Сойкин пробует жить под колпаком
Отправив Аню в школу, Михаил Иванович Сойкин крепко задумался. Ему теперь неопределенно долгое время придется жить под колпаком. И если бы только ему. И колпак этот, удушливый, но хрупкий, от неловкого движения мог лопнуть, обрушиться на головы находившихся под ним и осколками своими пресечь течение их жизней.
Он оделся, вышел из квартиры, аккуратно запер дверь. Новый замок еще не разработался, ключ ригельный проникал в его чрево с трудом, но дверь после ремонта выглядела надежно, основательно. Толкнув ее еще раз для очистки совести, Михаил Иванович спустился вниз по лестнице и оказался на улице. Те, кто следили за ним на этом участке, располагались, должно быть, в одном из домов неподалеку. Сейчас кто-то невидимый доложил, что объект из дома вышел. До работы путь неблизкий.
Пешком на станцию и одна остановка электричкой. Там бывший цех механического завода. Теперь фирма «Рекрут». Хозяин — голландец. Вновь набирают людей, демонтируют станки и оборудование, разукомплектованное за время «вынужденных отпусков», завозят автоматическую линию. Михаил Иванович оказался востребованным — лучше него старое производство на сегодняшний день никто не знает. Что такое деньги, он почти забыл. Пенсия смешная вся уходила на Аньку. Девка молодая, в обносках в школу не пошлешь. «Рекрут» платил хорошо и регулярно. Если раньше номенклатуру изделий рекомендовал не разглашать первый отдел, то теперь менеджер по режиму. Делали примерно то же самое, но уже не для родной Советской армии, а для абстрактного заказчика. Куда уходили изделия с заводского двора, не знал на заводе никто. То есть почти никто. Михаил Иванович догадывался. Он знал, в каких странах и для каких целей то, что производилось на мехзаводе, могло быть востребовано. Работу эту он желал и был ей мучительно рад, и мука эта разрывала его на две неравные части. На одной половине Анька, с неизвестным будущим, страшным и непредсказуемым, на другой интересы страны, которой уже не было фактически, но которая все же в судорогах и кривляниях из последних сил сопротивлялась своему уничтожению.
До станции двадцать пять минут пешком. Общественный транспорт приказал долго жить месяцев так с восемь. Шел он в сопровождении топтунов. Не одних и тех же — а разных. Но время от времени фигуры вдалеке повторялись. Наружна эта продолжалась уже недели три, а списочный состав оперативных сотрудников был ограничен.
Нужно отдать должное, они меняли каждый раз одежду, вели себя аккуратно, ненавязчиво. Не хочешь — не смотри. Не нравится — не замечай.
На перроне, перед посадкой в электричку, его передали другому человеку. При выходе из нее — третьему. В цехе он на виду. Или работает с чертежами и спецификациями по новому оборудованию, или ходит по пролетам, как бы наблюдая за ходом работ, а на самом деле думая о своем. Стол его, в бывшем кабинете начальника цеха, завален чертежами. Мужики, засидевшиеся без работы, все делают в охотку, быстро, хорошо. Михал Иваныча уважают.
Обратный путь в том же порядке. Передают его по этапам до самого дома. А дома слушающие стены. Человека со стороны он в цехе вычислил бы быстро. Не было такого. Значит, кто-то из своих. Собеседование. Интересы государства. Неблагонадежный. Вы бы не могли нам помочь в этом деле?.. А как не помочь, когда так не хочется терять работу.
Однажды, из озорства, он на электричке не поехал, а пошел просто так, вдоль насыпи. Идти предстояло километра три, и его, по всей видимости, потеряли. В километре примерно от городка проехал мимо автомобиль, чуть притормозил, потом медленно поехал дальше. Наконец притормозил опять, и молодой человек, приоткрыв дверку, предложил садиться. Чего грязь месить? Михаил Иванович удовлетворенно уселся рядом с водителем и попросил его довезти до дома. Они было двинулись в нужном направлении, но потом тот, что сзади, спросил про адрес. Михаил Иванович назвал.
Больше он потом таких экспериментов не проводил. И себе неудобство, и людям нервотрепка. Люди делают свою работу, причин и следствий знать не должны в принципе. У них и без него дел много…
Аня Сойкина
Полтаха появился у нас в классе на третий день после достославных событий. Римма представила его и объяснила про родителей-военнослужащих. Дело житейское. Парнем он оказался компанейским, копейку в кармане имел и вскоре стал душой общества. Родители его еще не приехали, и пока он жил один в двухкомнатной квартире на улице Перцева. Контейнер с вещами должен был прибыть одновременно с родителями, и он спал на раскладушке, а вечера коротал в свободном постижении жизни. Как он объяснял, школа его в Дагестане просто закрылась. Русские, предчувствуя близкую войну и скорый кошмар, уходили и оттуда. Бригада, где служил отец, сократилась до полка, а лично его папашу перевели вот сюда. Про Дагестан он рассказывать не любил.
