– Смелее, вперед – Дмитрий Ларионов подбородком указал на дверь дома космонавта Чеглакова.
– Я не знаю, удобно ли…
Катя сама себя не узнавала. Так ли мямлит «полицейский из Главка», которого она из себя разыгрывала!
– Константин про Нину Павловну уже знает, – сказал Дмитрий Ларионов. – Я ему позвонил сразу, как вы ушли. А он уже знал, ему Ваня Водопьянов сообщил. А тот в офисе услышал. И соцсети гудят. Опять весь город обалдел из-за этого убийства. Вы же по поводу Нины Павловны к Константину?
– Да. Она же приходила к нему насчет картин. Насчет выставки. И та кража, она у меня из головы не идет. Вы хорошо знаете Чеглакова, Дима?
– С детства.
Он сделал приглашающий жест – пойдемте и повел велосипед за руль по дорожке палисадника к парадному дома.
– Константин сначала работал на базе под руководством мамы. А потом уже поступил в отряд космонавтов. Он провел целый ряд исследований на МКС – общие их с мамой идеи воплощал. Я его знаю с детства. Так же, как Ваня Водопьянов. Его родители тоже работали с мамой.
Он сам позвонил в дверь. Катя держалась рядом.
Может, так оно и лучше, что он здесь?..
Дверь открыл сам Константин Чеглаков. Катя увидела на пороге, на фоне освещенного холла, его силуэт.
Он был одет в серые фланелевые спортивные брюки. Мокрая от пота футболка висела на плече. Мокрый от пота мускулистый торс… Накачанный торс атлета вполне мог бы принадлежать двадцатилетнему олимпийскому чемпиону, а не сорокавосьмилетнему отставнику.
– Добрый вечер. – Он оглядел Катю и Ларионова. – Да ты с гостьей ко мне!
– Константин Константинович, я пришла задать вам несколько вопросов по поводу Нины Павловны Кацо, – выпалила Катя как новобранец.
– Заходите.
В доме разило мужским потом, как в спортзале. Следов прежнего разорения нет. Все уже прибрано, расставлено по местам. Где-то в глубине дома гудела вода.
В комнате, когда-то поразившей Катю своей спартанской бедностью, теперь красовались новенькие циновки, мат и три дорогих тренажера: беговая дорожка и два силовых – совершенно космического вида агрегаты, занимающие все пространство.
– Простите за мой вид, – сказал Чеглаков спокойно. – Вечерняя тренировка.
– Ванька, наверное, в ванне давно уже утонул после такого бодибилдинга, – засмеялся Ларионов. – Он к таким нагрузкам не приспособится никогда.
– У него уже неплохо получается, – возразил Чеглаков.
Футболку он так и не надел. Стоял перед Катей полуобнаженный.
Прекрасный андроид…
– Проходите в мастерскую.
Катя прошла в мастерскую – бывший кабинет академика, где ниши стенных шкафов приспособили под вернисаж. Картины уже развешаны по местам. И здесь все чисто убрано.
Дмитрий Ларионов плюхнулся на диван. Катя медленно шла вдоль стен, рассматривая картины. Абстракции… очень много черного… но яркие краски тоже присутствуют и… больно глядеть, так и хочется отвести глаза от яркого спектра.
– Здорово, – похвалила она. – А что это, Константин Константинович?
– Где?
– Вот на этой картине.
– Звезды.
– Звезды? Но они совсем не такие…
– …как с Земли?
– В космосе не делают фото звезд, – пояснил Дмитрий Ларионов. – Потому что камеры их не видят. Звезды в космосе, Катя, излучают слишком мало света для съемки. Космический мрак все поглощает. А человеческий глаз в космосе звезды видит. Это так, как они выглядят по-настоящему.
Катя смотрела на россыпь точек на полотне. Рядом с этим абстрактным полотном висела более четкая реалистичная картина – Катя вспомнила, что нечто подобное она видела и в музее. Карта звездного неба.
– Вы определили, какие картины у вас украли?
– Не украли. Раскромсали три полотна.
Она оглянулась на Чеглакова. Он стоял в дверях мастерской.
– А здесь что нарисовано? – спросила она, кивая на темное мрачное полотно.
Его рассекали резкие линии – багровые, оранжевые, растекаясь внизу бесформенным пятном.
– Я назвал ее «Тридцать секунд», – ответил Чеглаков.
– Тридцать секунд?
– Константин шутит. Это «Пограничье», – откликнулся Ларионов. – Нет, правда, круто. Долго тяжко на это смотреть – аж мурашки по коже.
– Пограничье? – Катя ощущала себя этаким шариком для пинг-понга, которым перебрасывались эти мужики.
Но ведь она явилась допрашивать его как сотрудник полиции!
– Пограничье, рубеж. В открытом космосе без скафандра. – Чеглаков секунду помолчал, словно стараясь выразиться понятно и деликатно. – Люди не «взрываются», как это показывают в блокбастерах.
– Пуффф! И глазки выскакивают! – Дмитрий Ларионов щелкнул пальцами.
– Помолчи, болтун. Тридцать секунд есть у человека в открытом космосе, чтобы пробыть без скафандра. Это не мгновенная смерть. Не взрыв. Человек умирает от удушья. Мучительно.
– «Одиссею двухтысячного года» смотрели?
Это спросил Иван Водопьянов. Он появился за спиной Чеглакова – светлые волосы растрепаны и мокры после душа, вокруг шеи – махровое полотенце. Он был одет в свежую серую футболку и такие же, как у Чеглакова, спортивные штаны.
