И только сейчас я замечаю, что пистолет Айдена находится всего в нескольких десятках футов от него. Питер уже опускает взгляд к оружию и дрожит всем телом.
Ничего хорошего здесь не произойдет.
– Айден! – кричу я сорвавшимся голосом. – Пистолет!
Но я уже вижу, что телохранитель не успеет добраться до оружия. Габриэль поднимается первым и с голыми руками нападает на Айдена, из-за чего тому приходится сосредоточиться на обороне. Проматерившись, я оборачиваюсь к компьютеру и запускаю программу соединения. Сама не до конца осознаю, на какое безумие собираюсь пойти.
Пока я бегу к экзоскелету, Питер подбирает с пола пистолет. Это видит и Габриэль, поэтому громко приказывает ему:
– Девчонка! Стреляй по ней! СТРЕЛЯЙ!
На лице Питера отражается мучительное смятение. А затем ярость.
Я слышу, как папа выкрикивает мое имя.
И вижу, как Питер направляет пистолет.
На Габриэля.
И это самый смелый поступок из всех, что я видела.
Руки Пита трясутся так, что прицелиться наверняка невозможно. Но он, мой родной, держит этого ублюдка на мушке.
– Хватит… – дрожащим, сломленным голосом лепечет Питер. – Пожалуйста, остановитесь, вы все, остановитесь…
Я запрыгиваю в экзоскелет и прислоняюсь к пластине соединения. Детали этого чудовища поглощают меня, сковывают в надежной хватке, но мне совсем не страшно.
Теперь сильнее я.
Ощутив мощь экзоскелета, я хватаю Габриэля за голову. Он вопит в моих руках, и я едва управляю скелетом так, чтобы не раздавить его череп. Хотя так хочется.
Во мне бушует жажда защитить всех, кого я люблю. Отомстить за всю ту боль, которую причинил моим людям этот урод.
Питер кричит мне о том, чтобы я остановилась. Где-то в глубине души понимаю, что Габриэль, каким бы чудовищем не был, все еще остается отцом моего друга. Успеваю даже подумать о том, что и моего папу наверняка многие готовы убить. Скольких людей предал или использовал мой отец? Сколько зла повлекли за собой некоторые его решения?
Сомневаюсь, что в этом случае я хотела бы справедливости. А жестокая месть никогда ею не будет. Я совершаю ту же ошибку, что и с Нейтаном Пирсом.
Но прежде, чем успеваю полностью разжать хватку экзоскелета, раздается выстрел. Я отпускаю Габриэля, и он падает на пол. Слышу его глухой стон, пока ублюдок пытается приподняться. Он жив. Хорошо это или плохо?
Боже, папа. Пожалуйста, пусть Armstrong окажется пуленепробиваемым.
Пожалуйста…
Питер оглушительно тихо кричит и роняет пистолет. Знаю, что он просто не хотел никого терять. Как не хотела и я. Что вообще произошло?.. Я понимаю и не понимаю одновременно.
Я не чувствую боли.
Я так хочу домой.
Пластины экзоскелета со скрежетом разъезжаются, повинуясь последней команде носителя. Я выпадаю из него, как тряпичная кукла, и… вот теперь наконец чувствую боль. Она взрывается сверхновой, а ее эпицентр зияет где-то в моей груди.
Я так хочу домой.
Холод сковывает меня, кутает своей хваткой. Слышу крик Айдена, но не вижу его. Чьи-то руки касаются моего тела, а я даже не понимаю, кто это. Мутным, хаотичным взглядом ищу Айдена. Его лицо размытым силуэтом мелькает где-то надо мной. Наконец чувствую, что это он приподнимает меня и держит на своих руках и коленях. Это он… плачет.
Кричит.
Почему?
Все же будет хорошо. Обязательно.
Мне вдруг до безумия больно за то, что я так много не успела. Не съездила к маме, не увидела ее выхода из этой жуткой клиники. Не успела как следует осознать себя частью полной, любящей семьи. Не успела сблизиться с Сэм и стать ее лучшей подругой. Не успела увидеть, как Джексон и Софи признаются в своих отношениях. Не открыла с ребятами настоящую мастерскую.
Ни разу не сказала Айдену о том, что люблю его.
А еще мне больно за то, что в этот момент из-за крыши мастерской и яркого дня я не вижу звезды. Последнее, о чем думаю, это то, что все мы на самом деле состоим из них.
Худший момент в моей жизни произошел, когда мальчишка нажал на курок.
Моя точка невозврата. Момент, когда все окончательно пошло под откос. Момент, после которого жизнь разделилась на смазанное в памяти «до» и непредсказуемое «после».
«До» – когда я еще мог бы подняться, собраться с силами и побежать к Питеру. Мог бы выхватить у идиота оружие. Или в крайнем случае просто закрыть Шелл собой. Я бы сделал то, что должен.
«После» – когда не успел ничего из этого. Когда худшее, чего я так долго боялся, произошло на самом деле. Когда снова не смог защитить человека, которого призван оберегать.
Человека, который привнес в мою жизнь краски, звуки, ощущения. Который упрямо и настойчиво вытаскивал меня из каменного кокона и который этого добился.
Я не защитил человека, которого люблю больше, чем могу осознать. Больше, чем заслуживаю. И больше, чем значит само это слово.
