– То и дело говорят.
Коди бережно вынимает письмо из одного из конвертов.
– Вот самое первое, от двадцать второго апреля тысяча девятьсот семьдесят восьмого года. «Дорогой Коди, меня зовут Айрис Вандеркамп, я живу в городке Норт-Платт, Небраска. Я прихожанка лютеранской церкви Святого Тимофея, наш женский библейский класс запускает новый проект. Мы протягиваем руку помощи молодым мужчинам, приговоренным к казни. Мы – противницы смертной казни и выступаем за ее отмену. Может, это прозвучит немного странно – но что я могла бы для вас сделать? Прошу ответить на это письмо. Искренне ваша, Айрис».
– Я помню все, будто это было вчера. Как-то вечером мы изучали у меня дома Библию, и Джеральдин Фишер рассказала, что прочла об одной женщине в Омахе, больше двадцати лет переписывающейся с приговоренным к казни заключенным, беднягой с Юга. Его собирались отправить в газовую камеру. Так все это начиналось. Мы стали искать имена. Твое выплыло потому, что тебе тогда было семнадцать лет, совсем молоденький. Я написала тебе и стала ждать.
– Прочитав ваше письмо, я не поверил, что кто-то на воле знает про меня, знает, что меня ждет казнь, и хочет сделать для меня что-то хорошее. Понимаете, мисс Айрис, – помню, я сто раз вам об этом писал, – у меня нет ни родни, ни друзей. И внезапно появились вы. Наверное, Джек мне друг, но он не в счет, он же мой адвокат.
– Ты ответил на мое письмо.
– Я был ужасно напуган. Раньше я не писал и не получал писем, не считая переписки с судами. Но я решился. Взял в библиотеке словарь и изучил каждое словечко. Написал печатными буквами – думаю, научился кое-как этому в первом классе.
– Получилось чудесное письмо, без единой описки. Такое впечатление, что у тебя ушло на него много времени.
– Да, долгие часы, но времени у меня было полно. Так у меня появилось занятие, цель. Хотелось произвести на вас впечатление.
– А я из-за тебя расплакалась. И потом плакала снова и снова.
– Знаете, мисс Айрис, когда меня привезли сюда мальчишкой, я был неважным читателем. Я бросил школу в десять лет. А еще раньше поменял столько школ и учителей, что мне разонравилось учиться. Брайан сбежал из колонии для несовершеннолетних, нашел меня в очередной приемной семье, и мы пустились в бега вместе. Больше я в школе не был. Немного умел читать, но не очень хорошо. Получив ваше письмо, я понял, что должен на него ответить. Одолжил бумагу и карандаш, взял словарь. Мне хотелось, чтобы не подкачало ни одно словечко.
– Было удивительно следить за тем, как с годами у тебя улучшался почерк, Коди. Сначала ты по-детски выписывал печатные буквы.
– Я и был ребенком.
– Но ты быстро перешел на рукописный шрифт.
– Вы сами меня об этом попросили, помните? Вернее, настоятельно предложили, чтобы я освоил рукописный шрифт и стал писать по-взрослому.
– Так и было. Еще я прислала тебе книжку по чистописанию.
Коди кладет письмо на койку, бросает взгляд на свою стену из книг и берет одну с полки.
– Вот она, «Искусство беглого чистописания». Я проводил с этой книгой долгие часы, мисс Айрис. На присланные вами деньги я купил бумагу и карандаши и часами тренировался.
Коди ставит книгу на место и берет другую. Показывая ее ей, он говорит:
– Мой первый словарь Уэбстера для студентов колледжей, издательство «Рэндом-хаус», мисс Айрис. Ясное дело, в бумажной обложке, чтобы мы не поубивали друг дружку словарями. Я прочел его целиком, мисс Айрис, от корки до корки, и не один раз.
– Знаю, знаю. Если помнишь, я предостерегала тебя от чрезмерного использования слишком умных слов. Иногда тебе хотелось ими блеснуть.
Коди со смехом бросает словарь на койку.
– Ясное дело, я важничал, но только перед вами, больше не перед кем было. Какое словечко вас сильнее всего покоробило?
– Их было очень много. Но почему-то вспоминается «строптивый».
– Мое любимое! Все равно что шумный, непокорный. Вы предостерегали меня от многих эпитетов: сервильный, скорбный, тлетворный, строптивый.
– Довольно. Я хотела показать, что такие слова не всегда передают сильные чувства и что выбор высокопарных слов иногда портит весь текст.
– Я полюбил слова: чем они громче, тем для меня лучше. – Коди с любовью смотрит на свою стену из книг.
– Знаешь, Коди, – говорит мисс Айрис, – у меня здесь мурашки бегают по коже, но все эти книги делают твою комнатушку более яркой и более красочной, что ли.
– До сих пор эти книги спасали мне жизнь. Это вы прислали их все, вы даже не представляете, что они для меня значат.
– Какая книга была первой?
Коди улыбается, показывает пальцем и достает книжку.
– «Мустанг» Луиса Ламура, – гордо говорит он и листает страницы. – Я прочел, вернее, дочитал ее десятого июня семьдесят восьмого года. У меня ушло на нее два месяца, мисс Айрис, потому что слишком многие слова были мне незнакомы. Вижу незнакомое слово – прерываюсь, записываю его, лезу в словарь, нахожу его там. Дочитаю абзац так, чтобы понять все до одного слова, встаю, хожу взад-вперед и опять его читаю. На это уходили бесконечные часы, но мне не жаль ни одной минуты. Я обожал слова, обожал их учить – и длинные, и короткие. Я вел список знакомых мне слов, насчет произношения которых не был уверен, и уточнял все у Джека, у капеллана, а иногда даже у Марвина. Я тренировался и тренировался, пока не разобрался со всеми словами, мисс Айрис. Со всем словарем.
