Ему случалось одалживать книжку кому-нибудь из своего отсека, но только тем, кому он симпатизировал, а такие здесь были наперечет. Неспособность должника вернуть книгу в обговоренный короткий срок неминуемо приводила к перепалке, кончавшейся вмешательством надзирателей. Раз в неделю в отсеке появлялся заключенный, пользовавшийся доверием охраны, с тележкой книг из главной тюремной библиотеки, и предлагал взять два произведения – всегда не более двух. Как водится, смертникам доставалось худшее чтиво с затертыми, рваными, засаленными обложками, а то и вовсе без обложек и даже без некоторых страниц. Каким придурком надо быть, чтобы аккуратно вырвать из книги страницу-другую, просто чтобы нагадить следующему читателю? В тюрьме таких было полно.
Коди никогда не видел тюремную библиотеку, но подозревал, что его личное собрание богаче и в лучшем состоянии.
Четвертую стену его камеры образовывали толстые решетки, посередине которых была дверь с прорезью для подноса с едой. Напротив Коди, через коридор, помещался Джонни Лейн, чернокожий, убивший в приступе наркотической ярости жену и двух приемных детей. Девять лет назад оказавшись здесь, он был почти неграмотным. Коди терпеливо учил его читать и часто делился с ним своими книгами. Со временем Джонни обрел веру и стал читать только Библию. Много лет назад он решил, что Бог призывает его читать проповеди, чему он и предавался громогласно, на весь отсек, пока жалобы не стали до того настойчивыми, что ему пришлось умолкнуть. Убедившись, что Бог не намерен его спасать, он забился вглубь камеры и завесил решетку простынями и картонками, сделав свою изоляцию полной. Теперь он отказывался от положенного дважды в неделю душа и от ежедневной часовой прогулки во дворе, отвергал большую часть еды, а не брился уже несколько лет. Коди забыл, когда последний раз видел или слышал Джонни, спавшего на бетонной плите в двадцати ярдах от него.
В тюрьме действовали строгие правила на предмет того, что разрешено хранить смертнику у себя в камере. До тех пор пока Коди не затеял свою тяжбу, разрешенный максимум книг составлял десять штук. Тогдашний начальник тюрьмы проиграл ему в федеральном суде и был вне себя. За четырнадцать лет Коди сам, без помощи адвоката, подал пять исков. Так он добился права на книги, телевизор, улучшение кормежки и увеличение времени прогулок. Было и два проигрыша: кондиционера и нормального отопления он не получил.
Но дни его судебных тяжб остались далеко позади. Считать отмеренное ему время в днях больше не приходилось. Жить Коди оставалось три часа. Он в последний раз в жизни заказал себе еду: пиццу «Пеперони» и земляничный молочный коктейль.
В отсеке для смертников царил Марвин, здоровенный детина, афроамериканец, уже более десятка лет ведавший здесь соблюдением порядка. Марвину нравилась эта работа, потому что заключенные находились в изоляции и буянили нечасто. Как правило, он хорошо с ними обращался и ожидал того же от других надзирателей, которые в основном не обманывали его ожиданий. Некоторые, правда, были жестковаты, а порой и вовсе жестоки. Но поскольку Марвин оставался в отсеке не круглые сутки, он не мог за всем уследить.
В дальнем конце коридора срабатывает зуммер, с шумом отворяется тяжелая дверь. Вскоре к камере подходит Марвин. Глядя сквозь решетки, он спрашивает:
– Ты как, Коди?
В отсеке в кои-то веки тишина, нарушаемая только негромко работающими телевизорами. Привычные переговоры через решетки тоже стихли. Это великий вечер, вечер казни, когда заключенные уходят в себя, в свои мысли, и остро осознают реальность: все они приговорены к смерти, и такой момент неизбежно придется пережить каждому.
Коди сидит на кровати и смотрит телевизор. Кивнув Марвину, он встает и наводит на телевизор дистанционный пульт. Голос ведущего новостей становится громче:
– Коди Уоллеса по-прежнему намерены казнить в определенное для этого время. Апелляции адвокатов, обычно подаваемые в последнюю минуту, вряд ли что-то изменят: казнь произойдет примерно через три часа, а точнее – в десять вечера. Прошение о помиловании, поданное губернатору, по-прежнему остается без ответа.
Коди подходит к телевизору ближе. Диктор продолжает:
– Четырнадцать лет назад Уоллес, которому сейчас двадцать девять лет, был признан виновным в убийстве Дороти и Эрла Бейкер в их сельском доме в ходе неудачной попытки ограбления.
На экране появляются фотографии двух жертв.
– Брат Уоллеса, Брайан, погиб на месте. Пятнадцатилетнего Уоллеса признали виновным в тяжком убийстве, караемом смертью, и если все пойдет по плану, то он станет самым молодым казненным в этом штате. Эксперты не ожидают, что казнь снова будет отложена.
Коди нажимает на кнопку, и экран гаснет. Он делает шаг к решетке.
– Видал, Марвин? Раз по Пятому каналу говорят, что так будет, значит, мне конец.
– Мне жаль, – отвечает Марвин негромко, на случай, если их подслушивают.
– Чего уж там, Марвин. Мы ведь знали, что этот день наступит. Так что давай не будем.
– Я могу чем-то помочь?
– Уже нет. Много лет назад ты мог бы помочь с побегом. Но мы упустили наш шанс.
