Валерий Петрович поморщился. Слишком вычурно. И еще беда в том, что в пользу данной версии нет ни единой материальной улики. И сразу появляется целая куча новых вопросов:
?Кто этот некто – «мститель»?
?Почему он ждал пятнадцать лет?
?Отчего стал мстить именно сейчас?
И так далее. И ведь это только первая коллизия из всех возможных, причем в рамках лишь одного треугольника Алла – Любочка – Иван Иванович. А ведь виновницей исчезновения мужчины тогда, в девяносто первом, могла стать и Любочка. Во всяком случае, для того, чтобы совершить убийство, психопатологии в ее характере, по наблюдениям полковника, вполне хватало… Да еще алкоголизм…
А если отвлечься от треугольника? И рассмотреть круг хотя бы тех подозреваемых, что проживали здесь же, в Листвянке, на улице Чапаева? Тогда можно задать себе и другие, не менее интересные вопросы. Ну, например:
?Связано ли с пропажей Аллы исчезновение таджикского мальчика Бури?
?Действительно ли Алла Михайловна хотела завещать свой дом и участок внуку Ване? Успела ли она составить и заверить завещание? И знал ли об этом юноша?
Затем:
?Мог ли зять Стас поторопить свою тещу отправиться на тот свет – чтобы затем выгодно продать ее дом в Листвянке соседу Василию?
?А может быть, ради того же – обладания домом – убийство совершил сам Василий?
Вопросов было слишком много.
Еще из школьного курса алгебры помнилось, что система уравнений имеет решение, когда количество неизвестных равняется числу уравнений.
В данном случае неизвестных было значительно больше.
Что оставалось делать полковнику?
Только множить количество уравнений. Или – последовательно уменьшать число неизвестных.
И то, и другое означало – собирать новую информацию.
Надо пойти к Василию и допросить его. Хоть на первый взгляд версия, что преступник – сосед, выглядит достаточно нелепо… Н-да, избавиться от соседки, чтобы потом купить ее участок и устроить на нем бассейн… Однако… Чего только не бывает в нынешние лихие времена, когда жизнь порой обесценивается до ста рублей, пачки сигарет или мобильника… Как с тем артистом, о котором позавчера по телевизору говорили: ударили сзади по голове, забрали скромную театральную получку и телефон…
На дворе совсем стемнело. Блаженная дачная тишина разлилась над осенней Листвянкой. Лишь шумели в вышине сосны и березы, от станции раздался свисток электрички да прогромыхал по Советской один грузовик.
Весь день Валерий Петрович ничего не ел – не считая пирожков за чаепитием с Любочкой, – однако обедать ему не хотелось. Когда появлялась работа, у Ходасевича всякий раз пропадал аппетит. И не тянуло больше следить за новостями по телевизору. Из размеренного увальня-старикана полковник превращался в собранного энергичного мужчину. Он сам чувствовал это и был весьма доволен сим обстоятельством.
Ходасевич решительно сунул блокнот в карман. Теперь надо зажечь на участке прожектор, а потом отправиться к соседу Василию – поговорить о его планах расширения своих угодий.
Намерения Валерия Петровича нарушил мобильный телефон.
Звонил полковник Ибрагимов.
– Пляши, Петрович, – сказал он без всяких предисловий.
– А что случилось?
– Я прокачал тех людей, что ты мне вчера продиктовал.
– Олег Николаич, чего это ты работаешь? Да еще на меня? Воскресенье, вечер!..
– Ты что, недоволен?
– Отнюдь! Я поражен и растроган!
– Тогда слушай… Ни на кого из перечисленных тобой товарищей ни у нас, ни у смежников ничего нет. Все практически чисты, аки херувимы…
– С чего мне тогда плясать?
– Ты не торопись, дослушай до конца.
– Слушаю внимательно.
– Так вот, ни на кого нет ничего, кроме… Кроме одной персоны.
– А именно?
– Есть там, среди заявленных тобой, один пианист…
Ходасевич понял: Ибрагимов не хочет по открытой линии, да еще мобильной, называть фамилии. Речь все-таки шла о персональной, конфиденциальной информации – к которой, по идее, у службы нет доступа.
– Да-а, интересует меня и пианист тоже, – откликнулся Валерий Петрович, немедленно вызвав в памяти образ музыканта Ковригина: плотный боровичок с венчиком седых волос над загорелой лысиной, одетый в какие-то обноски. – И очень даже интересует.
– Так вот, в стародавние времена, а конкретно, в восемьдесят четвертом году, данный товарищ проходил по уголовному делу – по статье сто двадцать первой тогдашнего УК РСФСР. Часть, между прочим, вторая, пункт «вэ».
– Убей бог, не помню, что за статья.
– Это потому, Петрович, – хмыкнул куратор, – что ты под ней наверняка не ходил.
– Вот обрадовал, – пробурчал Ходасевич.
– Потому что данная статья старого УК посвящена гомосексуализму. А часть два-вэ значит мужеложество в отношении несовершеннолетнего.
– О-о! – протянул частный сыщик. – Оч-чень интересно. И в чем конкретно наш фигурант нагрешил?
