3. Радость «через» кактусы...
На прилавке букинистического магазина лежала книга. Очень добротная с виду, в лакированном «супере», что по тем временам — пятидесятые годы — было еще модной новинкой, она вещала на немецком языке, что я могу получить «радость с кактусами». «Радость... через кактусы... » — перевел какой-то знаток языка, стоявший рядом со мной. Усмехаясь такому своеобразному переводу, я однако купил книгу, не подумав, что именно отсюда и начнется уже подлинное мое увлечение. Домой я шел с предвкушением радости и действительно испытал ее, едва открыв книгу, увидев прекрасные цветные иллюстрации-вклейки, рисунки на полях и американские пейзажи с кактусами. Дикие плоскогорья, заваленные обломками гранитов, гнейсов и базальта, конусы вулканов, обрывы пропеченных солнцем скал, саванны, ровная пампа и экзотические яркие до едкости в цвете синие и солнечные берега океанов. Всюду там были кактусы, кактусы, кактусы, очаровательно цветущие, глядящие на мир глазками ареол, ягодами, похожими на землянику, либо с плодами — подобием гладких овальных плодов шиповника, лишь покрупнее и малинового цвета. Кактусы были разнохарактерные: одни — ощетиненные растопыренными шипами, напоминали суровых воителей, гладиаторов, другие, напротив, кроткие и женственные, наряженные в кружевные накидки и ажурные юбочки.
Книга была обстоятельная, написана с немецкой пунктуальностью и немецким педантизмом. К великому сожалению, я не настолько владел языком, чтобы сразу погрузиться в чтение. Текст содержал массу новых для меня слов и терминов да и стилистически отличался от того, что мне доводилось читать. Моих знаний хватило лишь на перевод подписей под картинками, и не поручусь, что здесь я не ошибался, не брел по наитию. Так началась моя «радость через кактусы». Удивительная книга прежде всего заставила меня заняться немецким языком. Я прекрасно понимал всегда, что ни к вундеркиндам, усваивающим любой язык максимум за полгода, ни тем более к полиглотам, которые, изучив один язык за две недели, переходят, не теряя времени, к следующему, я не принадлежу. И все-таки начал освежать в памяти жалкие знания, приобретенные в школе и в институте, как я тогда считал — низачем и незачем. Теперь же, занимаясь немецким, я вдруг почувствовал, как прибавляет знание иностранного языка чего-то подлинно человеческого и возвышающего, хотя скажу прямо, не выполнил намеченной программы, не стал ни знатоком, ни переводчиком. Однако стереотипные аннотации освоил довольно легко. Были они, к примеру, такие:
«Бразиликактус Гресснера. Имеет большей частью плоскоокруглую форму со вдавленной вершиной. Одет в золотисто-желтые колючки. Цветет зеленоватыми цветами. Весной требует притенения. Родина — Бразилия. Рио-Гранди-ду-Сул».
«Ферокактус электрокантус узнается по своим янтарно-желтым колючкам, имеет средней величины округлое туловище и до 25 острых ребер. Родина — Восточная Мексика...»
Книга заставила заняться и латынью. Ее я совершенно не знал, но поскольку кактусы, как все животные и растения, обозначаются двойным названием (род и вид), а также объединяются внутри своего семейства еще в подроды, в группы родов, секции, подсемейства, мне помимо интереса к чистой систематике захотелось узнать, что обозначают все эти мудреные слова — Эхинофоссулокактус пентакантус или уже упомянутые Бразиликактус гресснери и Ферокактус электрокантус. Читая латынь, я произносил эти трудные для русского уха слова, конечно, ужасно, — говорил, например, церéус, фрайлéя, а надо, оказывается, цéреус, фрáйлея, — пугался и путался, пока не обзавелся хорошим словарем и учебником латинского языка. С тех пор слова становились все более послушными, и потихоньку я стал переводить названия кактусов, записывая их в особую тетрадь. Так начал я обогащаться еще одним нужным языком — латынью, и кактусы приобрели в русском переводе ясное, простое значение: Кактус бразильский Гресснера, Кактус воинственный янтарно-колючий... В дальнейшем я уже редко называл их по-русски; латинское название позволяет хорошо сочетать значение двух слов в одном, в то время как в русском переводе все это звучит, по чеховскому выражению, как-то «трехполенно», но в то же время ясное понимание смысла латыни способствует и большему пониманию самого предмета, добавляя нечто к совершенствованию собственной души.
Книга, которую я читал все с большим удовольствием, распаляла и без того достаточно пылкое воображение — употребим здесь оборот, характерный для писателей восемнадцатого века. Но книга оставалась книгой, а мне нужны были кактусы, сами кактусы, эти растения «с янтарно-желтыми» и всякими прочими колючкам и ребрами, со всеми их цветами и шипами. Я хотел их видеть, трогать, искать, выращивать, осязать, наконец, просто ИМЕТЬ.
Странный все-таки этот глагол иметь... Из-за него человечество претерпело и претерпевает и самые большие свои беды и самые большие радости. Может быть, это именно: радость через...
