быстренько всех пятерых, только возле Желнина задержавшись, прямиком отправился к коечке ночного новичка, где мгновенно обнаружил, что тот мертв. А наверное, не главврач на утреннем обходе должен обнаруживать мертвеца в «легкой» палате. Мощеный сделал знак Желнину, схватился за голову, потом руки развел.
Смерть в больнице — дело заурядное. Но на этот раз все происходило не совсем так, как всегда. Прежде всего, о том, что произошло, Желнин с Мощеным догадались только по некоторым репликам. Остальные три их товарища по несчастью существовали будто в другой реальности и ничего не поняли вовсе. Один лакал бульон, другой жевал что-то из передачи, а третий и вовсе спал.
Укладывали на скорбную тележку и выкатывали Ваню Митрофанова — а именно так звали бедолагу — без причитаний и излишних телодвижений. Мало ли зачем везут больного, а лицо прикрыто — ну и что. В палатах обход, и все на местах. То есть некоторая конспирация была соблюдена. А потом из палаты вызвали Мощеного. Он все не возвращался, а примерно через полчаса после его ухода пришел дилижанс и за Желниным. Он бы и сам доковылял с чьей-нибудь помощью в другой конец коридора. Он сам оказался нужен Малахову. И вовсе не по причине своих починенных кишок. Прямо в кабинет Желнина провезли. Вернее, в предбаннике помогли сойти с каталки и прошлепать внутрь. А затем Малахов дверь закрыл. Мощеный сидел тут же, бледный и задумчивый.
— Как, Сережа, самочувствие? — спросил Малахов первым делом.
— Ничего. Кушать хочется.
— Кушать — это хорошо. Кушать — это завтра, во второй половине дня. Немножко каши. А послезавтра хорошо покушаешь. Сидеть не больно? Нормально все?
— Не болит вроде.
— Это хорошо. От вина отдохнешь. В праздники-то взял лишку?
— Естественно.
— Ну вот и славно. Ты вот скажи-ка… тот человек, что ночью приходил, как выглядел?
— Да вам, наверное, лучше знать.
— Почему ты так решил?
— Вы что, своих людей не знаете?
— Видишь ли, Сережа, у нас практиканты.
— И что, угробил практикант человека?
— Ну, не угробил, но и не помог. Мы разберемся.
— Халат белый, высокий, худой, лицо тонкое. Аккуратный.
— Почему так решил?
— Он укол сделал и шприц в чемоданчик сложил, и ампулку, и головку стеклянную. И двигался аккуратно. Не как…
— Не как врач?
— Да.
— Ну, врачом ему уже не быть. А во сколько он вошел?
— Четыре сорок пять.
— Проснулся и посмотрел на часы?
— Вот именно. Я заснул только что. А потом проснулся. Когда открывается дверь, поток воздуха меня достает.
— Интересно. Так и простудиться недолго. А болеть вам сейчас не след. Кстати, паспорт ваш где?
— Дома. Карточка аккредитационная.
— Да-да. А вот друга вашего, господина Мощеного, выписываем.
— Жаль.
— А мне вот не жаль. А ведь это он вас надоумил коечку поменять?
— Да я сам.
— Будет вам, будет. Коечка-то несчастливая. Мы ее все же на склад отнесем. В подсобку.
— Можно идти?
— Куда торопитесь, Сережа?
— Домой. В палату.
— Палата ваша теперь другая. Вас сейчас на другой этаж поднимут.
— В лифте?
— В лифте.
— А…
— Все принесут. С товарищем попрощайтесь.
— Прощай, Мощеный.
— До свидания, Желнин. Не принести ли тебе, Серега, пивка? Ему когда можно?
— Месяц после выписки нельзя алкоголя и острого. А пока нельзя даже фруктов. Кисломолочные можно. Йогурты. У тебя, Сергей, дома-то что?
— Дома ничего. Друзья, шелкоперы.
— Вот. Пусть они тебе и паспорт принесут. Потом. Для выписки. А пока отдыхай. Я сам позвоню в газету. Все у тебя хорошо. Только вот аппендикс свой переносил. Что же раньше не обращался?
— Думал, желудок.
— Думать — это хорошо. Это полезно.
Новая палата Желнина оказалась непростой. Одноместный люкс районного масштаба. Маленький цветной телевизор, филодендрон в кадке, кнопка вызова врача. Серега Желнин был человеком тертым. Кое в чем разбирался, а, следовательно, это ему понравиться не могло. Малахов пришел несколько позже.
— Как самочувствие?
— Хреновое.
— То-то же. Дела-то твои, парень, хреновей не придумаешь.
— Щипцы, что ли, в животе забыли?
— Я вот анализы сделал Чекмареву Василию Адамовичу.
— Это кому?
— Это тому, который гостей принимал ночью.
— Так его же по-другому звали.
— Звали его именно так. Бардак вселенский коснулся и нашего богоугодного заведения. Менялись люди, уволилась девочка, карточки перепутали, фамилии не те. Черт знает что.
— Вы хотите сказать…
— Вот именно. К тебе это приходили ночью. И укол тебе делали. Только не укрепляющий, а наоборот.
— Киллер, что ли?
— Это уж тебе видней. Деньги, что ли, не отдал?
— Какие у меня деньги…
— Ну журналистское расследование затеял?
— Какие у нас расследования. Все поделено и оприходовано. Что я, враг себе?
— Ну подумай.
— О чем?
— Из-за тебя человека убили. И про это никто пока не знает. Чекмарев — студент далекого отсюда вуза. Родители его вообще на Сахалине. Схватятся не скоро. Время есть.
— У кого?
— У всех. А ты лежи пока. Лежи и молчи. Ты теперь и есть Василий Адамович Чекмарев. Ну на несколько дней.
