься? – вырывается у меня. – Отлично поможешь.
Вот когда точно станет легче. Когда мне не придется вариться в этом отвратительном коктейле из эмоций, переживаний прошлого и будущего, а также этих идиотских чувств.
Раньше я думала, что отстраненность и сдержанность Айдена – худшее, что он может показывать, однако вот этот взгляд… не сравнится ни с чем. Он сбивает с толку, сбрасывает до нуля всю накопленную на отчаянии энергию, а после вовсе опускается куда-то в пол, будто бы меня больше не существует для этого человека.
– Иногда мне кажется, что это и правда единственный правильный вариант.
Это последнее, чего я ожидала услышать в ответ на свою глупейшую просьбу. Мороз пробегает по моему затылку, а слово «нет», умноженное на десять в двадцатой степени, попадает куда-то мне в легкие.
Почему? Что произошло, что пошло не так и в какой момент? Как все исправить? Что мне сказать?..
Я не хочу думать, что это все из-за моего рассказа. Не могу поверить в то, что Айдену просто стало мерзко от правды моего прошлого. Не могу смириться с тем, что он считает меня грязной, виноватой, и…
И я делаю единственное, на что оказываюсь сейчас способна: просто закрываюсь обратно в своей комнате.
Глава 36. Сверхновая
Анабиоз. Коматоз.
Не знаю, какое имя можно дать тому состоянию, в которое я провалилась с головой. Впервые я не принимаюсь корить себя за слабость, не издеваюсь над собой мысленно, травя душу фразами про псевдодепрессию. Ни на что из этого у меня просто нет сил. Ни физических, ни моральных. Черт знает, чем это можно назвать, но мой организм разучился выстраивать те процессы энергообмена, которые вроде как пропасть и не могли.
Не помню, сколько прошло дней. И не знаю, сколько еще времени я провела бы в состоянии залежалого овоща, если бы к отцу не приехала Шарлотта. Поскольку я не нахожу в себе сил спуститься к ним в холл и провести время в «семейном кругу», ее это не на шутку встревожило. Чего не скажешь о моем отце. Он может и понимал, что что-то происходит, но предпочитал позволять мне справиться со всем самостоятельно.
Признаться честно, где-то в глубине души, лежа на кровати, кутаясь в перекрученное одеяло, я искренне надеялась, что Шарлотта это сделает. Что она поднимется ко мне, ворвется в царство моей апатии, прорвет это мутное, болотное состояние.
Так Шарлотта и поступает. Не проходит и получаса после ее приезда, как в дверь моей комнаты раздается тихий стук. Я поворачиваюсь на бок, чтобы увидеть, как Шарлотта нерешительно медлит на пороге. Дабы не ставить ее в неудобное положение, я сажусь в кровати и пытаюсь привести себя в порядок.
– Заходи, – сухо приглашаю я и вымучиваю из себя улыбку. – Давно не виделись.
Шарлотта окидывает меня взглядом и сокрушительно покачивает головой. Ее ласковая и немного укоряющая улыбка вызывает внезапный ком в горле.
В тишине Шарлотта садится на кровать возле меня и задумчиво поправляет край одеяла. Это забавно, с учетом того, что почти вся остальная его часть спутана, а я сама вплетена в этот комок постельного белья. Я затаиваю дыхание, ожидая, когда она сама попытается начать вымученный разговор.
Вот только вместо этого она тянется рукой к моему лицу. Я инстинктивно вздрагиваю, и Шарлотта, чуть помедлив, все-таки убирает прядь грязных волос мне за ухо. Прежде, чем я успеваю что-то невнятно сказать в качестве извинений за свою неосознанную реакцию, она вдруг садится поближе, осторожно обнимает меня, целует в лоб и мягко опускает мою голову себе на плечо.
За последние дни я нарыдалась так, что теперь никакие слезы не подступают к глазам. Только сердце болезненно-тоскливо колотится где-то в груди. Я обнимаю Шарлотту так крепко, как могу. От нее пахнет нежным парфюмом и чистотой. Если бы можно было пахнуть уютом и комфортом, то это определенно характеризовало запах Шарлотты.
А еще я помню запах Айдена. Его бы назвала… безопасностью. Строгая ткань костюма, древесный парфюм, отголосок запаха салона машины. И нечто его собственное, неповторимое.
Меня охватывает тоска такой силы, что хочется взвыть. Крепче обнимаю Шарлотту и зачем-то пытаюсь обмануть себя хрупкой иллюзией.
Я представляю, что это моя мама.
Сейчас уже все равно, что обо мне подумают после всех откровений. Слова идут сами собой. Я даже не даю себе полного отчета в том, что, обнимая Шарлотту, тихо рассказываю ей все события – и не только последних дней, но и тех, далеких. Я рассказываю быстро, прерывисто, путаюсь в словах и спотыкаюсь о собственные заглушенные намертво эмоции.
