– Все нормально, – я пытаюсь выдавить улыбку. – Просто чертовски устала.
– Один день! – раздается разгневанный вопль со стороны двери. – Один день я решила поспать и отпустить тебя куда-то одну! Один, Шелл!
Софи обхватывает меня, обнимая бережно и отчаянно одновременно. Я чувствую, как к глазам снова подступают слезы, но тихо смеюсь. Рада, что просто вижу Софи, что могу обнять ее и слушать, как она тихо ворчит, хотя сама дрожит от пережитого страха и переживаний.
– Мистер Мэйджерсон.
Айден сам обращается к моему отцу, и, клянусь, в моих глазах бывший телохранитель выглядит как настоящий самоубийца.
– Я бы хотел поговорить с вами.
Точно сумасшедший.
– Я знаю, о чем ты хочешь поговорить, – вздыхает отец. – Хочешь высказать бесполезные извинения.
– Не только. – Айден поднимается по ступенькам на крыльцо, встав на один уровень с моим отцом. Бывший телохранитель выглядит как человек, явившийся с повинной, и одновременно как тот, кто готов поставить ультиматум. – Нет смысла скрывать, что я не могу отказаться от Шелл. Последние дни показали, что моя отставка никого не избавит от проблем, а постоянное расстояние не позволяет мне вовремя реагировать на угрозы. Это не единственная причина, почему прошу вас изменить свое решение. Мистер Мэйджерсон, все, что хочу сказать: либо я остаюсь рядом с Шелл и обеспечиваю ее безопасность как телохранитель, либо буду делать это за вашей спиной.
Где-то в груди мое дурное сердце совершает почти смертельный кульбит. Папа невесело усмехается, складывает руки на груди – каждое его движение отражает недовольство.
– Как смело.
– Мне не нужна зарплата, – продолжает Айден. – Просто позвольте оставаться рядом с вашей дочерью. Иначе я не могу.
Софи выдыхает тихое умиленное «оу», а я не могу сделать даже этого. Его слова задевают что-то глубоко внутри меня, вплетаются в существо и по-хозяйски располагаются там.
Отец сверлит Айдена таким взглядом, что становится совершенно непонятно, тронут он словами бывшего сотрудника или же вспоминает, где лежит лопата и в какой лес лучше вывезти труп. После долгого молчания папа тихо произносит:
– Поговорим позже. Сейчас делай, что должен.
Айден благодарно кивает, слегка прикасается ладонью к моей руке чуть выше локтя и уводит меня вместе с Софи домой.
Папа остается на крыльце. Я знаю, чего ему стоило это решение.
И хочу сказать спасибо.
Похороны Клиффорда назначили через несколько дней. Его хоронят в воскресенье, в пригороде Сиэтла, неподалеку от фамильного ранчо, где живут его родственники. Своей семьи у Брукса не было, однако на прощальной церемонии присутствуют почти все его подчиненные, в том числе и последний наниматель в лице моего отца.
А еще я.
Священник произносит торжественную речь, утешая собравшихся тем, что Клиффорд Брукс знал, на что идет, он горел своей работой и выполнял ее с честью и достоинством. Вот только я не вижу ничего торжественного и красивого в смерти, которой не должно было быть. Клиффорд не погиб, защищая меня от пуль или нападения врагов своего босса. Начальник охраны погиб, просто потому что оказался рядом со мной не в то время не в том месте. Он был бы жив, если я не сбежала той ночью в мастерскую.
Разве это то, к чему он мог быть готов?
Мне ужасно стыдно. И просто больно.
Я стою в стороне, в десяти шагах от темного гроба, и не слышу речи священника – меня оглушают слезы, которые не находят выхода из моего тела. Я прощаюсь мысленно.
Днем позже Софи предстоит возвращаться домой. Билеты на обратный рейс покоятся в ее руках, а чемодан сиротливо стоит у машины Джексона – именно он вызвался отвезти Софи в аэропорт.
Прощание дается тяжело нам обеим. Не только потому, что подруге безумно тревожно оставлять меня в такой момент, но и потому, что за это время мы слишком привыкли к друг другу. Мы около получаса сидим на террасе и все оттягиваем момент, когда обнимемся в последний раз. Неизвестно, когда удастся снова увидеться, однако Софи оптимистично строит планы на Рождество.
– Я не хочу уезжать.
– Так боишься, что я снова вляпаюсь в неприятности? – Я вяло улыбаюсь, шутка выходит тусклой.
Софи поворачивается ко мне без тени улыбки.
– Я в принципе не хочу уезжать. Не только из-за тебя. Здесь… все так по-другому. И дело не в Сиэтле. Просто… я впервые дышу так свободно. Впервые так долго никому ничего не доказываю, не воплощаю в жизнь чужие мечты, не иду по протоптанной кем-то дорожке.
– К свободе быстро привыкаешь.
– Угу. – Софи вздыхает, накидывает на плечи яркую ветровку. – Не представляю, как смогу вернуться туда и снова рвать задницу, чтобы угодить маминым амбициям и достичь каких-то высот. Строить из себя ту, кем не являюсь. Хихикать как идиотка на людях и плакать под душем от одиночества. И все прочее…
Мне нечем утешить подругу. Я наслышана о ее матриархальной семье, где Софи выполняет роль исполнителя нереализованных стремлений своих воспитателей. Она – словно их лучший проект, который они вот-вот покажут на выставке. И чем ближе тот неосязаемый рубеж возраста Софи, тем сильнее мать и тетя пытаются довести ее жизнь до «идеала», которого не смогли достичь сами.