– Упомянутый гражданин совершал развратные действия в отношении двоих несовершеннолетних. Мальчиков, между прочим, шести и восьми лет. Родители пострадавших обратились в милицию. Завертелось дело – правда, под стражу педофила не взяли, ограничились подпиской о невыезде. Потом – я так думаю – у данного товарища нашлись высокие покровители или оказалось много денег. Или и то, и другое вместе. Потому что через два месяца родители пострадавших парнишек заявили, что дети дядю оговорили, и дело было прекращено за недоказанностью участия обвиняемого в совершении преступления. Так что педофил отделался легким испугом. Вот и все.
– Сильно! Спасибо. Ты мне здорово помог… А что было потом? После восемьдесят четвертого года? Этот пи-дагог и пи-анист свои порочные склонности не проявлял?
– Кто ж его знает. Больше никаких документов по данному гражданину не имеется. Но обычно подобные типы свою практику не оставляют – особенно если однажды вышли сухими из воды. Поэтому если тебе, Петрович, интересно мое мнение, то, думаю, пакостничать твой музыкант не перестал – да только больше ни разу его за руку (или за что правильнее сказать в данном случае?) не поймали.
– Да-а, Олег Николаич, удивил ты меня. Особенно своими познаниями в мужеложестве.
Голос Ибрагимова посуровел:
– Шутить изволишь?
– Изволю, – вздохнул Валерий Петрович. – На самом деле я тебе очень благодарен. Необычный и потому очень полезный материал.
Куратор подобрел:
– То-то же.
– А ты почему в воскресенье на службе сидишь?
– Так, накопились разные делишки, – неопределенно ответил Ибрагимов.
– Может, ты заодно и вторую мою просьбу выполнишь? Ту самую, помнишь: по поводу звонков на один мобильный номер…
– А я ее уже выполнил.
– Вот как? Ох, спасибо тебе, Олег Николаич, большое. Не знаю, как тебя и благодарить.
– С тех пор как шотландцы изобрели виски, это не проблема.
– Да я уж усвоил. «Блю лейбл».
– Списочек звонков с интересующего тебя телефончика готов. Сейчас мой парнишка его изучает и свои комментарии на полях пишет, а то ты человек в этом смысле девственный, не все самостоятельно поймешь…
– Отлично. Парнишка тоже на мою благодарность рассчитывает?
– Он обойдется… А тебя, Петрович, я жду завтра утром – часикам, скажем, к десяти. Адрес ты знаешь.
И полковник Ибрагимов отбился, оставив Ходасевича с новыми неизвестными в его системе уравнений. Да еще и с новым уравнением: оказывается, пианист Ковригин, проживающий на огромном участке в самом конце улицы Чапаева, – гомосексуалист, педофил. Или, во всяком случае, во времена оные проявлял педерастические наклонности.
А немедленно вслед за звонком Ибрагимова домой явился Ванечка с велосипедом (о присутствии которого в Листвянке Ходасевич, признаться, и позабыл): раскрасневшийся, довольный, возбужденный.
Бросил велик у крыльца, влетел на веранду.
– Здравствуйте, гражданин следователь! Меня никто не спрашивал?
– Вроде бы нет.
– И маманя меня не разыскивала?
– Нет.
– Круто.
Вспомнив о долге гостеприимства – или в данном случае правильнее называть сей долг отеческим? – Валерий Петрович поинтересовался:
– Есть будешь?
– А то!
– Тогда разогрею то, что оставила нам твоя мама. Заодно и сам поужинаю.
– Кул! А я пока в душ.
Схватил со стола оставшийся после завтрака Любочкин пирожок и исчез в ванной.
Валерий Петрович грел еду и думал: как жаль, что Танюшка давно выросла и ему, увы, уже не нужно о ней заботиться. И внуков от падчерицы никак не дождешься – потому и приходится свой отеческий потенциал сублимировать на совершенно посторонних детей…
Ванечка вывалился из ванной, обмотанный вокруг чресл полотенцем, когда еда на столе уже исходила паром.
– Оденься, – заботливо посоветовал ему Валерий Петрович. – На веранде холодно.
– Угу.
Борщ уже начал остывать, когда юноша явился к столу одетым, с тщательно зачесанными волосами.
Ходасевич сел поесть с ним за компанию.
– А вы правда шпион? – вдруг спросил юноша, запуская ложку в борщ.
– Шпионами бывают чужие. Свои называются разведчиками.
Глаза у юнца заблистали:
– Значит, вы разведчик? Как Штирлиц? Круто! Расскажите!..
– Однажды мне пришлось убрать одного человека двадцати лет от роду. Подсыпать ему в суп крысиного яда.
Ваня сперва принял его слова за чистую монету. Спросил с округлившимися глазами:
– Почему? За что?
– Он слишком много болтал за обедом.
– А-а, это, типа, такая шутка, – разочарованно протянул Ванечка, уткнулся в тарелку и вопросы задавать перестал.
А когда с ужином было покончено и глаза сытого юноши маслено заблестели, Валерий Петрович, словно бы невзначай, промолвил:
– Говорят, ты скоро станешь очень богат.
Иван нахмурился и насторожился.
– Я? Кто говорит? С какой стати?
– Ведь бабушка завещала этот дом – тебе.
– Мне?
Удивление студента выглядело весьма наигранным.