Олигархическая оппозиция во главе с Леонидом поставила своей целью не только уничтожить все законодательные инициативы Агиса, но избавиться и от самого царя-реформатора. В тексте Плутарха нет точного ответа, какова была последовательность событий между возвращением Леонида из изгнания и казнью Агиса. На этот счет существуют различные мнения. Главный вопрос заключается в следующем: до или после захвата власти Леонидом Агис с войском вернулся в Спарту. Как нам кажется, сам переворот произошел в отсутствие Агиса. Но Агис по возвращении не решился развязать гражданскую войну, хотя, скорее всего, часть армии была к нему лояльно настроена. Он распустил войско и, опасаясь за свою жизнь, бежал в храм Афины Меднодомной, как это сделал почти за два с половиной столетия до него регент Павсаний. Его соправитель и сторонник царь Клеомброт, который оставался в Спарте во время похода Агиса, также был вынужден бежать. Но в поисках спасения они выбрали разные священные участки. По-видимому, Клеомброт был отстранен от власти еще до возвращения Агиса. Леонид и его окружение, возможно, рекомендовали Клеомброту добровольно уйти в изгнание, обещая в таком случае не преследовать его. Он нашел себе убежище далеко от столицы, в святилище Посейдона на мысе Тенар (Plut. Agis 16. 6–7).
Плутарх рассказывает о вероломном поведении Леонида, который с помощью прежних друзей Агиса обманом выманил царя из его убежища только для того, чтобы тут же его арестовать. Агиса доставили в тюрьму и в срочном порядке провели судебное заседание, результат которого был заранее известен. Судьями стали эфоры 241/240 г., обязанные своим назначением исключительно царю Леониду, и часть геронтов, сторонников расправы над Агисом. Партия Леонида явно хотела соблюсти хотя бы видимость законности. Ведь судить царя, а тем более приговорить его к смерти могла только собравшаяся в полном составе герусия вместе с коллегией эфоров и вторым царем. Формально этот закон был почти соблюден. Правда, не все 28 геронтов присутствовали на суде, а только те, кто, по словам Плутарха, «был одного с ними /эфорами/ — Л.П./ образа мыслей» (Agis 19. 5). После недолгого разбирательства, больше похожего на фарс, тут же в тюрьме эфоры вынесли Агису смертный приговор, который немедленно был приведен в исполнение. С такой поспешностью в Спарте никогда не расправлялись с царями.
Судя по сообщению Плутарха, эфорам лично пришлось осуществлять вынесенный ими же вердикт, поскольку тюремная прислуга, а за ней и наемники отказались исполнить приказ. Агиса повесили. Плутарх пишет о казни царя как о неслыханном святотатстве (Agis 19; 21). Вместе с Агисом были убиты его мать и бабка, причем, в отличие от царя, женщины погибли без какого-либо предварительного судебного разбирательства.
Неосуществленные планы Агиса были полностью реализованы в 227 г. новым спартанским царем Клеоменом III. Этот царь, в отличие от Агиса, полностью отказался от конституционных мер и с помощью армии наемников осуществил государственный переворот, уничтожив эфорат и отправив в изгнание всех своих политических противников.
Подводя итоги, отметим следующие важные моменты:
Спартанская плутократия, к сер. III в. сосредоточившая в своих руках огромные богатства и монополизировавшая политическую власть с помощью изменения социального состава эфората, постаралась свести к минимуму власть царей и добиться полного политического господства. Действительно, перед реформами Агиса и Клеомена государством фактически управляли эфоры, отодвинув царей на задний план и оставив им лишь титул. Плутарх так описывает мотивы, побудившие Клеомена III к перевороту: будущий реформатор видел, что «сам он царь только по имени, власть же целиком принадлежит эфорам» (Cleom. 3).
В аристократическо-олигархическом полисе, каким, бесспорно, была Спарта, не существовало действенных рычагов дня борьбы «плебса» за свои права в рамках конституционного поля. Политика была монополией исключительно элиты, и реформы проводились по инициативе царей и их ближайшего окружения.
