– На клавесине? Она приезжала к вам на репетиции? Когда?
– Почти весь декабрь и конец ноября тоже, – рыженькая Алена нахмурилась. – Это же старинный инструмент. Это не рояль, а клавесин. Совсем иная манера исполнения. Надо много репетировать. Надо приноравливаться к инструменту.
– Она репетировала на сцене, в зале?
– У нас есть зал для репетиций, клавесин поместили сначала туда.
– Можно взглянуть на этот зал?
Рыженькая Алена пожала плечами и указала Кате на боковой выход за потертой бархатной шторой.
Они прошли по фойе, стены которого, как и в коридоре, тоже были сплошь увешаны афишами под стеклом и фотографиями.
– Это репетиционный зал, – рыженькая Алена открыла двери… Те самые, на пороге которых Катя увидела ее впервые.
Это оказался зальчик, где пиликал детсад-оркестр. Но сейчас детей здесь уже не было. Сыграв «Сурка», крохи куда-то канули, оставив после себя лишь раскрытые пюпитры да обертки от конфет на полу.
– Понятно, – разочарованно заметила Катя, – я думала, это какое-то другое помещение.
– Да, жуткая теснота, дом ученых очень старый, – заметила рыженькая Алена, и они вернулись в фойе.
– У вас вход свободный, я заметила. Любой может прийти, заглянуть на репетицию, да?
– Это же фактически городской дом культуры. Мы не можем на замок запираться.
– Я знаю, что у Саломеи был приятель… любовник. Он сюда не заглядывал?
– Меня полиция о нем спрашивала. Я в общем-то ничего не знаю. Соломка со мной личным не делилась. Правда, при мне пару раз ее подвозил на машине какой-то парень.
– Парень?
– Мужчина, приятный, лет сорока. Мне полицейские снимок показывали, я его узнала. Наверное, это и был ее бойфренд.
– А кто-нибудь из городской администрации музыкальные вечера, концерты оркестра Дубны посещал?
– Да, конечно. Это же культурные мероприятия. На день города, например.
– Анна Ласкина из администрации не заходила?
– Я не знаю, кто это. Приходили какие-то чиновники, да и женщина была среди них. Но я затрудняюсь сказать.
– А ваш директор и по совместительству дирижер, он знал Саломею?
– Он всего год здесь директорствует. Раньше в оркестре «Стасика» играл.
– В театре Станиславского и Немировича-Данченко в Москве?
– Абсолютно верно, у них прошли сокращения. Я его и пригласила сюда, к нам. Мы старые друзья с Севой.
– Что-нибудь еще можете вспомнить о том последнем вечере пятого января? Может, что-то всплывет в памяти? Какой была Саломея? Может, чем-то встревоженной, напуганной? Что-то говорила, кого-то упоминала?
– Я ее увидела лишь на сцене, когда начался концерт. Здесь все сновали в дикой запарке. Она приехала и сразу прошла в комнату за сценой. А я с афишами возилась здесь, в фойе. После концерта я зашла к ней. Поздравила, мы поболтали минут пять – даже не помню о чем. Было уже поздно и холодно. Она торопилась на автобус – свой, по расписанию, что ее прямо до дома довозит, чтобы не делать пересадку в Дубне. Если бы я только знала… Я бы с ней пошла, проводила бы ее до остановки и… Ох, но что я могла!
– Пьеса «Тамбурин» Рамо – она ее на концерте исполнила дважды? В программе и на бис?
– Ой, я уже не помню. «Тамбурин» у Рамо – это нечто вроде хита на все времена. Почти эстрадного хита, хоть исполняют на клавесине или рояле. Это гвоздь программы.
– Названия пьес значились в афише концерта? – спросила Катя.
– Мы всегда стараемся подробно писать, что будет исполняться. Наши зрители любят точность во всем, даже в музыке. Это же люди науки. Вот старая афиша концерта оркестра Дубны. Видите, как мы все расписали, специально.
Катя рассеянно глянула на старую афишу под стеклом. Она была крайней. А рядом висело множество фотографий. Катя на них все это время и внимания не обращала, пока они разговаривали в фойе, стояла к ним спиной.
Но когда она повернулась, знакомый холодок снова пополз по спине.
На увеличенных цветных фотографиях был изображен тот самый детский оркестрик. Дети с маленькими скрипками, один с виолончелью, но…
Дети были одеты в карнавальные костюмы насекомых.
У Кати пересохло во рту.
Девчушка с крыльями бабочки, малыш в костюме муравья, другой в костюме жука – черном как чернила, еще одна девочка – бабочка с разрисованными крылышками, еще один жучок – зеленый, с рожками на голове. Малыш в костюме гусеницы и…
Ребенка-мухи среди них не было.
– Что это у вас? – спросила Катя, стараясь, чтобы голос ее звучал как можно нейтральнее.
– Это? Фотографии? Это детский концерт.
– Концерт детского оркестра?
– Это мы инсценировали сказку Бианки «Приключения муравьишки». Дети оделись в костюмы героев сказки и сами придумывали музыкальные темы для каждого персонажа. Музыкальная тема бабочки, писк муравьишки, жужжание жука… Скрипели, водили смычками, что-то сами сочиняли – это элемент творчества, если хотите, композиции. Всем понравилось – родители сами костюмы делали, шили, клеили. Дети с ума сходили. Все веселились.