Во всем нашем огромном городе (тогда еще несколько не доросшем до миллиона, но успешно дораставшем, так что его уже именовали миллионным, испытывая, очевидно, чувство то ли столичности, то ли приобщенности к чему-то столичному), так вот во всем этом городе не было ни одного крупного кактусиста (имеется в виду коллекция видов в сто), даже, пожалуй, и мелких было негусто. Ходили слухи, что кактусы есть у некоего профессора, славного своими династическими корнями (и отец его, и дед, и прадед — все были профессора), но тут же и добавлялось: к профессору не пробиться, силен заслон прислуги, на звонки хозяин не отзывается; ходили слухи, что кактусы есть у какой-то женщины на дальних загородных улицах, однако адреса дать никто не мог; ходили слухи, что... А пока я завел себе неприличную привычку внимательно осматривать окна во всех квартирах, какие попадали в поле моего зрения. К сожалению или к счастью, этот метод собирания кактусов по чужим окнам, в целом весьма противный и унижающий человеческое достоинство, был и неощутимым по результатам. Прибавилась у меня еще одна опунция, покрытая белыми волосками и лирично названная теми, кто ею владел, «тещин язык», да три-четыре разновидности гастерий, гаворций, стапелий и алоэ. Их также именовали кактусами, и я, хотя уже умудренно знал, что к кактусам они не имеют никакого отношения, все-таки приобрел их, — как-никак лучше, чем ничего. К тому же гастерии, гаворции и алоэ гляделись весьма экзотично, особенно алоэ жемчужный, покрытый мелкими белыми бородавочками, алоэ же полосатый, растущий веселой, посмеивающейся словно семейкой-порослью, был вообще бесподобен.
Как ни хороши были эти растения, — они составили уже на подоконнике живописно-пеструю, но нестройную группу, — как ни поражали моих знакомых, уже присвоивших мне титул знатока и собирателя кактусов, страсти оставались неудовлетворенными и на десятитысячную долю, тем более что автор принадлежит к тому типу людей, которым надо или все, или уж ничего, последнее обычно отбрасывается. Итак, я жаждал кактусов, хотел их сто, двести, пятьсот, тысячу видов, и будь моя воля и возможности, наверное, собрав все богатство видов кактусовых, не теряя времени, принялся бы за африканские суккуленты, а там дошел бы черед и до орхидей, до пальм и мало ли еще до чего... Во всяком случае я хорошо знал себя. Еще в детстве, отклеив от письма первую красивую марку с картой перелета через Северный полюс в Америку, тут же принялся выклянчивать деньги на марки у матери (и небезуспешно), а цель была ясная: собрать все марки не только Советского Союза, но и всего мира. О других желаниях автор не распространяется, они были такие же, как у многих читателей.
Итак, у меня было четыре вида кактусов: две опунции и два эхинопсиса, которые мне очень хотелось считать все-таки разными видами, но эхинопсисы, видимо, этого не понимали и месяц от месяца становились все более похожими друг на друга. Где взять кактусы? Купить? Найти? Выиграть в лотерею? Получить от богатых родственников прямо из Мексики? Провезти через границу, как провезла одна дама, завернув в деликатный предмет женского туалета? Ни на один этот риторический вопрос ответа не было. В цветочных магазинах царило убожество, боюсь, что и сейчас они не блещут, непонятно, по каким причинам; родственников за границей я не имел и с гордостью писал это в анкетах, сам за рубеж не собирался, естественно, не мог воспользоваться и дамским способом перевозки кактусов. Обследование же всех окрестных теплиц, садовых хозяйств принесло плачевные результаты: кактусов там не было или почти не было, в лучшем случае имелись те же эхинопсисы, опунции, вероятно, состоявшие с моими в прямом родстве. И вот... Эврика! Есть же ботанический сад. Сад института биологии! Ботанический... Сад. Эврика! Уж тут-то я разживусь, если не кактусами, то хотя бы семенами... И на другой же день я мчался на трамвае к желанному заведению. Ботанический сад и сейчас находится там же, на гигантских пустошах, по-моему, лишь немного уступающих по площади Бельгии, Голландии и Люксембургу, взятым вместе. Есть тут и лес, и воды, но главная часть — необозримые пустыри, кое-чем засаженные, кое-чем засеянные. В те годы была здесь, видимо, собрана уникальная коллекция сорняков, с которыми без большого энтузиазма боролись отряды школьников, присылаемых на прополку. Многое, правда, сейчас меняется в лучшую сторону, уже и аллейки еловые появились, и вход оформлен красивой вывеской... Тогда же я просто прошел в подобие ворот и, хоть пейзаж сада мне в общем был известен, все вертел головой в надежде увидеть где-то в стороне какие-нибудь платаны, гигантские дубы, буки или еще какую-то непременную принадлежность всех ботанических садов, а главное ждал: вот покажутся теплицы с пальмами, с цветущими орхидеями и другими дивными растениями со всех концов земли. Теплицы, и верно, попались мне поодаль от тропинки, — их было две и обе старые, прогнувшиеся, гнилые, с закопченными стеклами, через которые вряд ли проникал солнечный свет, а если и проникал, то, наверное, лишь в виде сумеречного полумрака. Стесненные, упираясь в крышу,