— Шутите?
— Ты жить хочешь?
Лежал он теперь головой к окну, и ночное броуновское движение снега можно было наблюдать, только если сесть. Рамы здесь были выкрашены, щели заткнуты ветошными дранками и заклеены липкой лентой. Занавески двойные. Но смотреть в окно Серега Желнин разлюбил. Он, быстро приходя в кондиционное состояние, столь же прытко пытался выстроить новую систему координат и определить свое место в ней. У него не было причин не верить Малахову. По пустякам простого человека в спецпалатах не прячут. А на следующий день, точнее, ночь случилось и вовсе экстраординарное. Малахов вошел явно встревоженный и не один. Хирург Костя выглядел не лучше.
— Ты жить-то хочешь? — спросил главврач.
— Опять вы за свое.
— Ругаешься — значит, хочешь.
— Гостей ждете?
— Ждем. И тебе придется спрятаться. Вставай помалу.
Желнин мог уже ковылять слегка. Шов срастался. Но возникали проблемы другого рода. Ночь. Коридор. Опасность. Малахов привел его к лифту, вызвал кабину, они прошли внутрь, двери захлопнулись. Малахов нажал последнюю кнопку в ряду. Значит, не первый этаж, а подвал. Наверное, надежное место.
Костя ждал их уже внизу. Коридор с тусклой лампочкой, кафель белый на стенах, удушливый запах формалина. Дверь заперта, и Малахов вынимает из кармана огромный какой-то ключ, поворачивает в скважине.
— Приляг пока тут.
Стол мраморный, чистый, опять белый кафель и холод иных времен. Желнин догадался, что там, за следующей дверью.
Костя с Малаховым сняли с него «домашнюю» униформу, пижаму, тапочки и переодели в скорбную сатиновую хламиду, как и положено в морге.
— В какую руку его кололи? — спросил Малахов.
— Дайте сообразить. Стоял тот мужик слева. Левая рука у студента чуть подвернута была. В правую. В сгиб.
— А тебя куда сестры кололи? В какую руку?
— В левую.
— Вот мы тебя сейчас в правую и уколем. Чтобы полная иллюзия трупа.
— Что меня, щупать, что ли, будут?
— Если пощупают, тебе конец. И нам, пожалуй. Ты уж постарайся не приходить в себя не вовремя.
— А кто это будет?
— Кто-то из тех, кто тебя знает. И еще люди.
— Бандиты, что ли?
— Бери, парень, выше. Из чека.
— Шутки шутите.
— Районный начальник ФСБ звонил. Хотят посмотреть на труп.
— Хотеть невредно.
— Давай руку.
Минуты через две Желнин уснул. Малахов с Костей положили его на заранее приготовленное место и нацепили на ногу бирку с фамилией и регистрационным номером…
Живой человек, хотя и спящий, скажем так, сильно спящий — а вкололи Желнину дозу на пределе допустимого, — все же отличается от мертвого. Достаточно потрогать за теплую пятку. Малахов пока вне подозрений. С чего это ему в дело такое ввязываться? После того как они с Костей Желнина уложили, Малахов лично занялся режиссурой — тальком припудрил румянец, тапочки больничные снова надел на него, а подумав, и на всех остальных отмучившихся. Для единообразия. Не положено тапочек трупам — а у него свой монастырь. Пожалуйста, со своим уставом не ходите.
Гости появились в условленное время. Их было четверо. Три человека неопределенно цветущего возраста, красивые мужчины с признаками интеллекта на лицах. Двое явно в более коротких отношениях, очевидно, работают по одному направлению, и один чуть повыше и помоложе, с родинкой на правой щеке. Малахов не знал, что Мощеный столкнулся с группой в коридоре, совершенно случайно. После он сам подошел к доктору и сказал, что тот, с родинкой, по походке, росту и сутулым плечам очень похож на того ночного гостя, сделавшего инъекцию. Вошел он в больницу совершенно свободно, как будто так и надо. В прошлый раз его никто, как оказалось, не видел. Через незапертую дверь черного хода проник и, так как, очевидно, прекрасно знал план помещения, прошел в палату и мгновенно вышел. В это самое время дежурную с этажа вызвали к телефону, который в кабинете дежурного врача. В коридоре телефон в это время почему-то не работал. Может быть, еще кто-нибудь совершенно случайно видел исполнителя приговора в щелочку, в дверь незакрытую, но значения не придал. Спокойствие олимпийское. Таких вот берут в космонавты.
Рядом с ними девочка лет пятнадцати. В морге, естественно, первый раз в жизни. Посмотрела на весы, хотела, может быть, спросить, но не решилась. Он бы мог объяснить, что взвешивают на них внутренние органы. И зачем вот этот таз и вот то ведерко, тоже можно было бы рассказать. Мужчинам это все явно не в диковинку.
Вошли они в скорбное помещение, огляделись. Тот, что старше званием, остановился в нерешительности, Малахова рукой придержал. А тот, что с родинкой, после некоторого замешательства возле Желнина остановился. Нужно сказать, что отдаленное сходство с Чекмаревым у него было. Волосы у того и другого густые, темные. Лежал Чекмарев тогда на спине. Лица после операции у всех осунувшиеся, неуловимо похожие, и в палате свет выключен. Малахов позаботился о том, чтобы и здесь, в блоке, киловатт убавить — одну лампочку поменял на перегоревшую, другую на сорок ватт. Лишь бы руками не трогали и не переворачивали на бок. Ума хватит. Но ситуацию спасла девочка. Ее, как он догадался, привели для опознания. И у нее-то нервы и не выдержали. Желнина она опознала, боднула головой, горлом как-то сказала: «Он» — и медленно стала оседать. Обморок.