Я пару раз посетила его «дупло» вместе с компашкой. Подробностей недавних событий, к которым я имела самое прямое отношение, никто толком не знал. Я даже как-то успокаиваться стала, в себя приходить. Дядя Ваня о себе не напоминал. Вообще-то исчезновение преподавателя при загадочных обстоятельствах, сопровожденное трупом в его квартире, — событие не из последних. Только в городе почти одновременно столько людей пропало, что какая-то атрофия восприятия наступила. То, что меня допрашивали как свидетельницу, знали, то, что я бегала от тех, кто допрашивал, знали, и это мне придавало некоторый шарм. Но приближались экзамены и отодвинули на второй план все остальное. Нам прислали другого преподавателя французского. Я поговорила с ним немного, и он убедился, что дальнейшие занятия со мной пустая формальность. Только вот семинаров наших было безумно жаль.
А прокололся Полтаха случайно. Оказалось, что у папы есть на работе мастер, хохол, уехавший вначале из Чечни, а потом из Махачкалы. Он Дагестан знал как свои пять пальцев. Монтажником там каким-то работал. Отец на работе обмолвился, что есть, мол, еще один бегун-беглец, и тот захотел встретиться. Не поленился в школу прийти и с Полтахой побеседовать. Интерес у него был. Беседовал он долго и потом сказал, что парень-то привирает. Ни в каком Дагестане он в жизни не был, разве что в Ставрополе или в Минводах. Отец уши навострил. У него знакомый в военкомате, друг детства. Тот справки навел, и оказалось, что никаких Полтавских город не ждет вовсе. То есть казачок-то засланный. Это за мной, видимо, присматривать. А он и присматривал, как я потом убедилась. Глаз не спускал. Юный друг чекистов.
За мной следили как-то аккуратно. Или я по малолетству не могла понять, где шпион, а где просто прохожий. Больше на улицу Перцева я не ходила, а вскоре и парень исчез. Римма объяснила, что родителей в другой город переводят.
Дядя Ваня скорее всего должен был выйти на меня. Я девушка молодая, по городу могу перемещаться в самых непредсказуемых направлениях. Тем более что те несколько часов, которые мы провели в беседах и размышлениях у Славика Баранова, совершенно выпали из всех оперативных планов и отчетов. Значит, не все потеряно. От этого старшие товарищи так и прикалываются. И верят моим байкам «из склепа», наверное, наполовину, Ну не идиоты же они?
Серьезный наезд на меня произошел через самого невинного человека. Кожухова вдруг пустилась в ностальгические воспоминания о том, как я у нее тогда отсиживалась, о том, что везет же людям и что да как. Пригласила домой. Я пошла. Скучно мне и одиноко. У Кожуховой мы вначале джин баночный пили, а когда приторчали, к предкам в бар наведались. Там джин оказался настоящий. Целая бутылка большая и почти нетронутая. Мы себе отлили граммов сто, а в бутылку долили водки. Вышло почти незаметно. Потом с соком развели его и еще приторчали. Смотрели видик. Полный джентльменский набор. Только Кожухова мне в душу полезла. А правда ли, что у нас с Дядей Ваней нежные отношения? Нет, она ничего такого не думает, но старикан-то уж точно неровно дышит. Или дышал. А где бы он мог сейчас быть? А кто его знает. А потом я засобиралась и ушла.
Зачем папе эти тексты? Зачем мне? А дядя Ваня может с ними новую жизнь начать. Когда я в первый раз принесла ему страничку, он усмехнулся, попросил разрешения оставить ее до завтра. Потом я все их перетаскала по одной. Наконец решено было их отксерить.
Когда он решил фрагмент в газете опубликовать, должно же было что-то произойти? Сон какой-нибудь. Предчувствие. Грипп или ангина. Нет. Ничего не произошло. Значит, так было предначертано в Книге судеб, А то, что он попросил разрешения подписаться фамилией и именем папы, объясняется, как он сказал, некоторым образом этикой. Как бы неэтично ему свою работу в районной газетке публиковать, даже по частям. Подражание Нострадамусу, попытка вольного перевода как бы… А сделал он это, чтобы проверить кое-что. Событие одно. Уж больно точное попадание по месту и персоналиям. В солидную громкую газету такое бы не взяли, а в нашу грех не взять. Вот и вышло черт знает что.
Дядя Ваня на дне
Пройти мне предстояло метров триста. Слава Баранов времени даром не терял. Жил он теперь исключительно халтурами. Подрядами — как он называл это. Еще накануне Баранов от работы в особнячке на Третьей Красноармейской отказался. Можно было пуп надорвать за два куска. Но теперь, искренне желая помочь своему другу, вколотившему-таки в него три сотни слов на манящем, но так и несбывшемся французском языке, а скорее, из благодарности, за неоказание интимно-мстительных услуг Анжелке, работу взял. Никакой мебели в особнячок еще не завозили. Предстояло срезать одни стояки, ставить другие, так как все стены, кроме несущих, были снесены. Предлагалось и Славику участвовать в строительстве, но он сослался на то, что сварное дело — его хлеб, сантехника — маргарин, а строить стены и малярить как бы и можно, но лучше он найдет недорогих классных работяг. На том и порешили. Ключи от особнячка были Славику бандюганами этими выданы, материалы завезены, а аппаратик сварочный, бытовой, но усиленный и усовершенствованный у него был свой. В этот-то особнячок и отправил меня Славик.