Агис IV в своей реформаторской деятельности на первом этапе использовал традиционные для Спарты методы политической борьбы, такие, в частности, как обращение к оракулам. Для превращения своего проекта в закон он прибег к обычному механизму принятия решений, действуя через герусию и народное собрание.
Несмотря на желание Агиса остаться в рамках закона, логика борьбы вынудила его прибегнуть к силовым методам. Именно при Агисе происходит частичное изменение политического строя Спарты, хотя сам царь, казалось, стремился к обратному — восстановить в прежнем виде спартанское государство.
Агис IV, стремясь упрочить собственную власть, вступил на путь преобразования диархии в монархию. В результате острейшей политической борьбы противников и сторонников реформ традиционная диархия была фактически заменена монархией. Царь Агис стоял у начала этого процесса. В современной историографии подобная трансформация царской власти признается одной из главных целей реформ[306]. Преемники Агиса по реформаторской деятельности Клеомен и Набис установили уже прочный монархический режим, сохранившийся и при римском владычестве. Цари в III в. также уничтожили или в значительной мере преобразовали эфорат и герусию.
Агису не удалось разрешить социальные проблемы и осуществить радикальную трансформацию всей политической системы Спарты. Эта неудача объясняется главным образом тем, что Агис первоначально пытался действовать в так называемом правовом поле. Судьба Агиса и его реформ стала хорошим примером для его духовного преемника царя Клеомена. Тот сумел избавиться от оппозиции самым решительным способом: прежде всего он уничтожил эфорат и подчинил непосредственно себе остальные правящие институты. Реформы в Спарте царь Клеомен проводил уже как единоличный правитель эллинистического образца. Реформаторская деятельность Агиса и Клеомена — второй после Ликурга пример в истории Спарты, доказывающий, что «люди иногда способны радикально трансформировать даже свои самые фундаментальные институты»[307].
Глава 3.Эпоха перемен в эллинистической Спарте: успех реформ царя Клеомена III
Предварительные замечания
О реформах спартанского царя Клеомена III мы узнаем главным образом из биографии этого царя у Плутарха. Не вызывает сомнения, что Плутарх при написании биографий Агиса и Клеомена главным образом использовал Филарха, на которого он сам неоднократно ссылается. Будучи лаконофилом и горячим поклонником царей-реформаторов, Филарх дал самую высокую оценку как им самим, так и их реформам. Это особенно относится к Клеомену — центральной фигуре последних книг его «Истории». По словам Т. Африки, «наполненный драматическими и героическими сценами, часто театральный рассказ Филарха изображает царские реформы в самом благоприятном свете, игнорируя или затемняя их менее привлекательные аспекты»[308]. Плутарх в своих оценках, как правило, следовал за Филархом, стиль которого как нельзя лучше соответствовал стилю самого Плутарха. Даже Клеомена, чьи поступки далеко не всегда выглядели безупречными в моральном отношении, Плутарх вслед за Филархом оправдывает и каждый раз находит наиболее выгодное для спартанского царя объяснение. Насколько романтический ореол вокруг Клеомена соответствовал действительности, может подсказать как анализ текста Плутарха, так и сравнение его данных с другими источниками, главным образом с Полибием, у которого не было повода восхищаться Клеоменом.
Полибий, в отличие от Плутарха, не был склонен идеализировать Клеомена. Скорее, наоборот, он относился к нему с известным предубеждением, вполне понятным для защитника Ахейского союза и противника социальных революций. В шестой книге «Всеобщей истории», где Полибий неоднократно упоминал Спарту и с похвалой отзывался о законодательстве Ликурга, он тем не менее опустил тему, непосредственно повлиявшую на судьбу Ахейской федерации и всей Греции: он оставил без внимания реформаторскую деятельность Клеомена. Б. Шимрон объясняет такое молчание Полибия его нежеланием останавливаться на событиях, которые в конечном счете подтолкнули его героя Арата к роковому для Греции союзу с Македонией[309].
Причина явно враждебного настроя Полибия по отношению к Клеомену и его реформам объясняется также отсутствием большой временной дистанции между ним и спартанским царем. Для Полибия все события, связанные с Клеоменом, были делом недавнего прошлого, еще остро переживаемого и неоднозначно оцениваемого. А для Плутарха те же самые события являлись только антикварной древностью, и поэтому его отношение к Клеомену «более нейтрально, более объективно, лишено личной заинтересованности»[310].
