Он вертел головой, вяло протестовал, но то дерьмо, которым его напичкали, сделало восприятие мира слишком поверхностным, а движения — медленными и вялыми.
Он оглянулся и увидел, как обнаженная красивая женщина медленно приближается к нему под ритмичную музыку, держа в руке искусственный фаллос.
Когда все закончилось, он не мог пошевелиться. Свернувшись калачиком, Зотов уснул прямо на той постели, где его и брали много раз подряд. Ему хотелось покончить с собой, но сделать это, когда за тобой постоянно наблюдают, как за ценным экспонатом, невозможно.
Теперь его лицо разбито, и съемку наверняка отменят, значит, он сможет вернуться домой и отоспаться. Иногда ему даже казалось, что он привык к тому, что с ним творят.
Мама пригрозил ему в случае чего расправиться с матерью. О самом Ромке речи вообще не было. Он знал, что его жизнь сейчас не стоит ничего. Жить он еще будет столько, сколько сможет давать огромным мужикам. Один серьезный нервный срыв — и через час он будет считаться пропавшим без вести.
Мысль о тихом отъезде из города во время одного из перерывов между съемками, когда его отпускали домой на побывку, не покидала его уже давно. Конечно, его могут поймать, но продолжать жить так, как сейчас, он не мог.
— Вставай, целка, хватит сидеть. Сейчас немного поснимаем, — скомандовал Боков, и все закрутилось вновь.
Март. Москва
Быков, благодаря финансовым вливаниям братвы, преодолел последствия поджога за неделю. Стало даже лучше, чем прежде. Только вот преступников не нашли, и это, надо сказать, не слишком радовало.
Теперь есть противопожарная сигнализация, сторож из молодых ветеранов кавказских войн и страховка. Но тот, кто бросил его в долговую яму, остался безнаказанным. Кандидатур на поджог было хоть отбавляй.
Петров. Если он хотел загнать тренера в финансовую кабалу и, как следствие, подмять под себя, то лучшего способа не найти.
Аросьева. Что может быть страшнее брошенной оскорбленной женщины!
Мелехов. Помощник изредка намекал, что сидит на зарплате, в то время как сам Быков гребет деньги.
Может, он жестким тренерским словом задел какого-нибудь пацана, и тот устроил поджог.
Оставалась, правда, еще одна версия. Поджог мог быть следствием разборки между теми, кто приходил к нему вечером в зал, и их соперниками.
Пришлось продать машину и гараж, чтобы возместить часть потерь. Он поднял плату, и, слава Богу, народ не ушел, но собственные расходы пришлось сократить до минимума.
Мартовским субботним вечером Быков с бухгалтером стали заниматься вычислениями. Очень скоро выяснилось, что уже в июле они отдадут все долги.
— Выкрутимся, Виктор Михайлович, — подытожила Аросьева.
Следующим утром Петров на пару с Коляном ввалились в его кабинет.
— В общем, так, тренер. — Петров сел на стул. — Боссу нужны деньги. Тот маленький толстый мужичонка, который тискал здесь простенькие тренажеры, помнишь?
Быков помнил.
— …Так вот, он и есть мой шеф. До этого тебе об этом было знать не обязательно, а теперь — необходимо. Он хочет, чтобы ты ему лично, завтра, во время его занятий физкультурой, подал в конверте десять тысяч долларов.
— А если я этого не сделаю? — поинтересовался Быков.
— Придется хоронить родных и близких, — тихим голосом сообщил рэкетир.
— Я понял. — Быков скрестил пальцы рук над столом. — Еще что-нибудь?
— До вечера, тренер. — Серега поднялся. — У тебя своя работа, у нас своя.
Быков пораньше поехал домой, поймав на трассе «жигуленок».
Дома он застал Веру в слезах.
— Что случилось? — встревоженно спросил Виктор с порога.
— Звонили твои кредиторы и сказали, чтобы я нашла десять тысяч до завтрашнего вечера, иначе они тебя убьют.
— Я все знаю. Не волнуйся. У меня отложено на черный день именно столько, сколько надо. В конце концов, мы не заплатим ничего лишнего.
Лицо ее стало серьезным:
— Но почему я ничего не знала об этих деньгах?
Быков поцеловал жену.
— Разве тебе не приятно осознавать, что твой суженый готов к любым неожиданностям?
— Наверное, ты лучше разбираешься во всех этих делах, — согласилась она. — Они больше не будут звонить?
— Нет. Я действительно должен и расплачусь.
Быков дождался, когда толстячок закончит упражнения, и подошел к нему с конвертом.
— Здесь не все.
— Мне сказали, что я должен десять тысяч.
— Это проценты, теперь надо отдать долг.
Быкову стало ясно, что по-хорошему не получится.
— Сколько?
— Еще столько же. — Толстячок повернулся и пошел к станку, имитирующему приседания с весом, всем своим видом показывая, что разговор окончен.
Возвращаясь домой, Виктор молил Господа о том, чтобы все были живы и здоровы.
Он уже всерьез стал думать о продаже зала, но вспомнил о Кузине, обосновавшемся в Сочи.
Входя в квартиру, он услышал телефонный звонок:
— Привет, тренер. — Так его приветствовал только Петров. — Ты что же, считать разучился? Десять тысяч с тебя, еще десять с жены и детей.
— Деньги будут.
Услышав ответ мужа, Вера заплакала.
