– Я начал работать в геологической экспедиции в полевой сезон 1956 года. У нас было семнадцать лошадей, и мы уходили очень далеко. Вокруг полное безлюдье, шли тропами, лошади вязли. Брали пробы воды в ручьях и реках, отбирали образцы пород, всё это документировали, упаковывали и отправляли в лабораторию. Я ходил в паре с геологом, нёс рюкзак, заполненный образцами, который к вечеру становился неподъёмным. Так что приходилось оставлять его за километр до лагеря, потом идти к палаткам подкрепиться хлебом и чаем и только затем возвращаться за рюкзаком. Начальник отряда был настоящим романтиком, у него был вьючный ящик с книгами таких известных в то время авторов, как Джек Лондон, Эрнест Хемингуэй, Теодор Драйзер и многих других. Именно он привил мне любовь к книгам.
– Но всё же после школы Вы выбрали службу в армии.
– В то время служба в армии считалась действительно почётной, и молодые люди призывного возраста не только не пытались уклониться от призыва, а, наоборот, даже скрывали от призывной комиссии свои болезни, чтобы быть признанными годными к службе. Такому отношению к службе в армии способствовало и общественное мнение. Главной моей мечтой было служить на флоте. У меня два брата, один шесть лет отслужил на флоте, другой пять, а я четыре года. Когда меня призвали, нас только до Владивостока везли три или четыре недели. Вагоны для перевозки скота, в них нары, на нарах – солома. Так и ехали. Но никто не жаловался. Наоборот, все были счастливы, ведь служба на флоте во все времена считалась элитной. Но оказалось, что есть ещё элита из элит – подводники. Чтобы попасть туда, нужно было пройти медкомиссию. В результате из 500 человек отобрали около ста. Многие срезались на барокамере. Тех, кто остался, направили в 51‑й Учебный Отряд Подводного Плавания УОПП‑51 (в/ч 25151), расположенный во Владивостоке на возвышенности между бухтой Золотой Рог и бухтой Малый Улисс. В процессе обучения прежде всего отрабатывалась борьба за живучесть корабля. Нас учили, что необходимо сохранять хладнокровие, уметь быстро находить и устранять неисправности, быть готовыми к действиям в аварийных ситуациях, в том числе борьбе с пожарами, с поступлением забортной воды внутрь корпуса через пробоины (например, при столкновениях), через повреждённые трубопроводы и арматуру. А на глубине 50 метров струя воды пронзает человека как шпага. Единственная возможность заделать пробоину – это задраить все люки, сравнять давление в лодке с забортным. В любом случае, личный состав должен до последней возможности пытаться сохранить корабль и лишь в крайнем случае обеспечить собственное спасение. Пройдя полный курс подготовки и получив специальность рулевого-сигнальщика подводной лодки, я прибыл, как сейчас помню, 12 апреля 1961 года, когда Юрий Гагарин совершил первый в истории полёт в космос, на базу подводных лодок в бухту Малый Улисс. Там мне говорят: «Сейчас вот к тому пирсу подойдёт для заправки топливом подводная лодка, на которой вам предстоит дальнейшая служба». А на пирсе крики: «Гагарин полетел!» и всеобщее ликование, что мы первые.
– Это знаете, дядя Валера, есть такой известный актёр, мой земляк Юрий Гальцев, худрук Театра эстрады имени А.И. Райкина в Санкт-Петербурге. Он родился 12 апреля 1961 года. По его словам, через час после его рождения по радио объявили, что Юрий Гагарин полетел в космос: «На следующий день к маминой койке подходит делегация из горкома: “Ваш сын появился на свет в такой исторический момент, хорошо бы назвать его Юрием”». У Гальцева есть такая песня:
Ух ты! Мы вышли из бухты.
Впереди – наш друг океан.
Наши девочки запрятали
Рученьки в муфты
И ждут нас,
Нас на берегу.
А где-то в Крыму —
Девушка в розовом сарафане,
И мама её не отпускала гулять,
Но мы просили:
«Отпусти, мама, дочку с нами!
Ведь мы, блин, подводники.
Мы – силачи».
– Вот так и мы – прямо, не заходя в казарму, сразу вышли из бухты за боны и отправились в поход. И вернулись мы из него только в сентябре, практически через полгода. Ходили в водах Тихого и Атлантического океанов, подо льдами Северного Ледовитого океана.
– А вы знали, что идёте подо льдами?