Хотя Полибий не испытывал симпатий ни к современной ему Спарте, ни к врагу его родины Клеомену, которого считал тираном, принесшим беды Спарте, тем не менее он отдавал должное несомненным талантам спартанского царя. Свой рассказ о гибели Клеомена в Египте он завершает такими словами: «Так кончил жизнь Клеомен, человек искусный в обращении, способный к ведению государственных дел, словом, самой природой предназначенный в вожди и цари» (V. 39. 6).
Остальные древние писатели не добавили ничего принципиально нового к сообщениям Полибия и Плутарха.
Современные ученые далеко не однозначно оценивают как личность Клеомена, так и его реформаторскую деятельность[311]. Во многом их оценка зависит от степени доверия к двум древним авторам, Плутарху и Полибию, по-разному трактующим историю царствования Клеомена. Агиографическая традиция, берущая свое начало от Филарха и органически воспринятая Плутархом, делает ударение на преемственности, на идентичности идеологии Агиса и Клеомена. В современной науке, наоборот, стараются найти и находят принципиальные отличия между этими двумя царями-реформаторами. В Клеомене видят скорее истинного наследника своего отца Леонида, человека, менее всего склонного к романтической рефлексии и сознательно стремящегося к монархической власти[312]. Стремление к упрочению власти собственной и самого института царской власти признается в современной историографии одной из главных целей реформ Клеомена[313].
Спарта перед началом реформ Клеомена
К середине IIΙ в.[314] Спарта достигла дна демографической ямы. Здесь, судя по данным Плутарха (Agis 5. 6–7), оставались не более ста семей, владевших всеми богатствами страны. Только члены этой корпорации занимали места в правящих структурах и управляли страной. Остальная малоимущая часть гражданства, скорее всего, вовсе не участвовала в принятии решений. Даже эфорат, куда прежде имел шанс попасть любой гражданин независимо от его имущественного статуса (Arist. Pol. II. 6. 14. 1270 b), теперь превратился в орган правящей олигархии.
Все остальные категории спартанского гражданского населения не были вполне полноправны. Они делились на несколько маргинальных групп внутри спартанского гражданства: самые многочисленные из них — гипомейоны и неодамоды. Именно они во времена Агиса и Клеомена составляли основную часть жителей Спарты. Кроме этих полугражданских групп населения на территории Лаконии и в самой Спарте находились еще две категории лично свободных людей, не считавшихся вовсе спартанскими гражданами: это периеки и иностранцы. Правда, периеки обладали гражданскими правами, но только внутри своих собственных общин. Вся эта пестрая «толпа» намного превышала своей численностью полноправных граждан и была источником постоянного социального напряжения для Спарты. Эти весьма разнородные по своему происхождению и социальному статусу группы и стали объектом реформ сначала Агиса, а затем Клеомена. Цари-реформаторы собирались рекрутировать из их среды несколько тысяч человек, чтобы создать таким образом новое гражданство (Plut. Agis 8. 1–2; Cleom. 11. 3).
Конечная цель как Агиса, так и Клеомена была вполне прагматична и не выходила за пределы их представлений о себе как военачальниках спартанской армии. Оба мечтали о военном реванше и о возврате авторитета Спарты как великой военной державы. Этого нельзя было добиться без восстановления полноценного гражданского ополчения (Plut. Agis 6. 7). Однако эта первостепенная задача стала решаться слишком поздно, когда у Спарты уже не оставалось запаса времени: ей приходилось существовать в условиях сильнейшего внешнего давления, сперва со стороны Македонии, а позже — Рима. Несчастье Спарты заключалось в том, что она, в отличие от республиканского Рима, слишком поздно приступила к кардинальным социально-экономическим реформам. Даже такой талантливый политик и полководец, каким был Клеомен, несмотря на значительные военные успехи, оказался бессильным перед объединенными силами Ахейской лиги и Македонской державы. А вместе с военным поражением ушла в небытие и реформированная им Спарта.