– А кто это придумал? – спросила Катя.
– Я, – рыженькая Алена скромно потупилась, потом улыбнулась. – Мне показалось, надо дать детям возможность самим сочинять не музыку, но… Это же так прикольно!
– Давно прошел этот детский концерт?
– Давно.
– До гибели Саломеи?
– Да, то есть… Это было весной. А что? Почему вы спрашиваете?
– Нет, ничего, фотографии и правда классные, смешные. И детям такой карнавал явно понравился.
– Нет, вы не просто так спросили, – возразила рыженькая Алена тревожно. – Что я, не понимаю, что ли? Весь город в курсе, в каком виде женщин находят. И Соломку тоже… Там какая-то дикая инсталляция, что-то ненормальное. Но это никак не может быть связано с детским карнавалом, потому что…
Взгляд рыженькой администраторши внезапно застыл. Глаза ее округлились от удивления. А на бледных щеках вспыхнул румянец. Она явно что-то вспомнила.
Катя проследила за ее взглядом. Он был нацелен не на фотографии детского карнавала, а на афиши под стеклом.
– Вы меня спрашивали про афиши концерта Соломки. Что мы там писали, какую программу. А знаете, меня не только вы о ее афише спрашивали.
– А кто еще? – спросила Катя.
– Не полицейские. – Администраторша явно что-то припоминала. – У меня из головы вылетело совсем. А это случилось гораздо позже… Уже месяца полтора прошло с ее похорон. Я как-то была здесь вечером, обновляла фойе. И в клуб зашел мужчина.
– Мужчина? Кто? Вы его знаете?
– Нет, он был мне совершенно незнаком. Он спросил меня об афише концерта девушки, которую убили и нашли на остановке.
– И вы не сообщили об этом полиции?
– Да я забыла совсем! А потом полиции этот парень и без меня отлично известен. Он мне сказал, что это он – тот самый шофер автобуса, который нашел ее тело.
– Ржевский?! – воскликнула Катя.
– Я не знаю его фамилии. Но вам он отлично известен, он же очевидец.
– Что точно он вам сказал?
– Он спросил, не осталось ли старых афиш того концерта. Афиша все еще висела, мы ее в суматохе так и не успели снять. Этот парень спросил, не могла бы я отдать афишу ему. Сказал, мол, не в силах забыть то, что увидел, и очень переживает из-за смерти той девушки.
– И вы отдали ему афишу?
– Нет, – администраторша покачала головой. – Я ему отказала. Это же был ее последний концерт. Я хотела оставить афишу для нашего архива.
Глава 20Номер девять
Покинув «маленький Парфенон», где играли и репетировали, Катя целиком оставалась во власти новостей, которые узнала.
Она напряженно размышляла о том, что поведала ей рыженькая болтушка-администратор, и не смотрела по сторонам.
Ох нет, даже в глубокой сосредоточенности внешний мир все же привлекал ее внимание, как привлекает внимание окружающая обстановка всякого путешественника, оказавшегося в незнакомом месте, который ищет оптимальный путь по своему маршруту.
Впоследствии десятки, нет, сотни раз Катя задавала себе вопрос: что она видела в те краткие минуты?
Что видели ее глаза? Но не отметила память? Что происходило вокруг, пока она медленно брела по улице, пересекала перекресток, обходила лужу на проезжей части, засыпанную желтыми листьями?
Что творилось кругом в ЭРЕБе, пока все ее мысли были заняты…
Катя думала в первую очередь о водителе автобуса Андрее Ржевском. И снова склонялась к мысли, что слишком уж много всяких фактов, словно шелухи, налипло к этому фигуранту. Но факт непреложный состоял в том, что Ржевский интересовался Саломеей Шульц. Правда, уже после того как сам обнаружил ее труп на остановке.
Зачем он хотел получить афишу ее концерта? Добыть себе некий фетиш, если он сам и был ее убийцей?
Катя возражала сама себе: Саломею убили в январе. Специально она у Мухиной не узнавала, как была одета девушка в тот момент. Но явно тепло. Убийца раздел ее догола, как и всех остальных, чтобы обрядить в костюм мухи. Он располагал ее одеждой, да что там, ее нижним бельем, ее ношеными трусиками! Это ли не главный фетиш, не вожделенная добыча для маньяка? Возможно, на ней в вечер концерта были ювелирные украшения – сережки, браслет, кольцо. Это все тоже досталось убийце. Саломея наверняка была под шубкой или пальто облачена в красивое платье – она ведь выступала на публике. В ее сумке должна была быть какая-то косметика – губная помада, например. Это тоже желанный фетиш для извращенца. В сумке она, весьма возможно, везла с собой концертные туфли, красивая изящная обувь на высоком каблуке – это еще один традиционный фетиш в делах о серийных убийствах. Наконец, убийце достался ее мобильный – а там, кто знает, какие интимные фото она хранила, имея женатого любовника?
Все это досталось тому, кто ее прикончил. И если это был Андрей Ржевский, то у него была припрятана масса вещей в качестве фетишей. Зачем тогда афиша? Зачем самому лезть на рожон, являться в дом ученых, вступать в разговор с администратором, просить? Позволить так явно себя запомнить?..