– Самая точная иллюстрация тридцати секунд, – сказал он, вперившись в Катю.
– Простите, я сейчас, – Чеглаков извинился. – Душ освободился.
Катя мысленно сравнила его с парнями. Что скажешь… Маменькин сынок Ларионов – ничего, Водопьянов – миллионер и компьютерный ас – так просто белокурый красавец, но с космонавтом им не сравниться.
И то, что они намного моложе, их не спасает. ОН… этот человек…
Чеглаков ушел приводить себя в порядок. Иван Водопьянов пристально смотрел на Катю.
– Насчет нового убийства, да? – спросил он.
– У меня вопросы к Константину Константиновичу.
– Я понял. Он, кажется, сразу произвел на вас неизгладимое впечатление.
– Я хотела поговорить о краже.
– Ну конечно. – Иван Водопьянов улыбался Кате как-то напряженно. – Это повод заглянуть вечерком, да? Только вот досада – мы тут. Нас с Димкой черти принесли.
– Вы не помешаете.
– Пока он в ванной, может, и я на что-то сгожусь? В смысле очевидца?
– Нина Кацо как директор музея вела дела с Чеглаковым, а не с вами.
– Очень жаль ее, – вздохнул Водопьянов. – Несчастная баба. Царствие ей небесное. Или вечный космос. Здесь, в этом доме, принято говорить – космос. Хотя он – Константин – ведь и царствие небесное вот так близко видел.
Катя молчала.
– Признайтесь, он ведь сразу произвел на вас сильное впечатление, – не унимался Водопьянов. – С одного взгляда.
Не стоило этого говорить, но Катя не могла соврать.
– Да.
– А то! Три пилотируемых полета на МКС. Два выхода в открытый космос. Каждый полет – длительный, первые два – по сто пятьдесят суток на орбите и третий – двести двенадцать. Каждый выход в открытый космос – пять часов. За это время МКС почти четыре раза облетает наш шарик. Наша планета, все мы, с нашими делишками, интригами, надеждами, мечтами и амбициями, где-то там – у него под ногами. Вертимся, вертимся. Бесконечная малость и тщета наша, а он…
– Ваня, он не бог, а космонавт, – усмехнулся Дмитрий Ларионов.
– Катя… вас Катя зовут, да? – Водопьянов сделал изящный жест, обводя мастерскую Чеглакова, его картины. – Вы, кажется, понимаете меня. Что я имею в виду. Мы привыкли к космическим полетам. В интернете читаем на ленте новостей: стартовали, пристыковались, повертелись, приземлились. Ну, опять вышли в открытый космос, что-то там подолбали гаечными ключами снаружи. Типа «Мама – бортовой компьютер – поставь солнечные паруса». Но это же чудо! Настоящее чудо, которым надо бесконечно восхищаться! А мы привыкли к этому чуду, как к чему-то обыденному, как к поездке на автобусе! Их – тех, кто выходит в открытый космос, – мы воспринимаем уже тоже как совсем обычных людей. Но как же такое возможно? Да и они сами с нашей подачи относятся к своим деяниям как к работе! Знаете, Катя, вы сейчас смотрите на его картины. Наверное, думаете: рисует, как космонавт Леонов. Я, кстати, очень внимательно прочел книгу мемуаров Леонова. Здорово он пишет, так подробно. Все рассказывает, все эти вещи – масса информации, точность во всем. Гордость первопроходца. Все эти чрезвычайно важные с нашей земной, человеческой точки зрения мелочи: кто, как и куда, кого опередили. Все это классно. Но в глазах космоса, или… царствия небесного, как уж хотите это называть, это все так суетно! Чисто человеческая суета. Важность сиюминутная. И я был поражен тем, что там, в этих мемуарах, отсутствует самое главное.
– Что? – спросила Катя, завороженная этой горячностью, так не вяжущейся с его обликом.
– Да то, как он… человек, первое человеческое существо, земное, все это воспринял! Его эмоции! Его личная исповедь, как у Блаженного Августина! О том, как он навсегда изменился после того, что увидел и прочувствовал, оказавшись там впервые, один на один с этой бездной, бесконечностью и величием… Как он не сошел с ума?! Или сошел? Или переродился? Или что-то понял, что нам недоступно? Самое главное, ради чего все это и делал!
– Леонов, может, это словами не в силах выразить в эмоциональном плане, – сказала Катя. – Поэтому он рисует. Может, и слов таких в человеческом языке просто нет, чтобы описать его истинные чувства, когда он открыл шлюз и шагнул один во Вселенную.
– Вы считаете, что нет таких слов, чтобы это описать?
– Чеглаков тоже рисует, – тихо произнесла Катя. – Иван, чем занимаются на базе ЭРЕБ?
– Что? – Водопьянов словно на землю спустился.
– У вас там какой-то проект IT, я знаю. И вы, Дима, работаете там в лаборатории. И Чеглаков до отряда космонавтов… Чем занимаются на базе? Что изучают?
– Уверяю вас, не зеленых человечков.
– И все же?
– Донозологическое состояние человека, – сказал Дмитрий Ларионов.
– Что? – Катю отчего-то испугало это словосочетание – «донозологическое состояние».
– Никаких особых тайн нет. Да и раньше их не было. – Водопьянов сделал ему жест – ну, что ты право, брат? – Просто играли в секретность, паранойю тешили. Никаких пришельцев, никаких инопланетных вирусов на базе ЭРЕБ нет.