В настоящей главе мы постараемся проанализировать дошедшую до нас традицию о деятельности спартанского царя Клеомена. Будет обращено особое внимание как на сходство задач, поставленных перед царями-реформаторами, Агисом и Клеоменом, так и на принципиальные различия в методах их достижения. Мы ограничимся исследованием только реформаторской деятельности Клеомена, оставив в стороне проводимую им внешнюю политику.
Клеомен, сын царя Леонида II и Кратесиклеи, родился между 258 и 260 гг.[315] Его отец Леонид после гибели Агиса IV в 241 г. правил уже без коллеги, вопреки многовековой практике. Он заменил традиционную диархию на свою единоличную власть. В этом отношении царя Леонида можно считать основателем монархии Агиадов, правда, оказавшейся весьма недолговечной.
Леонид в 241 или 240 г. женил своего юного сына Клеомена на вдове Агиса, Агиатиде[316]. Плутарх определенно говорит, что Леонид «силою выдал ее за своего сына…» (Cleom. 1. 1)[317]. У Агиатиды, по-видимому, не было иного способа сохранить жизнь себе и сыну, как выйти замуж за Клеомена.
Леонид, поспешно женив Клеомена на вдове Агиса, показал себя дальновидным политиком[318]. В его руках оказался малолетний сын Агиса и единственный прямой наследник дома Еврипонтидов (Архидам, брат Агиса, по-видимому, сразу же после гибели брата бежал из Спарты и до 229 г. пребывал в изгнании). И в политическом, и в финансовом отношении этот брак был очень выгоден Леониду. С одной стороны, трон Еврипонтидов оказался под непосредственным контролем Леонида, а, с другой стороны, Агиатида, являясь наследницей огромного состояния (Cleom. 1. 2), принесла его в дом своего мужа[319]. Это означало, что в руки Леонида попали значительные средства.
После смерти Агиса IV Спарта вернулась к тому же состоянию, в каком она находилась до начала его реформ. У власти стояла малочисленная правящая клика во главе с Леонидом и эфорами. Менее всего эти люди были озабочены решением социальных проблем спартанского общества. Вот как изображает Плутарх картину всеобщего упадка нравов перед воцарением Клеомена: «... граждане вконец изнежились от праздности и забав, царь ко всему относился с полным равнодушием — лишь бы никто не мешал ему жить в богатстве и роскоши, государственные же дела были в пренебрежении, ибо каждый думал лишь о своем доме и о собственной выгоде» (Cleom. 1. 2).
Новый этап спартанской истории периода эллинизма начинается в 235 г., когда после смерти Леонида престол унаследовал его сын Клеомен. Но будущий реформатор, в отличие от своего идейного предшественника Агиса, далеко не сразу приступает к реформам. Между вступлением на трон и началом его активной политической деятельности проходит достаточно большой срок — около семи-восьми лет. Такая временная лакуна ставит под сомнение утверждение Плутарха (Филарха), что уже в юности под влиянием рассказов Агиатиды Клеомен проникся идеями Агиса, желая немедленно, как только станет царем, «переменить и опрокинуть» старый порядок (Cleom. 3. 2). Эта романтическая версия о юном царе, всецело находящемся в плену идей Агиса, внушенных ему собственной женой, была вполне в духе Филарха. С ее помощью легко было объяснить как полный отход Клеомена от взглядов и действий своего отца Леонида, так и преемственную связь между двумя царями-единомышленниками из разных царских домов. Но кроме романтической истории о взаимной любви юного Клеомена и Агиатиды мы ровным счетом ничего не знаем о действиях этого царя между 235 и 229 гг., т. е. между его восхождением на трон и началом Клеоменовой войны.
Влияние Сфера на Клеомена
Идеи стоиков были хорошо известны в Спарте и имели для спартанцев большую притягательную силу. В своем увлечении философскими учениями спартанцы не были одиноки. Знакомство с ними являлось основой высшего образования для молодежи той эпохи. Учеников Зенона и Аркесилая приглашали в качестве наставников и советников многие эллинистические монархи. Так, Антигон Гонат позвал к своему двору самого Зенона (Diog. Laert. VII. 1. 7).
Из философов-стоиков теснее всего со Спартой был связан Сфер. Этого философа очень интересовала Спарта с ее уникальной историей и удивительными общественными порядками[320].