— Завтра вечером я заберу деньги. Мой хозяин несет убытки, надо подпитывать систему, извини.
«Даже „извини“… Почти по-человечески», — подумал Виктор, вешая трубку.
— Сколько им еще нужно? — Глаза жены были полны слез и страха.
— Еще столько же, — признался он, но тут же попытался успокоить ее: — Не волнуйся, я позвоню Кузину, он поможет.
Быков порылся в записной книжке.
— Здорово, Витька. Как жизнь?
— Привет, Игорек. Хреново.
— Что так?
— Подожгли меня зимой. Отремонтировался. Но пришлось залезть в долги.
— Деньги, я так понимаю, ты не в банке брал?
— Нет, у братвы.
— Ну, знаешь…
— Они тренировались в этом зале. Я думал, что ссуда будет беспроцентной.
— Сколько?
— Десять тысяч.
— Не волнуйся, это не проблема. Куда тебе скинуть?
— На счет клуба. — Быков назвал банк и номер счета.
— Послезавтра придут.
— Спасибо, Игорь.
— Нет проблем. Приезжай с женой летом. Отдохнете, в море покупаетесь.
— Приглашение заманчивое, но не обещаю. С этой школой столько забот…
— Ладно, Виктор Михайлович, ориентируйся по обстановке. Не забывай, звони.
Тбилиси
— Ты что здесь делаешь? — Марико подозрительно смотрела на нее.
— Убираю. — Нина вздрогнула, она не слышала, как вошла тетя.
— Зачем?
— Дядя Лео… приказал, — еле слышно произнесла девочка.
— Ну ладно, продолжай… потом подмети в прихожей — там очень грязно. — Тряся тройным подбородком, тетя удалилась на кухню.
Нина не слишком разбиралась в женской красоте, но она видела, насколько непривлекательна ее тетя. Неудивительно, что у дяди Лео были еще две любовницы — соседка и директриса небольшого магазинчика через дорогу. И вот еще и она…
Наводя порядок в прихожей, Нина прислушивалась, как затихли звуки в квартире. Из спальни доносилось бурчание тети — она что-то сердито выговаривала дяде Лео, он не отвечал. Нина слышала, как скрипнула кровать под тяжестью тела, и все стихло.
Она остановилась перед зеркалом с тряпкой в руке. На нее смотрела бледная, тоненькая девочка.
«В этом доме мне никогда не будет хорошо», — подумала Нина, с трудом сдерживая рыдания.
Тряпка выпала из рук. Ей представилось, как дядя в очередной раз властно призывает ее, раскладывает ее, как механическую игрушку, и занимается с ней своей противной, изнурительной любовью. Она зябко поежилась.
«Я не могу здесь больше находиться, — пронеслось в ее голове. — Надо бежать… в любом другом месте мне все равно не будет хуже… Хуже, чем здесь, просто не может быть…» Она вновь посмотрела на свое отражение, и ее губы сомкнулись плотно и решительно. Да, убежать от дяди, от его липких рук… никогда больше их не видеть, попытаться забыть этот кошмар. Уйти и забыть.
— Убираешься? Еще не кончила? — Лео стоял и сонно хлопал глазами. — Какая же ты ленивая… ты все делаешь медленно! — Его глаза постепенно прояснились, он придвинулся к Нине и шлепнул ее ниже спины: — Вот тебе, маленькая негодница! — Он полагал, что шлепок приведет ее в хорошее настроение.
— Почему у вас нет детей, дядя Лео? — спросила Нина. Ей было трудно сдержать свою ненависть.
Лео побагровел.
— Какое твое дело, дура?! Иди, почисти туалет! Иди, иди… Тебя тут кормят, одевают, обувают… приходится отрывать от себя, чтобы тебя согреть и сделать так, чтобы ты ни в чем не нуждалась… Ты живешь, как в раю, и знаешь, что без нас ты бы пропала… сдохла бы на улице, в какой-нибудь грязной канаве, как тысячи беженцев… Мы тебя приласкали, отнеслись к тебе, как к собственной дочери, может быть, даже лучше… А ты, похоже, этого не ценишь. Иди и чисти туалет… Нечего на меня глазеть! А я пойду проверю, как ты это будешь делать…
Через некоторое время дядя Лео появился в ванной комнате. Он смотрел в зеркало на отражение Нины, безропотно сновавшей с тряпками и шваброй. Вот она наклонилась, и платье туго обтянуло ее. Лео облизнул губы. Сонливость пропала. Он подскочил к девочке и спустил трусы.
— Бери в рот! — приказал он, похотливо ухмыляясь.
…Нина чувствовала, как в ней подымается волна ненависти.
«Хватит! — Ярость захлестнула ее. — Пора кончать с этим… Любой ценой!»
Ее зубы сами сжались. Лео завизжал.
Нина отпрянула. Лео корчился от боли. Его лицо было искажено.
— Сука-а-а!!! — хрипел он. — Сука!
Нина схватила флакон одеколона и ударила дядю по голове с такой силой, что сосуд из толстого стекла превратился в мелкое крошево. Лео рухнул на кафельный пол.
Схватив швабру, она молотила по дяде так, как молотят зерно на току, без пауз, без перерыва… Яростно и непримиримо, вымещая всю боль, всю ненависть, все скопившееся в ней отчаяние. Сначала он пытался увертываться, а затем обмяк. Нина отбросила швабру и стала пинать Лео ногами. Ее отчаянная энергия казалась неиссякаемой.