Он потерял драгоценные мгновения, включая дрожащими руками пеленгатор, и оранжевая ниточка успела исчезнуть с экрана. Но зеленый скачущий огонек удалось засечь, и остаток ночи Север провел у пульта, пытаясь определиться на местности.
Почему-то по карте выходило, что этот маяк не стоит на одном месте, а блуждает по своему сектору. Север с любопытством следил его передвижение: огонек то сиял, подобно звезде, то был еле виден, — пока не забрезжил рассвет, и огонек, вернувшись в исходную точку, не погас.
Все это было весьма странным. Похоже, маяк попал кому-то в руки… кому-то, кто едва ли подозревает о его истинном назначении. Не было бы худа! Не было бы худа тому, кто владеет маяком. Но как отыскать этого человека? То есть Север хотел верить, что это человек, а не какое-то жуткое существо, вроде тех, что вчера преследовали его в лесу. Наверное, лучше всего будет обойти участок, где отмечалась работа маяка. А на случай, если он опять подаст сигнал, оставить включенным пеленгатор и фиксирующие устройства.
А вдруг придет Меда? Что-то подсказывало: скоро они встретятся вновь! Внезапно захотелось махнуть рукой на нежданно проснувшийся маяк и остаться на “Инде”, ждать ее.
Но нет, это не дело. Контакт Контактом, но это не значит, что ради него можно забыть о других заботах.
Да, но если она все же придет? На этот случай Север решил разблокировать механизм засовов: если Меда решит подняться, сработают трамплин и фотоэлемент. Ей останется лишь подождать его. Да и с чего это он вообще взял, что она придет?!
Север пошел было к скафандру, но покачал головой: неохота таскать на себе эту тяжесть! И зачем? Все пробы, все анализы единодушны: нет опасности ни в воздухе, ни в воде, ни в составе почвы. Он убеждал сам себя, не сознаваясь, что велика искушение предстать на этот раз пред Медой в своем обычном облике и поглядеть, признает ли она “Лиховида”. Он пристегнул к поясу оружие, съемочную камеру, походный пеленгатор — и отправился в путь.
Нецый ушел из Обители Уснувших задолго до рассвета. Он весь вымок в росе, пока добрался до поляны, где стояла разлапая изба пришлеца, и затаился там, где уже лежал вчера.
Он устал. По пути, сюда, еще ночью, он не устрашился дойти и до скрещенья дорог, и там…
Нецый помотал головой — вспоминать о том не хотелось. Да и не видел он еще, как же исхитриться содеять то чаробесие, за коим ходил ночью на нечистое место.
Он пощупал туго набитый заплечный мешок. Там что-то завозилось, заворочалось, и Нецый ткнул мягкий мешок кулаком. Возня тотчас стихла.
Лес звенел птичьими голосами. Солнце испило росу, трава стала сухой и жесткой. Воцарилось жаркое бездождие. А из избушки никто не появлялся.
Может, там и нет никого? Разве не мог хозяин уйти раньше, чем появился Нецый? А он тут лежит, трясется, что твой заяц!
Наконец, сперва бочком, робея, Нецый насмелился ступить на поляну. И ничего, гром не грянул с небес, не выскочило чудище, не кинулось на незваного гостя…
Нецый обошел кругом жилища пришлеца, прикидывая, как бы изловчиться и долезть до высокой двери.
— Злая изба! — бормотал он. — Не иначе, на болоте рублена, по сырому бору катана, на лютых зверях вожена, на проклятом месте ставлена.
И не видать ни лесенки, ни приступочки! Вскарабкаться разве по птичьей ноге? Оно бы можно, да не заграбастает ли его острый коготь, не разорвет ли в клочки?
От такой догадки жаром проняло Нецыя, он попятился от страшной, когтистой лапищи, как вдруг… земля под его ногами дрогнула, вздыбилась — и неведомая сила, высоко подкинув Нецыя, зашвырнула его чрез внезапно отворившуюся дверь прямехонько на середину чужой избы, клацнув за спиной — будто вострыми зубьями!
Нескорое время миновало, пока Нецый сыскал в себе крошки храбрости и насмелился оглядеться.
Здесь все очень напоминало Обиталище Уснувших! Только там, в пещере, столы да лавки, тоже срубленные из железного дерева, были покрыты пылью, стекло темно мерцало, — а здесь все блестело. Как-то раз торговцы-кочевники показали Нецыю осколки драгоценного стеклянного сосуда, который везли в обмен на целебную воду, да побили в тряске. Но стекло, принадлежавшее Уснувшим, было совсем иным. Хоть топором бей его — не разобьешь. Нецый пробовал, а как же?.. Но где же дупла с прозрачными камнями? Иль их здесь нет?
Нецый задумчиво стукнул в стену, но она внезапно отъехала в сторону, и пред взором остолбенелого гостя открылось темное углубление, в котором… в котором затаился один из Уснувших! Тот самый, кого Нецый видел вчера! И стрелы золотые сверкают на плечах!
Затаился. Подстерегает… Зачем только было соваться сюда на соблазн и погибель?!
С воплем отпрянув, Нецый с размаху сел на круглую лавку. Та завертелась. Он свалился — и навзничь грянулся об пол. Под тяжестью его тела туго набитый заплечный мешок лопнул.
Сонм бабочек и рой мух закружился над беспомощно простертым Нецыем! Запрыгали из мешка жабы, поползли ужи, ежи. Сильно запахло сырой, прелой гнилью.