Плутарх весьма осторожно формулирует (λεσγεται) свое сообщение о том, что учителем Клеомена был философ-стоик Сфер Борисфенский, ученик Зенона (Cleom. 2. 2). Он утверждает также, что Сфер помогал Клеомену в его реформаторской деятельности. Таким образом, если верить Плутарху, Сфер побывал в Спарте дважды: первый раз еще при царе Леониде в качестве учителя его сына Клеомена, а второй раз много позже (зимой 226 г.), когда уже сам Клеомен пригласил Сфера в Спарту и поручил ему воспитание юношества по древнему образцу (11.4).
Сведения о Сфере Плутарх почерпнул, скорее всего, у Филарха. Филарх был уверен, что на мировоззрение Клеомена сильное влияние оказало учение стоиков, особенно модная тоща идея о возврате к старинным добродетелям предков. Сфер, по мнению Филарха, внушал своим ученикам, в число которых входил и будущий царь, идеи преобразования спартанского общества по ликургову образцу. Филарх считал, что именно Сфер стоял за реформами Клеомена и инициировал их воплощение в жизнь[321].
Как нам кажется, нет особых причин не верить Плутарху в том, что Сфер побывал в Спарте дважды. Нам не кажется убедительной аргументация тех исследователей, которые, не отрицая в целом влияния Сфера на царя, считают, что реальным был только второй визит знаменитого стоика, а первый мало вероятен и скорее является дублем — изобретением более поздней традиции[322].
Конечно, нельзя смотреть на спартанское реформаторское движение только как на попытку практического применения стоической философии и считать Сфера единственным идеологом спартанских реформ[323]. Картина была намного сложнее. Конечно, в какой-то мере внушенные стоиками идеи и установки повлияли на дальнейшую политическую деятельность Клеомена. Но роль Сфера, в контексте его влияния на Клеомена, была крайне незначительной[324]. Прагматик Клеомен не столько сам находился под влиянием стоических идей, сколько использовал теоретические модели стоиков в целях пропаганды своих реформ. Учение Сфера стало для него удобной теоретической базой, и не более того[325].
Убийство Архидама
Клеомен стал царем в 235 г., но вплоть до начала Клеоменовой войны в 229/8 г. мы о нем ничего не слышим. По-видимому, в первые годы своего правления он полностью находился во власти эфоров и геронтов. Военных действий в этот период не велось, и у спартанского царя не было шансов ускользнуть из-под тягостной для него опеки эфоров. После гибели Агиса в 241 г. настоящими правителями государства, в чьих руках находилась вся исполнительная власть, оказались эфоры. Равнодушный к общественным нуждам Леонид и осторожный на первых порах Клеомен были вынуждены подчинять все свои действия воле эфоров. Вот как описывает Плутарх мотивы, побудившие Клеомена к перевороту; будущий реформатор видел, что «сам он царь только по имени, власть же целиком принадлежит эфорам» (Cleom. 3. 1–2).
Клеомен учел неудачный опыт царя Агиса, который в своей борьбе с эфорами не пошел до конца и ограничился только полумерами (Plut. Agis 12. 4–5). Опыт предшественника показал Клеомену, что никакой компромисс с коллегией эфоров невозможен и, более того, смертельно опасен для царя, взявшегося за перестройку всей социально-политической и экономической системы государства.
Клеомен, по-видимому, хорошо понимал, что эфорат, будучи в основе своей гражданской магистратурой, берет верх над царской властью исключительно в мирные периоды спартанской истории, когда цари не имеют возможности выступать в своем главном качестве — военных руководителей страны. В течение всей истории сосуществования эфората и царской власти баланс сил в пользу царей имел место всякий раз, когда цари возглавляли победоносную спартанскую армию. Клеомен, не один год пребывая в бездействии, на собственном опыте убедился, насколько он несвободен и зависим от воли эфоров и геронтов. Поэтому его первостепенной задачей стало добиться от эфоров разрешения начать военные действия против Ахейского союза и Мегалополя[326]. Внешнеполитическая обстановка, сложившаяся выгодно для Спарты, помогла Клеомену осуществить задуманное. Как полагают некоторые исследователи, именно Клеомен спровоцировал войну с Ахейской федерацией[327]. Несмотря на колебания, эфоры приняли наконец нужное Клеомену решение. Чтобы добиться такого результата, Клеомен использовал все возможные средства: личные и семейные связи, силу убеждения и даже прямой подкуп (Plut. Cleom. 4. 1; 6. 1)[328].