– Я всё знал, потому что мой боевой пост в рубке был рядом с командиром. При всплытии я снимал штурвал, поднимался на мостик, там его снова надевал, так что моё место даже выше, чем у командира лодки. Я должен наблюдать за горизнтом и докладывать командиру, какие цели справа, слева и прямо по курсу. По другую сторону находятся или старпом, или вахтенный офицер. Мне приходилось невольно слышать их разговоры, и я думал: «Какие же они умные!» Особо хочется отметить роль командира подводной лодки. На подводной лодке командир – это и отец, и бог. Он пользуется абсолютным авторитетом, неподдельным уважением всего экипажа. Поэтому члены экипажа обращаются к нему не по званию, как это принято по уставу, а по должности: «Товарищ командир». Для меня до сих пор капитан 3‑го ранга Слёзкин – идеал мужчины и офицера. Не было на подводной лодке и так называемой «дедовщины», характерной для других родов войск. Матросы 4‑го года службы («годки») пользовались уважением, но не злоупотребляли своим статусом. Они были настоящими профессионалами, заинтересованными передать свой опыт принимающим у них эстафету молодым матросам. По существу, они занимались на подводной лодке их профессиональной подготовкой и делали это качественно, порой сурово, но справедливо, не унижая при этом достоинства молодых матросов. Например, командуют: «Пролезь через всю лодку по трюму!» Или: «Вот эта труба – посмотри, куда она идёт». Или: «Вот этот клапан для чего?» и т. д. Свою специальность «годки» знали досконально и были правой рукой офицеров. Между «годками» были свои отношения, существовал свой негласный кодекс, но морской, а не уголовный. Все понимали, что от каждого на лодке зависит судьба всего экипажа. Не тот клапан открыл – вода пошла в цистерны, рули в подводном положении не так поставил – дифферент на нос, и лодка пошла вниз, может затонуть.
– Всё это, наверное, очень пригодилось вам в боевых условиях во время Карибского кризиса в октябре 1962 года.
– Когда начались эти события, мы находились на берегу, в казарме. На самой лодке условий для отдыха нет – я три года спал на торпеде, в первом торпедном отсеке. Особенно плохо в надводном положении – лодку мотает как бочку. Но зато, когда лодка погрузится на глубину более тридцати метров, качка прекращается и наступает приятная тишина и блаженство, так как в подводном положении дизеля не работают. Первый и шестой отсеки подводной лодки являются жилыми. В них находятся подвесные койки, расположенные между и над торпедами. Для того чтобы забраться на койку, нужно подтянуться на клапанах и занять горизонтальное положение. При этом для того, чтобы изменить положение тела на койке (повернуться на другой бок), нужно спуститься с койки и проделать ту же операцию, так как, когда лежишь на койке, тебе в бока с обеих сторон упираются клапана и различные приборы. Первый и шестой отсеки служат для рядового состава и необычной столовой, именуемой «бочок». На торпеды, расположенные по правому и левому борту отсека, кладут толстую доску, хранящуюся в этом же отсеке, на которую ставят посуду из дюралевого шкафчика и принесённую из камбуза пищу. Питание любое, вплоть до варенья – но аппетита нет. Хотя в морской паёк входит бутылка портвейна «777» и шоколадка. Но не хочется, и без того мутит. В плавании кок вечером нередко обходит всех членов экипажа, включая матросов, и спрашивает, что приготовить на следующий день. Самое ценное – это таранка в запаянных банках и сухари. Частые проблемы с личной гигиеной, особенно когда лодка уходит в дальнее плавание. Душ вообще не предусмотрен, а умываться можно только при наличии пресной воды, которой нередко хватает только на три-четыре дня. Потом для этого используется морская вода, которая вредит коже. Поэтому умывание прекращается. Врач утром берёт бачок со спиртом и вату и предлагает протереть вам лицо. Поэтому после похода на берегу первым делом экипаж везут в баню.
– Почти как шахтёров после забоя.
– Да, грязь приходилось буквально отскребать. После дальнего похода подводную лодку встречают комбриг и оркестр. В столовой бригады для команды накрывают стол, на нём по традиции поросёнок. После этого команду направляют в дом отдыха на двухнедельный отдых. За время службы было много интересных походов, различных достойных упоминания случаев. Но, наверное, самый яркий и запомнившийся на всю жизнь был поход во время Карибского кризиса. Наша подводная лодка принимала в нём непосредственное участие и, по мнению руководства, успешно справилась с поставленной задачей. В тот день в четыре часа объявили боевую тревогу. Но подготовка лодки к этому походу осуществлялась заранее. Были загружены торпеды, пополнен запас питания, заправлены цистерны с питьевой водой. Накануне закрасили бортовые номера, сняли флаг, сварщики заварили аварийно-сигнальный буй, который лодка в случае аварии выбрасывает с глубины для связи со спасателями. Это означало, что помощи не будет. Всех построили на пирсе. После этого выходит комбриг: «Товарищи матросы, вам предстоит дальний поход. Это боевой поход, связанный с выполнением особо важного задания Родины. Если кто-то отказывается, прошу шаг вперёд. Никаких последствий для вас не будет». Тишина, никто не шелохнулся. «Тогда желаю успеха, хорошего вам похода!» Прозвучала команда: «По боевым местам!», отошли от пирса, вышли за боны – и сразу погружение. Наша задача состояла в том, чтобы через Корейский пролив выйти в Тихий океан и у берегов Австралии перехватить и сопроводить два американских авианосца, следующих, по данным разведки, в Токийский залив. Но Корейский пролив заминирован. Его можно пройти только в надводном положении. Поэтому мы приблизились к нему в сумерках и пошли в надводном положении. Я стою на мостике рядом с командиром. Вдруг с Хоккайдо приближаются американские самолёты, пускают осветительные ракеты и запрашивают: «Чья подводная лодка». Мы набираем полный ход, чтобы уйти и погрузиться. Нас начинают бомбить. Как мы потом узнали, у идущей за нами подводной лодки оторвало рубку, и она была вынуждена вернуться назад. Проскакиваем минные заграждения, поворачиваем на север и ложимся на грунт. А американц