– Знаю, знаю. Мне самой приходилось браться за словарь, чтобы понять некоторые твои письма.
– Слова я обожал, а уж по всяким историям и вовсе с ума сходил. Они позволяли мне уноситься прочь, колесить по миру, перелетать из этого века в прошлый и в следующий. Мое воображение пылало от них огнем, благодаря им я понимал, что не схожу с ума, в отличие от всех остальных здесь.
Он возвращает книгу на место и любовно разглядывает свою коллекцию.
– Вы все присылали и присылали их, мисс Айрис. Каждую неделю новая книга, а то и две-три. Я все их читал и перечитывал. Обычно я читал по десять – двенадцать часов в день, и все благодаря вам.
– Кто твой любимый писатель?
Этот вопрос вызывает у Коди смех, он качает головой.
– Боюсь, пришлось бы слишком долго перечислять. Но если бы можно было назвать только одного, то я бы выбрал Луиса Ламура. – Он указывает на полку. – Я прочел сорок одну его книгу. Еще люблю Микки Спиллейна, Эда Макбейна, Элмора Леонарда, Рэймонда Чандлера, Джона Данна Макдональда.
– Да, ты всегда говорил, что любишь детективы и книги про преступников.
– Так я же сам преступник. Столько документов это доказывают.
– Ты не преступник.
– Неужели? Тогда почему я здесь?
– Очень хороший вопрос, Коди. Хотела бы я, чтобы кто-нибудь дал мне на него правильный ответ.
Коди зачарованно смотрит на книги. Наконец, он спрашивает:
– Где вы брали все эти книги, мисс Айрис?
– О, я уверена, что писала тебе об этом в письме.
– Ответьте мне, черт возьми! Время уходит.
– Не бранись.
– Извините. Зря я не принял валиум.
– Что ты не принял?
– Неважно.
– Где я их только ни брала: на распродажах, на барахолках, на библиотечных аукционах, в букинистических магазинах. Ни за одну не заплатила больше доллара.
– Вы все их читали, прежде чем отправить мне?
– Почти все. Я не люблю грязь, а ведь бывают похабные авторы, вроде Гарольда Роббинса. Вот ведь гадость! Но я отсылала тебе и такие.
– Я очень признателен вам за это, мисс Айрис. Похабники мне тоже по нраву.
– Фу, гадость!
– Вы точно не читали главку-другую?
– Разве что самое начало, только чтобы понять, о чем там.
– Как вам «Долина кукол»[1]? Я перечитал ее пять раз, и она до сих пор меня возбуждает.
– Лучше поговорим о чем-нибудь другом.
– Что? Неужели вы не хотите поговорить про секс?
– Как-то не хочется.
– Мисс Айрис, у меня никогда не было секса, представляете? Меня бросили в тюрьму в четырнадцать лет, а сюда, в отсек для смертников, – в пятнадцать. Брайан всегда говорил, что у него был секс в тринадцать лет, в сиротском доме, но он был старше меня на четыре года, и потом, он был врунишка. А я так и не сподобился. Поэтому похабные книжки так меня радуют.
– Прошу, давай поговорим о чем-нибудь другом.
– Нет уж, мисс Айрис. Мне осталось жить меньше двух часов, так что я буду говорить, о чем сам захочу.
– Назови три свои любимые книги.
Это сбивает Коди с толку, и он долго не отвечает. Глядя на полки, он в задумчивости потирает руки. Наконец, снимает с полки книгу и показывает мисс Айрис обложку.
– «Гроздья гнева» Джона Стейнбека. Это про Джоудов и других переселенцев из Оклахомы, перебирающихся от отчаяния в Калифорнию в разгар пыльных бурь. Грустно, но дарит надежду. – Он открывает книгу и смотрит на внутреннюю сторону обложки. – Вы прислали ее мне в ноябре восемьдесят четвертого года, я прочел ее семь раз.
Он бережно возвращает книгу на полку и берет другую.
– «Хладнокровное убийство» Трумена Капоте, настоящий шедевр криминального жанра. – Он показывает ей обложку. – Читали, мисс Айрис?
– Конечно. Я помню убийство семьи Клаттер, всех четверых, в пятьдесят девятом году. Это случилось в Канзасе, в западной части штата, недалеко от моих мест.
– Этих ребят, Дика Хикока и Перри Смита, повесили. И знаете что, мисс Айрис? Я был рад, когда их повесили. А вы?
– Ну, я тоже не очень горевала.
– Вот же чудеса, мисс Айрис! Я сижу в отсеке для смертников и читаю быль про то, как плохие парни вломились в дом к невинным спящим людям и убили их. Звучит знакомо? И я прямо счастлив, что их поймали и казнили.
– Да, чудеса.
– В том-то и странность смертного приговора, мисс Айрис. Иногда приходишь в ярость от его несправедливости, а иногда ловишь себя на том, что тайком аплодируешь присяжным. Потому что сукин сын заслужил смерти. За мои четырнадцать лет здесь казнили восьмерых. Четверых в газовой камере, четверым сделали инъекцию. Один, скорее всего, не был виновен, зато остальные семь точно заслуживали смерти. Тем не менее шестерых мне было жаль, а двоих – нет.