Когда я обо всем этом думаю, мне с трудом верится, что мы правда живем в двадцать первом веке. Выход из ситуации Софи только один, и он безумен, опасен и непредсказуем. Я не рискую говорить о нем вслух, поскольку она наверняка и без меня постоянно об этом думает.
– Что бы ни случилось, я буду с тобой.
– Спасибо, – тихо бормочет Софи и вдруг подмигивает. – А ты наберись-ка смелости и прыгай уже в объятия своему телохранителю. Он потрясающий. Теперь я увидела это своими глазами.
– Не буду я ни к кому прыгать…
– Ага, так и запишем, – Софи закатывает глаза.
Время поджимает. Подруга прячет лицо на моем плече и заключает в прощальные объятия так отчаянно, словно набирается сил для всего, что ей предстоит впереди.
Софи невероятно сильная. Не сомневаюсь, что она поступит правильно. И, смотря вслед уезжающей машине, я улыбаюсь и вытираю глаза от слез. Потому что точно знаю: однажды Софи все сделает по-своему.
Однако я не предполагала, насколько скоро.
Весь следующий день провожу как в коматозе, только поздним вечером наконец решаю выйти из комнаты. И именно в такой никчемный день испытываю кое-что абсолютно потрясающее. Потому что на своем посту около двери стоит Айден.
Его взгляд касается меня тенью, а я смотрю на его темную фигуру в полумраке коридора и чувствую, как сердце проваливается куда-то вниз и тонет в искренней радости. Подхожу к Айдену вплотную, смотря ему в глаза, и крепко обнимаю, прислонившись к нему целиком.
Сегодня он в спортивных штанах и майке, как во время наших тренировок – вероятно, хочет предложить новую. Огромным усилием я отодвигаю прочь мысли о том, чего стоило возвращение Айдена в этот дом, какие события позволили этому произойти. Я просто разрешаю себе это тихое счастье, ставшее возможным благодаря его присутствию. Руки Айдена бережно прислоняются к моей спине.
– Папа все-таки вернул тебя в штат охраны?
– Да. Даже официально, хотя я настаивал на другом.
– Значит, ты снова мой телохранитель? – Я поднимаю голову и выдавливаю улыбку. – С возвращением.
Не думай о том, какую цену пришлось за это заплатить. Не думай, Мэйджерсон. Уже ничего не исправить.
– Мне очень тебя не хватало. – Слова срываются с губ быстрее, чем я их обдумываю.
Айден слегка наклоняется ко мне, чтобы тихо ответить:
– Мне тебя тоже.
Я не вижу ничего, кроме столь привычных черт его лица и глубины взгляда. Чувствую запахи, исходящие от его одежды: отголосок дезодоранта, нового спортивного костюма и далекий вкус его собственного тела.
Возьми себя в руки, Мэйджерсон!
А потом вдруг задумываюсь: а зачем? До какого момента я буду бегать от себя самой и от желаний, горящих в нас обоих? Можно списать все на мои давние страхи и проблемы, но, если быть до конца честной, уже давно настал тот момент, когда мое прошлое теряет силу перед настоящим. Поэтому… к черту.
Я пускаюсь в форсаж.
Телохранитель не сопротивляется моему порыву, когда я тяну его за собой в комнату. Взгляд серых глаз кроет в себе все то, что мучает и меня: с трудом сдерживаемое желание, приправленное смесью сомнений и страхов. Я закрываю дверь ногой, и свет из коридора пропадает, погружая нас в темноту.
От звука его дыхания неистово колотится мое сердце, а внизу живота разливается тепло. Остается только закрыть глаза, чтобы поцелуй затмил собой весь окружающий мир и сосредоточил все мое существо в конкретных сантиметрах кожи на губах.
Мои дрожащие руки касаются его торса и забираются под тонкую белую майку. Пресс Айдена отзывается на прикосновения легким напряжением. Мои пальцы холодны по сравнению с его горячей кожей. Я слегка надавливаю ладонями, заставляя Айдена спиной идти к кровати, а потом стягиваю с него эту проклятую майку и снова прижимаюсь губами к нему, будто бы пока я поглощена поцелуем, аварийные системы разума вопят не так оглушительно.
Айден ложится на мою кровать. Я устраиваюсь сверху, позволяя себе прекрасно чувствовать то, что оказывается прямо под моими бедрами. Будь прокляты эти серые спортивные штаны, которые он носит. Ненавижу их. И обожаю.
Я касаюсь его кожи, чувствуя рельеф мышц, согреваясь в жаре, который исходит от тела Айдена. Позволяю себе прижаться к его телу внизу. Мне хочется так много, но при этом испытываю ужасный страх. Что-то мокрое скатывается с уголков моих глаз и падает на висок Айдена, отчего он разрывает поцелуй. Он готов отстраниться, прервать все и уйти, оставив меня в покое и темноте. Поэтому я обхватываю его руками и прислоняюсь лбом ко лбу.
– Просто возьми все в свои руки, – шепчу я на выдохе. – Не уходи, пожалуйста.
Я вижу, как вдумчиво Айден принимает решение. Он медленно кивает и сокращает то жалкое расстояние, которое появилось между нашими губами.