<…> В своих импровизированных выступлениях, а также в беседах с иностранцами он рассекречивает сведения, составляющие порой величайшую государственную тайну. Однажды в неподходящей обстановке козырял количеством ракет; одному из иностранцев сообщил секретные сведения о съемках из космоса. Но особенно развязно он ведет себя за границей. А после всего этого упрекает КГБ, будто его работники не умеют охранять тайну. <…> На заседании Организации Объединенных Наций он снял ботинок и стал стучать им по столу в знак протеста. <…> В Париже на то, что какие-то личности что-то выкрикнули из зала. “На три метра в землю вобьем”, – кричал он тогда во всеуслышание. <…> Он, например, так рассказывал о своей беседе с послом ФРГ перед отъездом в Скандинавию: “Я ему как следует выдал, отругал, сказал, что мы вас всех, немцев, перебьем, сотрем с лица земли” <…> Он все чаще поручает ответственнейшие переговоры не руководителям партии и государства, не министру иностранных дел, не дипломатам, а своему зятю. Аджубей вел переговоры с Кеннеди, с папой Иоанном XXIII, канцлером Эрхардом и т. д. Политика становится, так сказать, семейным делом, и Аджубей теперь его особо доверенный человек. Но зачем в нашем социалистическом государстве, в нашей партии возрождать семейно-династическую дипломатию, которая в большом ходу при дворах королей и императоров? <…> На ряде пленумов ЦК и совещаний он издевался над белорусами. <…> Необходимо обратить ваше внимание и на его неправильное отношение к нашим вооруженным силам и органам безопасности. <…> Что касается офицерских кадров, то Хрущев иначе не называет их, как бездельниками, вносит предложения о лишении различных льгот. <…> По существу, первый секретарь ЦК и глава правительства сбрасывает со счета и органы государственной безопасности. Он мало интересуется их деятельностью, не учитывает многочисленные разведывательные материалы, которые ему систематически дает КГБ. <…> А сколько издано книг и брошюр Хрущева – трудно даже определить! Точнее говоря, речь идет о книгах и брошюрах, не написанных, а подписанных им; сам он писать совсем не умеет. <…> А до чего падок этот «ленинец» на награды и подарки – трудно даже представить! <…> Сын его Сергей, зеленый мальчишка, ничего пока серьезного за плечами не имеет, а уже удостоен звания лауреата Ленинской премии и Героя Социалистического Труда, ему присвоена ученая степень доктора технических наук. Дочь Рада награждена орденом, хотя на работе почти не бывает. Зять Аджубей получил два ордена Ленина и тоже удостоен звания лауреата Ленинской премии. <…> А зачем, спрашивается, надо было выпускать полнометражный кинофильм “Наш Никита Сергеевич”. Разве это не верх безобразия? В этом свете надо критически оценить и позицию тов. Хрущева в борьбе против культа личности. Разве можно изображать Сталина только шизофреником, маньяком и диктатором, действовавшим лишь с помощью топора и плахи? Нельзя перегибать факты, искажать истину. А факты говорят о том, что у Сталина были большие заслуги. Он много сделал для укрепления и умножения завоеваний Великого Октября. Все это общеизвестно. И констатацию такой истины ни в какой мере нельзя рассматривать как попытку возродить культ личности Сталина. Но умалять заслуги Сталина, а тем более зачеркнуть их – нельзя. <…> Среди коммунистов и в народе давно уже возмущаются поведением тов. Хрущева и открыто говорят, что он установил культ собственной личности. <…> Мы считаем, что самым разумным будет поступить так, чтобы тов. Хрущев сам подал в отставку с занимаемых им постов».
12 октября 1964 года, примерно в 21.00, Брежнев позвонил Хрущёву, находившемуся на отдыхе в Пицунде, и попросил его приехать на заседание Президиума ЦК, назначенное на следующий день. Хрущёв согласился и подтвердил, что прибудет в Москву вместе с Микояном.
Заседание открылось на следующий день 13 октября в 15.00, однако Хрущёва не было. Наконец он появился в зале и занял место председателя. После этого слово взял Брежнев. Он обвинил Хрущёва в создании культа своей личности, грубости по отношению к членам партии, совмещении должностей, разделении партии на промышленную и сельскохозяйственную и многом другом. В ответном слове Хрущёв высказался в том духе, что «вы все меня поддерживали долгие годы, говоря в том числе и с этих трибун, что я всё делаю правильно. Если у вас так много вопросов ко мне, то почему вы их не задавали раньше?» Однако эти резонные замечания потонули в шквале разгромных речей, с которыми выступили Шелест, Шелепин, Кириленко, Мазуров, Ефимов, Мжаванадзе, Суслов и Гришин, а на следующий день – Полянский, Косыгин и Подгорный. Все были против Хрущёва, за исключением Микояна, который пытался осторожно защищать его, подчёркивая его внешнеполитические заслуги. В тот же день, 14 октября, Хрущёв согласился подписать заявление о своей отставке.