– Да, боюсь, время вышло. Знаешь, здесь твой адвокат. Пустить его к тебе?
– Давай. И спасибо, Марвин, спасибо за все.
Марвин, попятившись, исчезает. Снова зуммер, появляется Джек Гарбер с толстыми папками. У него длинные волосы, стянутые на затылке в хвост, мятый костюм – так обычно и выглядят запыхавшиеся адвокаты смертников, теряющие очередного подзащитного.
– Ну, как ты, приятель? – спрашивает он почти шепотом.
– Лучше некуда. Скажи что-нибудь хорошее.
– Верховный суд все никак не примет решение, хотя я заставил этих клоунов повертеться. Губернатор до сих пор не сказал ни «да», ни «нет», но учти, он всегда ждет, пока суды захлопнут все двери, чтобы самому вылезти из берлоги с громким заявлением.
– Он хоть раз даровал помилование в последнюю минуту?
– Нет, где ему!
– А разве он не вел кампанию за губернаторский пост под лозунгом «Казнить больше и быстрее»?
– Вроде бы да, вел.
– Зачем тогда мы теряем время на губернатора?
– У тебя есть идея получше? Мы почти исчерпали наши возможности, Коди. Теперь все очень стремно.
– Стремно? – переспрашивает со смехом Коди, но тут же спохватывается и понижает голос. – Через три часа мою задницу пристегнут к койке на колесах и в руку мне всадят иглу, так что да, Джек, все это будет стремно… Почему-то у меня чувство некоторой беззащитности.
Коди приближается к решетке и смотрит на Гарбера. Они довольно долго глядят друг на друга.
– Все кончено, верно?
Джек, помотав головой, тихо отвечает:
– Еще нет, то есть почти да… Я еще не затянул «Аве Мария».
– Какие мои шансы?
– Даже не знаю, – пожимает плечами Джек. – Один из ста. Времени все меньше.
Коди подходит еще ближе, теперь они почти соприкасаются носами.
– Дело закрыто, и я к этому готов. Устал от напряжения, устал ждать, устал есть тюремное дерьмо, я много от чего устал, Джек. Так что я готов уйти.
– Не говори так. Я никогда не сдаюсь.
– Я здесь уже четырнадцать лет, Джек. Я смертельно устал от этого места.
– Рано или поздно Верховный суд постановит, что судить несовершеннолетних за тяжкое убийство нельзя, только, боюсь, это случится не сегодня вечером.
– Мне было пятнадцать лет, на том суде меня защищал горе-адвокат. Присяжные ненавидели меня, ненавидели его. У меня не было ни одного шанса, Джек. Жаль, не вы были моим адвокатом на суде.
– И мне жаль.
– Если подумать, Джек, то мне всегда и везде не везло.
– Мне так жаль, Коди…
Коди, отступая от решетки, выдавливает улыбку.
– Извините, что стал себя жалеть.
– Все в порядке, сейчас можно.
– Сколько раз вы присутствовали при казнях, Джек?
– Трижды.
– С вас хватило?
– Более чем.
– Вот и хорошо, не хочу, чтобы вы наблюдали мою смерть. Чтобы никаких свидетелей на моей половине комнаты, поняли? Пусть семья Бейкер молится, плачет и радуется, когда я перестану дышать. Думаю, они это заслужили. Может, им от этого полегчает. А по мне пусть никто не проливает слез.
– Ты уверен? Я буду там на случай, если вдруг понадоблюсь тебе.
– Не надо, я все решил, Джек. Вы бились как лев, чтобы сохранить мне жизнь, нечего вам смотреть, как я умираю.
– Как хочешь, тут хозяин – ты.
– Вот уж действительно!
Джек с заметным облегчением косится на часы.
– Мне надо идти, пора звонить в суд. Вернусь через час.
– Держите их за яйца, тигр!
Джек уходит, где-то лязгает невидимая дверь. Коди в глубокой задумчивости сидит на краю своей кровати. Снова зуммер. Возвращается Марвин. Коди опять подходит к решетке.
– Что еще?
– Понимаешь, Коди, сюда идет начальник для последних… ну, сам понимаешь.
– Я думал, мы еще вчера с этим покончили.
– Он хочет повторить. – Марвин упирается лбом в решетку. – Тут такое дело… Он нервничает, это же его первая казнь.
– Моя тоже.
– Ну да. Ему надо кое-что проверить, повторить правила и процедуры, все такое. Ты уж с ним поласковей, он мой босс.
– Стану я любезничать с начальником тюрьмы! Через три часа мне так и так хана.
– Перестань, Коди, с ним врач, так что лучше не бузи.
– Врач?
– Он самый, так положено. Им надо убедиться, что ты вполне здоров для… для иглы.
– Ты шутишь, что ли? – смеется Коди.
– Я серьезно, Коди. Нынче никому не до шуток.
Коди пятится назад и истерически хохочет. К двери подходят начальник тюрьмы и врач в белом халате, и Марвин отступает в тень. У начальника в руках блокнот-планшет с анкетой, он заметно нервничает. Коди возвращается к решетке. Врач осторожности ради держит дистанцию.
– Значит, так, Уоллес, – начинает начальник, – я предупреждал тебя вчера, что мы обязаны следовать процедуре. Если тебе не нравится, не суди меня строго: все это придумали задолго до моего прихода. Это доктор Пакстон, главный тюремный врач.