Я познаю новую, абсолютно особенную грань страха.
Бегом поднявшись на второй этаж, я врываюсь в комнату отца. Он сидит за письменным столом, на котором лежат потертый ежедневник и ключи от машины. Папа устало потирает лицо ладонью, а от моего появления даже слегка вздрагивает. Он оборачивается, устремляет на меня тяжелый взгляд и мрачно спрашивает:
– В чем дело?
– Где Айден? – почти шепотом спрашиваю я и бегаю взглядом по комнате, только сейчас осознав, что вижу ее впервые. – Я… я не могу его найти.
Папа прикрывает глаза и трет переносицу. Я вижу, насколько ему тяжело дается этот ответ. За те бесконечные, ужасные секунды его молчания внутри меня умирает одна маленькая вселенная.
– Айден уволен. Он уехал еще несколько часов назад.
Мертвая вселенная обращается настоящей черной дырой.
Глава 41. Молчание
Из горла вырывается вскрик – отчаянный, гневный, беспомощный. Я хватаюсь за лицо, перекрываю ладонью рот и просто зажмуриваюсь, ощутив себя загнанной в клетку, где снова мучительно не хватает воздуха и места.
– Прекрати орать! – тут же взрывается отец, хотя я смолкла почти сразу же. – Истерики у матери своей устраивай!
Лицо мамы мелькает перед внутренним взором в самых разных яростных выражениях. Я заталкиваю все это настолько глубоко на дно, насколько могу, и пытаюсь сфокусироваться только на настоящем.
– Почему уволен? Что за бред? Пожалуйста, пап…
Я готова слепо умолять его все мне объяснить, готова кричать и требовать, чтобы все это было лишь ужасным недопониманием, и готова сделать все, чтобы остановить эту ужасную карусель самых страшных событий. Отец смеряет меня взглядом столь же холодным, сколь усталым.
– Телохранитель, систематически не исполняющий ключевые пункты контракта, к работе в моем доме допущен больше не будет, – отчеканивает папа. – Даже несмотря на то, что я сам позволил ему отказаться от некоторых принципов, я не собираюсь смотреть на то, как ты раз за разом оказываешься в опасности при его постоянном присутствии.
– Так может, дело не в Айдене? – Мне хочется прокричать эти слова, но я все равно шепчу.
Не могу поверить в то, что сейчас происходит. Я смотрю на своего отца и вот теперь точно не узнаю его. Остро осознаю, что у меня больше нет сил для борьбы.
– Шелл, я все сказал. Разговор закончен. У тебя все?
Мне больно. Мне очень больно. Ощущение такое, словно внутри груди все покрывается шипами, леденеет, трещит. Я хочу сказать об этом, хочу попросить отца остановиться, но я понятия не имею, как объяснить ему то, что чувствую. Поэтому я шепотом отвечаю:
– Да. У меня все.
Папа отворачивается и возвращает взгляд на открытый ноутбук. Его пальцы застывают над клавиатурой, а потом он снова потирает переносицу и явным усилием возвращается к делам. Я знаю, что за душой отца таится столько же недосказанного, как и за моей. Мы не умеем общаться друг с другом, и это очевидно. Но сейчас у меня нет сил учиться.
Я даже не понимаю, что плачу. Осознаю это только по возвращении в комнату, когда Ноа и Лиам смеряют меня шокированными и встревоженными взглядами. Лиам едва ли не белеет от страха, решив, что мое состояние как-то связано с новостями о Джексоне. Я покачиваю головой и выдавливаю:
– Айден уволен, отец выгнал его. Он уже уехал…
Произнеся это вслух, я чувствую себя так, словно подписываю своей реальности смертный приговор.
– Чего?.. Что за фигня?
Лиам принимается эмоционально рассуждать о том, насколько по-идиотски поступил мой отец. Ноа молча похлопывает меня по плечу в неловком жесте поддержки, а я только переступаю с ноги на ногу, покачнувшись по инерции.
– Разберемся, – тихо бормочет Ноа. – Главное, все живы. Отдохни пока.
Он силком уводит Лиама из моей комнаты, за что я очень благодарна – тишина сейчас необходима. По крайней мере, так я думала, пока не осталась с ней один на один. Желанная тишина оказалась омутом, в котором я почти сразу начинаю захлебываться. Рыдания рвутся из горла, в груди клокочет от невыпущенных, беспомощных эмоций, в которых нет никакого смысла. Я сажусь на пол прямо в центре комнаты и сгибаюсь пополам, чувствуя, как меня буквально прожигает изнутри.
Просто хочу, чтобы все это закончилось.
Пожалуйста, – хочется кричать мне, хотя я даже не знаю, к кому обращен этот внутренний вопль. К небу, звездам? Но они настолько далеко, что наверняка не знают, что происходит в этом маленьком мире с какой-то одной маленькой девочкой. Какое им дело до моего личного коллапса? Они просто не знают.
Больше часа я убиваю на то, чтобы просто прорыдаться. Мне до ужаса осточертело ныть и убиваться, стыдно перед самой собой. Знаю, что и такие состояния важно переживать и давать выход эмоциям, но я не могу не требовать от себя большего. Не могу не требовать от себя силы, которой не обладаю. Не могу перестать требовать стойкости, на которую не способна. И не могу перестать мечтать о выдержке, которую полюбила в Айдене.