Первые же военные успехи Клеомена очень укрепили его авторитет как в армии, так и в самой Спарте. В.Г. Васильевский в свое время заметил, что «борьба с Ахейским союзом первоначально была для него только средством к приобретению популярности и к образованию преданной ему армии, что было необходимо для свержения эфоров»[329].
Задумав уничтожить эфорат, один из краеугольных камней спартанской государственности, он прежде счел необходимым восстановить другой ее краеугольный камень — диархию. В начале своего пути Клеомен еще считался с общественным мнением и желал сохранить хотя бы видимость законности принимаемых им решений. Как рассказывает Плутарх, «он решил вызвать из Мессены брата Агиса, Архидама, из другого царского дома, которому по закону принадлежал второй престол в Спарте» (Cleom. 5. 2). Это произошло в 228 г. Кроме желания избавиться от обвинения в узурпации власти Клеомен, возможно, преследовал и вполне практическую цель: он хотел найти в Архидаме надежного союзника, способного оказать помощь в реализации его планов. Здесь, как и во многом другом, Клеомен мог руководствоваться опытом Агиса. Для П. Кэртлиджа, например, вызов Архидама из его мессенского изгнания означал попытку Клеомена повторить маневр Агиса: тот, посадив на место враждебного ему Леонида своего родственника и сторонника Клеомброта, надеялся использовать последнего для борьбы с эфорами[330].
Архидам, скорее всего, бежал из Спарты в 241 г., сразу же после гибели своего старшего брата Агиса (Polyb. V. 37. 2; Plut. Cleom. 5. 2). Он не мог занять престол, пока жив был прямой наследник — сын Агиса, Евридамид (или Евдамид), который воспитывался в доме своего отчима Клеомена. Мальчик умер между 236 и 228 гг. В Спарте ходили слухи, что к смерти Евридамида был причастен Клеомен. Правда, об этом свидетельствует только Павсаний. По его версии, ребенок был отравлен Клеоменом (Paus. II. 9. 1). Как правило, это сообщение Павсания не вызывает доверия уже потому, что сходная информация отсутствует у Полибия и Плутарха. Если учесть негативное отношение Полибия к спартанскому царю, то он не упустил бы такую компрометирующую Клеомена историю в своем рассказе о возвращении Архидама (V. 37. 1–5). По мнению Э. Маккуин, «история с отравлением выглядит подозрительной фабрикацией»[331]. Она, по всей видимости, взята из источника, недружественного Клеомену. Кроме того, если бы подобные слухи действительно имели под собой какую-либо почву, то возвращение Архидама в Спарту по приглашению Клеомена вообще необъяснимо.
Плутарх описывает Архидама как потенциального союзника Клеомена в его борьбе с эфорами (Cleom. 5. 3). Тот охотно отозвался на приглашение Клеомена, но по прибытии в Спарту был немедленно убит (Cleom. 5. 3–4). Как древние авторы, так и современные ученые высказывают разные мнения о причинах убийства Архидама и о степени вины Клеомена в его гибели[332]. Плутарх утверждает, что убийцами Архидама были те же люди, которые тринадцать лет назад убили его брата царя Агиса. Они боялись мести Архидама и решили избавиться от него, пока тот еще не стал царем Спарты. Что касается вины Клеомена, то Плутарх ссылается на Филарха, полностью оправдывающего царя. Сам же Плутарх, комментируя благоприятное для Клеомена суждение Филарха, замечает, что царь, конечно, знал о задуманном и дал согласие на убийство, хотя, может быть, и под сильным нажимом со стороны заговорщиков (5. 3–4).