Я подбираюсь к ней почти ползком, потому что не могу встать. Судорожно блуждаю руками по телу Шелл. От одного взгляда на кровоточащую рану меня скручивает изнутри. Мое солнце пытается дышать, и с каждым рваным, отчаянным вдохом, за который она борется, кровь рывками течет из раны.
Нет… Нет. Нет! НЕТ!!!
Так не должно быть.
Не должно!
Меня ломает изнутри. Не справляюсь с эмоциями, все мои плотины прорваны. Ничего не соображая, я все еще полон уверенности, что все исправлю.
– Держись, держись, – выдыхаю я, скуля, словно закиданная камнями собака. – Сейчас будет легче, все будет хорошо…
Но я понимаю, что «скорая» не успеет приехать. У нас просто не хватает времени.
В какой-то момент признаю, что Шелл умирает.
Наклоняюсь к ней, держа в своих руках. Горло разрывает рыданиями, и я вою, не в силах успокоиться. Я никогда, никогда не позволял себе лишние эмоции, но сейчас ничего больше не имеет значения.
– Пожалуйста, не оставляй меня, пожалуйста, – кричу я сквозь рев. – Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю…
Мистер Мэйджерсон падает рядом на колени, обессиленный, будто выпотрошенный без единой раны. Его взгляд пуст.
Шелл, господи, не заставляй нас всех проходить через это.
Держу ее в своих руках, и как никогда прежде она кажется мне такой маленькой, хрупкой. Не могу представить, откуда Шелл всегда брала столько силы, смелости и воли. Как она была такой отчаянной и храброй, что шла напролом, наперекор всему.
– Айден!
От удара по затылку я будто выныриваю из агонии. Шарлотта Кэррингтон стоит прямо надо мной, краснея от гнева. Поражаюсь силе этой женщины. Даже плача, она все еще остается в трезвом рассудке. Этого не смог сделать я.
– Быстро поднял ее и в машину! Живее! Я уже вызвала «скорую», езжай навстречу. – Она прикрикивает на меня, одним своим голосом придавая сил. – Бегом, Фланаган!
Когда я заставляю себя встать и поднимаю Шелл на руках, она никак не реагирует, хотя ей, должно быть, очень больно. Ее молчание сковывает мне грудную клетку, и я собираю все силы для того, чтобы просто идти. Как можно быстрее.
Краем глаза я вижу Питера. Идиот скулит на полу, закрывая голову руками, и переживает последнюю фазу нервного срыва. На Габриэля Уилсона не оборачиваюсь. Потому что если взгляну на этого человека, то не успокоюсь, пока не разобью ему голову.
Я кладу Шелл на задние сиденья так бережно, как только могу. Рву ее футболку снизу, быстро накладываю повязку на рану. Мои руки трясутся так сильно, что я не понимаю, все ли делаю правильно. Но не могу заставить себя проверить ее дыхание и пульс.
Я сажусь за руль. Как можно быстрее завожу машину и, не пристегиваясь, давлю на газ. Колеса вязнут в рыхлой почве, но я вывожу машину на прямую траекторию. Внимание полностью фокусируется на управлении автомобилем, сглаживая шоковое состояние, но все остальное, из чего я состою, вопит от боли и ужаса. Молюсь, не зная кому, и не понимаю даже, что конкретно прошу.
Просто будь жива.
Перед моими глазами всплывают воспоминания, все – от начала до конца.
Помню, как увидел ее в первый раз. Испуганный, мрачный котенок, который шипит, когда его пытаются покормить. Такой она мне казалась – и такой была на самом деле, пока не привыкла к безопасному дому. Я помню, как был в тихом ужасе от состояния, в котором она пребывала и считала это нормой.
Помню ее гнев и норов, за которыми крылся страх. Помню, как терялся, как хотел избавить ее от этого абсурдного чувства, которого не должно быть, пока я рядом.
Как же она злила меня некоторыми своими выходками. Но свой гнев я научился укрощать раньше, чем держать в руках оружие. Единственный раз, когда я не сдержал эмоции, повлек за собой смерть.
Теперь же просто не успел.
Так был ли смысл в том контроле, к которому я приучил себя?
С течением времени все становилось только хуже. Я следил за возрастающим желанием защищать, оберегать и заботиться, которое не имело ничего общего с моей профессией. Каждый раз, когда я смотрел на нее, что-то внутри меня умирало и перерождалось снова. Я всегда старался придерживаться рабочего этикета, стремился не допустить лишнего, пока этим лишним не стало мое сопротивление.
Пока я не набрался достаточно смелости для того, чтобы признать: я влюбился.
Влюбился окончательно, бесповоротно, и пустил в эту привязанность такие корни, что вырвать невозможно. Даже если бы Шелл меня отвергла, даже если бы я послушал голос разума и разорвал бы с ней контакт до конца, я бы все равно остался по самое горло в плену этого чувства. У меня не было ни шанса. Она забрала их все, когда ступила на порог гостиной и посмотрела на меня, как на цербера без цепи.
Когда впереди я вижу яркую машину реанимации, глаза застилают слезы. Я торможу на обочине, быстро выхожу и помогаю медикам вытащить Шелл с задних сидений. Они кричат друг на друга, суетятся, командуют, а я не понимаю ни слова. Я парализован, всюду следую за Шелл, и, похоже, мой вид так плох, что мне даже не пытаются помешать и выгнать из машины скорой помощи.