Бабочка с тусклыми, серыми крылышками затрепетала над самым лицом Нецыя, и пыльца; похожая на прах, посыпалась ему на губы.
Яростно отплевываясь, он смахнул бабочку и, разогнав устремившихся к нему ужей, кинулся к дверям. Те послушно распахнулись, едва он приблизился, и Нецый вывалился за порог, уже в полете вспомнив, что у этой избы нет лесенки…
Однако против ожидания приземлился он мягко, на четвереньки, будто земля подставила ему ладони.
Вскинул гудящую голову, глянул вверх.
Нет, Уснувший не кидался вослед, двери вновь сомкнулись, и Нецый облегченно смежил веки… Но тут же вскочил и, топоча на месте, взмахивая руками, завопил что было мочи:
— Девки злые, лихие, лютые! Ослепите чужеземщину, черные, белые, вороные, голубые, карие, красные. очи его! Раздуйте его утробу толще угольной ямы, засушите его тело меньше луговой травы, уморите его скорее мухи осенней!..
И опрометью кинулся прочь, в заросли.
Ну и уходились они с дедом! Зорянка ног не чуяла, когда наконец Атей повел ее из лесу. А ему словно бы все нипочем: шагает медленно да ровно, будто и не ночь минула, а час.
В вышине таяли звезды. Зорянка приостановилась, вспомнив, как Лиховид уверял ее, будто там, средь далеких свечек, его родина…
Атей ушел вперед, а Зорянка все стояла, подняв глаза к небу. Ее слегка пошатывало от усталости, голова кружилась, кружилась… Зорянку словно бы несла мягкая, мерная волна.
Там, там высоко — безмерное, неоглядное поле, над коим летают, будто незримые птицы, мысли и желанья тех, кто живет здесь, в лесу, и на горах, и в степи, и в Дивьей земле, и в Залесской стране. Но, наверное, так же вьются над тем полем и невидимые птицы-мысли сородичей Лиховидовых? Да вот беда: очень уж пугливы птицы, норовят не встречаться друг с другом, а потому никому не. дано изведать тайные чаяния и мысли другого человека, тем паче — чужеземщины…
Эта догадка столь опечалила Зорянку, что она вовсе обессилела. Прощально махнув деду, крикнула, чтобы шел, а сама прилегла где стояла, под ракитовым кустом. Но долго еще дрема не могла подступиться к ней, потому что Зорянка развязала дареную узорчатую опояску и прильнула к ней щекой, ни о чем не думая, только лишь о том, как бы увидать Лиховида. И пусть он тоже возжелает ее повидать, пусть!..
Слышали ее небеса, да звезды, да трава-мурава:
— Ой вы ветры буйные, распорите его белу грудь, откройте ретиво сердце, навейте тоску со кручиною, и ничем бы не смог он отговориться: ни заговором, ни приговором, ни светом ночным, ни лучом дневным. И как я к траве-мураве льну, так бы и он ко мне крепко льнул во сне и наяву, в день и полудень, в ночь и полуночь, при частых звездах и буйных ветрах. Раньше пороги обимурские пылью разлетятся, чем тоска его от меня остудится!
Ни с того ни с сего слезы навернулись на глаза. Столько жалко вдруг себя сделалось: лежит в чистом полюшке под кусточком, уж и заря в небо выходит… а он, обаянник чужедальный, поди и думать о ней забыл!
Так и сморилась она в слезах, когда уж почти рассвело, а пробудилась — солнце катилось на закат. Целый день проспала! Разбудила ее непонятная тревога, что жгла как крапива. Сердце томилось…
Зорянка торопливо искупалась в ближнем бочажке, смыла остатки дремы, но тревогу смыть не удалось.
Прислушалась к себе. Лиховид… да, с ним что-то недоброе. Бежать к его избе? Нет… почему-то ее неудержимо тянуло в селение. Верно, туда он пришел… не обидели ль его там?!
Надо скорее!.. Но тоска гнула к земле, не давала взлететь. Зорянка бегом ворвалась в лесной шатер, свистнула… и тут же рядом очутился серый волк порыскучий.
— Сослужи службу, зверятко!
Поддернув повыше платье, Зорянка вскочила на волка верхом, стиснула коленями поджарые его бока — и тотчас зеленый ветер ударил ей в лицо.
Он не нашел ничего, ничего!.. Тихая ярость жгла душу. Словно бы нарочно подшутил кто, надсмеялся. Совсем отдаться злобе на этого кого-то мешала только твердая уверенность, что на экране он видел именно сиянье маяков. Сымитировать их невозможно. Ничто, кроме них, не могло быть уловлено специально настроенными приборами.
Ну что же. Надо смириться. И заново — уже засветло — обшарить сектор, откуда подавались сигналы, а если снова постигнет неудача — ждать. И делать свое дело.
Но вот что чудно. Стоило Северу внушить себе, что необходимо запастись терпением, как его охватило страшное нетерпение! Ноги против воли пускались в бег. Он помчался по лесу, еле успевая отстранять от лица ветки. Словно бы на чей-то настойчивый зов.
Да что такое? Куда он, стремится, влекомый неодолимым желанием… вновь увидеть Меду!
“Ты что? Стой!” — беззвучно приказывал он себе.
— Стой, Север! — молил вслух, словно кого-то чужого, — нет, напрасно.
Пытаясь сориентироваться, он приглядывался к местности, пока не понял: бежит туда, где увидел вчера на берегу странное игрище, центром которого была Меда. В селение людей.