Вечером в 18.00 открылся Пленум ЦК КПСС. После доклада, который два часа зачитывал Суслов, Пленум освободил Хрущёва от обязанностей первого секретаря ЦК КПСС и вывел его из состава Президиума ЦК «по состоянию здоровья», а также признал нецелесообразным в дальнейшем совмещение постов руководителей партии и правительства. На следующий день указом Президиума Верховного Совета СССР Хрущёв был освобождён от должности председателя Совета Министров СССР.
Среди кандидатов, выдвинутых на освободившуюся должность первого секретаря ЦК КПСС, согласно запискам Шелеста фигурировали Брежнев, Косыгин и Подгорный. При этом победу одержал Подгорный. Однако он отказался от неё, мотивируя это тем, что Брежнев моложе и так сложилось, что Брежнев должен занять этот пост. Сам Подгорный 9 декабря 1965 года был избран председателем Президиума Верховного Совета СССР вместо Микояна, отправленного в отставку как достигшего 70‑летнего возраста.
Читатель может сказать, что всё, о чём здесь пишет автор – это дела давно минувших дней. Стоит ли о них вообще вспоминать, ведь мы давно живём в другой стране. Осмелюсь, однако, утверждать, что Родина у человека одна. А в октябре 1964 года, когда происходили упомянутые выше события, я уже второй месяц ходил в первый класс школы № 25 в самом центре Тюмени. Под ногами шуршат жёлтые листья, за плечами ранец с учебниками и тетрадками в косую линейку, пеналом с перьями и мешочком с чернильницей-непроливайкой, на груди слева у сердца октябрятская рубиновая звёздочка с образочком маленького кудрявого Володи Ульянова:
Когда был Ленин маленький,
С кудрявой головой,
Он тоже бегал в валенках
По горке ледяной.
До школы я дважды побывал в ведомственном детском санатории КГБ в Евпатории, где среди дворцовых построек по дорожкам вышагивали пышные павлины, а важные нянечки в белоснежных халатах водили нас малышей на процедуры в старинную грязелечебницу. Ну и, конечно, море с его синим бескрайним простором и ароматом водорослей. Никогда не забуду, как увидел его в первый раз – наверное, это до сих пор остаётся моим самым сильным впечатлением в жизни. Стояла прохладная погода, и купание всё откладывалось. И вот наконец нас построили парами, вывели за ворота и повели вдоль высокой ограды из серого ракушечника. В какой-то момент небо стало увеличиваться в объёме, затем открылась песчаная коса, на которую с шумом и пеной накатывала бесконечность прохладной воды:
Снятся часто
Мне по ночам дельфины,
Снятся чайки
И мачты бригантины.
След мой волною смоет,
А я на берег с утра приду опять…
Море! Ты слышишь, море —
Твоим матросом хочу я стать!
Конечно, мы уже тогда понимали, что мирное небо над головой и наше счастливое детство – вовсе не подарок природы, что всё это досталось нам благодаря нашим родителям, которые занимаются важной работой, защищая нашу страну. Поэтому после уроков я обычно заходил в тир, расположенный в подвале булочной напротив школы – выстрел из мелкокалиберной винтовки («мелкашки») стоил, кажется, пять копеек – и шёл мимо Управления КГБ по Тюменской области, в котором работал мой отец. Иногда я открывал массивную дверь с чекистской символикой на ручках и просил дежурного офицера позвать Ведяева Юрия Андреевича. Поговорив с папой в специальной комнате с большими кожаными креслами для посетителей, я выходил на улицу Володарского и шёл до улицы Семакова, где жила моя бабушка Мария Фёдоровна Опрокиднева.
В феврале 1966 года отец уехал в Киев на шестимесячные Курсы усовершенствования руководящего и оперативного состава КГБ при СМ СССР. Однажды на курсы из Москвы приехал начальник Службы № 2 (аналитической) Второго главка (контрразведка) КГБ при СМ СССР Алексей Михайлович Горбатенко. Во время лекций и бесед он обратил внимание на отца, который проявлял активность при обсуждении вопросов применения логических и количественных методов при анализе оперативной обстановки, и пожелал с ним встретиться. Эта встреча состоялась и оказалась во многом судьбоносной для всей нашей семьи.
Алексей Михайлович Горбатенко был выдающимся чекистом, почётным сотрудником госбезопасности, одним из лучших контрразведчиков страны, великолепным агентуристом с широчайшим кругозором, натурой творческой, ищущей, оставаясь при этом человеком душевным с тонкими интеллигентными чертами лица. Он родился 21 августа 1916 года в деревне Елисеевка Смоленской губернии, в 1935 году окончил педагогический техникум в городе Рудня, работал учителем и в 1937 году стал директором средней школы в селе Надва Руднянского района на Смоленщине. В 1939 году с третьего курса пединститута Горбатенко был направлен на работу в органы НКВД. С 25 августа 1939 года по 21 марта 1941 года он учился в Ленинградской межкраевой школе НКВД, и после её окончания в звании младшего лейтенанта госбезопасности был направлен на Лубянку, во 2‑е Управление (контрразведка) НКВД СССР. С 1942 года он работал в 1‑м (немецком) отделе оперуполномоченным 3‑го отделения (выявление, разработка и ликвидация агентуры разведорганов противника в Москве).