Шарлотта ни разу не пытается прервать рассказ или остановить меня. Лишь когда я замолкаю и просто дрожу в ее объятиях, Шарлотта только тихо, сокрушительно вздыхает:
– Девочка моя…
Всего одна тихая фраза. Мягкое прикосновение ее ладони к моим волосам, бережное поглаживание и тепло, в котором я прячусь и пережидаю очередную бурю внутри себя самой. Вот и все, что нужно сознанию, чтобы суровые и закостенелые рамки понятия «мама» стерлись окончательно, а доводы об отсутствии кровных уз между мной и Шарлоттой перестали быть весомыми. И пусть она никогда не заменит человека, который выкинул меня в эту жизнь, но Шарлотта определенно заслуживает этого звания куда больше. Я точно знаю, что своим теплом и искренностью она не пытается манипулировать мной и чего-то этим добиться. Она просто такая и есть. Настоящая.
И раз уж я могу принять эту женщину как часть своей нынешней семьи, хочу принять ее как лучшую. Никогда не хватило бы слов, чтобы выразить это вслух, но Шарлотта понимает и так: стоит мне просто слегка отстраниться и посмотреть ей в глаза. Я впадаю в растерянность, заметив, что она плачет. И при этом все равно нежно и успокаивающе улыбается.
Еще некоторое время мы сидим в тишине. Я даже не помню, на чем закончила свой сбивчивый тихий рассказ, который сорвался с губ автоматной очередью, когда Шарлотта застает меня врасплох:
– Айден очень переживает за тебя.
Точно. Я закончила свою тираду на том, как Айден вдруг наверстал выдержанную дистанцию и что он в принципе каменный идиот. Правда же?
Кровь отливает от моего лица, когда осознаю, что говорила я не только об этом.
О нет. Господи, нет.
– Он дежурит у двери, – продолжает ворковать Шарлотта, будто бы утешая этим, однако от ее слов меня охватывает паника. – Ты бы видела, лица на парне нет… Не знаю, сколько он так проводит без отдыха. Шелл, солнце, вам точно стоит поговорить. Наедине. Я же все вижу.
Крах. Я точно говорила Шарлотте о том, какие противоречивые чувства посещают меня из-за Айдена. Всего несколько минут назад.
– Нет, – отрезаю я резко и потираю лицо ладонями. Мне кажется, будто бы я краснею и бледнею одновременно.
Шарлотта склоняет голову в мягком укоре.
– Неужели ты не видишь, что для Айдена это все перестало быть просто работой? Он профессионал до мозга костей, но то, что начало искрить между вами, вызывает в нем еще больший страх, чем в тебе. Для него это все, мягко говоря, недопустимо. И даже я не могу сказать, какое решение он примет. Но если вы оба…
– Хватит, пожалуйста, – умоляю я тихо, и Шарлотта не настаивает.
Но ее слова кружат вокруг меня, и от них некуда прятаться. Они одновременно и ужасают и находят парадоксальный отклик в моей душе – будто бы для меня это тоже очевидно.
– Я много времени потеряла, пока не поняла, насколько важно в жизни уметь принимать свои чувства. И насколько важно… скажем так, не упустить возможность рассказать о них. – Шарлотта переводит взгляд в окно, видимо, попав в капкан уже своих воспоминаний. – Каков бы ни был результат, от этого станет легче в первую очередь тебе самой. Мне больно видеть, как вы оба терзаете сами себя.
Простые и мудрые мысли, которыми она делится, даже немного утешают. Легкая паника неохотно отступает, оставаясь лишь легкой дрожью в моих руках. И я правда почти нахожу в себе силы встретить всю ситуацию лицом к лицу и продолжить откровенный разговор, как вдруг Шарлотта с улыбкой поворачивается ко мне и обрушивает все самое страшное, от чего я так долго пряталась в своей раковине:
– Ты ведь влюблена.
В моей голове, перекрикивая друг друга, вопят слова «нет» и «что это за бред она несет», но я знаю, что от правды мне за ними не скрыться. Мои руки парадоксально не бьет никакой дрожью. Я растеряна, смущена, сбита с толку и лишена здравого мышления, в моей голове царит хаос, но при этом я… спокойна? Свободна?
Впервые за сколько дней? Недель, месяцев?
Сейчас все кажется таким простым и глупым, что хочется смеяться. Пара нервных смешков срывается с моих губ, а следом к горлу подступает ком. Я слишком истощена от всех этих эмоциональных качелей.
Но сейчас я знаю, что должна сделать. Хуже уже не будет, так что результат и правда не важен – главное сбросить эту ношу со своих плеч. Решимость, выросшая на усталости и истощении, открывает во мне последний резервный запас сил, и я не сомневаюсь, что смогу совершить задуманное.
– Ты так и не открывала подарок? – спрашивает вдруг Шарлотта.
Мне приходится проследить за ее взглядом, чтобы понять, о чем вообще речь. Различив на столе среди множества вещей маленькую коробочку, я испытываю острый укол вины – я так и не открыла подарок до сих пор. Она приносила его так давно…