Мне хочется ударить себя по лицу за то, к чему свелись все мысли. Я не знаю, как заставить разум перечеркнуть и забыть все дорожки, ведущие к воспоминаниям об этом человеке, с ассоциациями, связанными с ним. Хотя бы на время, пока не придумаю, как исправить весь этот кошмар.
Некоторое время я бездумно листаю переписки в телефоне. Проваливаюсь в список контактов, нахожу среди них самый важный и долго медлю перед тем, как нажать на вызов. Я замираю в ожидании, пока слушаю длинные гудки.
И в какой-то момент они обрываются короткими. Айден отклонил этот вызов.
Я впадаю в оцепенение, потому что боль, которую испытываю, выше того, что мое сознание способно выдержать. «Почему?», «за что?» и еще сотня других вопросов тонет в пустоте внутри меня. Некому их задавать.
Откладываю телефон, а перед глазами прокатывается волна темноты. Она сужается со всех сторон, охватывает меня ледяными объятиями, и я не сразу признаю в этих симптомах приступ. Снова?.. Я моргаю и встряхиваю головой, давая бессмысленный отпор. Сопротивляюсь приступу и упрямо встаю с кровати, и меня тут же сильно ведет в сторону. Теперь рядом нет никого, кто бы подхватил и избавил от позорной боли. Рухнув на пол, прямо на колени, я сгибаюсь пополам и крепко зажмуриваю глаза.
Все прямо как в кошмаре. Но из реальности мне никак не проснуться.
Ноги сами собой ведут меня в гостиную, где до сих пор находится Джексон – переносить его в другую комнату пока не решаются, дабы не тревожить рану. Парень все еще спит, и его ровное дыхание утешает меня, хотя в горле застывает комок. Некоторое время я провожу здесь с ним, в тишине.
Путь до лестницы на второй этаж проходит аккурат мимо арочного проема, ведущего в обеденный зал. Поэтому я становлюсь невольным свидетелем того, как отец, пребывая в полном одиночестве, сидит за огромным столом перед бутылкой виски. Она наполовину пуста, а сам папа выглядит изрядно помятым и уставшим.
Я настолько опустошена, что, пожалуй, только сейчас и могу поговорить с отцом без лишних эмоций. Все, как он любит.
Совершив над собой усилие, я прохожу в обеденный зал и занимаю место прямо напротив папы. Обнадеживает, что отец не принимается прогонять меня или переносить все разговоры на туманное «позже».
Я многое упустила в своей жизни за последнее время. Поэтому за это мгновение хватаюсь так, будто бы это всерьез наша единственная возможность поговорить по душам.
– Почему? – задаю я тихий, обесцвеченный от эмоций вопрос. Мне тяжело наполнить его уточнениями. Хочется добавить прямые обвинения, нацелить их на отца, как заостренные пики.
Он поднимает на меня долгий взгляд. Папе нет смысла что-либо скрывать, все его карты разложены на столе.
– Хотел бы я сказать, что во все это втянулся ради своих проектов и исследований, чтобы дать жизнь Armstrong или чему-то вроде этого. – Он вздыхает и покачивает головой. – Но вся правда в том, что я просто мечтал о хорошей жизни. Как и почти все люди, кто родился в простых семьях. Хотел, чтобы дома всегда была еда. Чтобы никому из моей семьи не приходилось копить, чтобы оплатить медицинскую страховку. – Папа грустно, тоскливо улыбается. – Твоя мама… застала эти времена со мной.
Трудно представить родителей вместе. Куда привычнее в моем сознании рядом с отцом видится Шарлотта – будто бы иначе и не было. А ведь когда-то между родителями сияла настоящая любовь. Я этого почти не помню, и мне больно от того, что даже в прошлом нашей семьи ощущаю себя настолько чужеродно.
Тем временем, отпив глоток из бокала, папа тихо продолжает. Он не смотрит на меня, и я догадываюсь, что таким образом ему легче продолжать исповедь.
– Когда еды стало хватать, я начал стремиться к еще большему достатку. Примерно тогда же столкнулся с пониманием, что чем больших высот ты хочешь достичь, тем больше правил и принципов тебе придется нарушить. Я… не могу сказать, что не заметил, как ступил на опасную дорожку. Нет, я осознавал все этапы этой дороги под откос, и, наверное, это и послужило почвой для главного конфликта с твоей мамой.
Папа слегка откашливается и снова отпивает из бокала.
– Когда я ушел из нашей семьи… можно сказать, что получил карт-бланш на безрассудство. Мне было нечего терять, у меня было все и ничего одновременно. Хорошего достатка я тогда уже достиг, но захотел большего. На самом деле… это довольно простая цепочка из амбиций, которые никогда не утолить. Это постоянный страх потерять все нажитое и стремление найти новые источники, чтобы все подкрепить, сохранить, обезопасить… преумножить. Как-то так, Шелл. Как-то… так.
– Я понимаю. – Мне приходится усилить голос, чтобы он перестал быть шепотом. – Но это не оправдывает того, во что ты ввязался.
– Конечно, оправдаться я и не пытаюсь. Только ответил на твой вопрос.
Я чувствую себя безоружной и опустошенной. Заточенные пики обвинений, которые так яростно готовила, кажутся мне зубочистками.