Согласно Плутарху, убийство Архидама произошло до убийства эфоров, т. е. до государственного переворота. Клеомен в этот период еще должен был прислушиваться к мнению правящей корпорации, среди членов которой было немало людей, так или иначе участвовавших в убийстве царя Агиса. Эти люди боялись мести Архидама и потому столь оперативно избавились от него. Клеомен, скорее всего, не рискнул пойти на открытую конфронтацию с заговорщиками и дал свое согласие на убийство Архидама. По словам Плутарха, в Спарте «ходила молва, что они вырвали у Клеомена согласие силой» (Cleom. 5.4).
Другая версия, согласно которой вила за убийство Архидама полностью лежит на Клеомене, принадлежит Полибию. По его словам, «…Архидам из страха пред Клеоменом бежал из Спарты и удалился в Мессению… последствии, когда Клеомен заронил в душе Архидама надежду на возвращение в Лакедемон и примирение… Архидам возвратился в Спарту, полагаясь на заключенный при посредстве Никагора договор. Клеомен вышел навстречу ему, самого Архидама убил, но пощадил Никагора и прочих спутников царя» (Polyb. V. 37. 2).
По сути дела, перед нами две диаметрально противоположные трактовки одного и того же события. Ясно, что они представляют позицию друзей и врагов Клеомена соответственно. Если у Филарха Клеомен — в худшем случае невольный соучастник убийства, то у Полибия — он клятвопреступник и убийца.
Что касается версии Полибия, согласно которой именно Клеомен был виновен в убийстве царя из династии Еврипонтидов, то она, по мнению П. Оливы, возникла post factum, как результат ретроспективы. Враждебное Клеомену предание изображало его тираном, убившим эфоров и изгнавшим многих граждан. Неудивительно, что в этой атмосфере получила свое развитие и версия о непосредственном участии Клеомена в убийстве Архидама[333].
Реконструкция событий, связанных с убийством Архидама, может быть представлена в следующем виде. По-видимому, первоначальный план Клеомена заключался в восстановлении диархии. Затем уже с помощью соправителя он надеялся взять под свой контроль эфорат. Убийство Архидама положило конец сто планам «мягкого» реформирования государственного устройства и толкнуло к решительным действиям. Гибель Архидама, таким образом, была выгодна только врагам Клеомена. Как полагают некоторые исследователи, инициаторами кровавой расправы были консерваторы во главе с эфорами[334]. У Клеомена вряд ли была возможность законным порядком наказать убийц, тем более что среди них были и близкие ему люди. Но позже, по-видимому, он это сделал. Среди четырех убитых эфоров и восьмидесяти изгнанных аристократов были, возможно, и виновные в гибели Архидама.
По-видимому, сама версия об участии Клеомена в убийстве возникла именно потому, что убийцы не понесли никакого наказания. П. Олива, отвечая на вопрос, почему Клеомен пе обвинил убийц Архидама и не добился их наказания, приходит к выводу, что самое вероятное объяснение заключается в том, что он еще не встал в открытую оппозицию к эфорам[335]. Действительно, Клеомен продолжает с ними сотрудничать и добивается разрешения, возможно, «убедив эфоров деньгами», возобновить войну против Ахейского союза (Plut. Cleom. 6. 1). Нельзя исключить варианта, о котором Плутарх не говорит: согласие эфоров могло быть платой за отказ Клеомена преследовать убийц Архидама.
Убийство эфоров и изгнание 80 спартиатов
Судя по некоторым замечаниям Плутарха, Клеомен давно втайне вынашивал свои планы по переустройству Спарты. По его словам, «он ни с кем своими замыслами не делился и считал, что переворот легче произвести во время войны, чем в мирную пору» (Cleom. 3. 5–6). Действительно, как отмечает П. Кэртлидж, эта «радикально неконституционная мера не могла быть осуществлена под влиянием момента, но была скорее плодом очень интенсивного планирования»[336].
Одновременно с военными действиями[337] Клеомен приступил к осуществлению своего плана, модифицированного после убийства Архидама. Задачи перед ним стояли те же самые, что и перед царем Агисом, но он прибег к иным методам. Клеомен действовал с большей решимостью и большей последовательностью, чем его неудачливый предшественник. Прежде чем обратиться к социально-экономическим реформам, он решил избавиться от могущественных противников — эфоров.
Клеомен отлично подготовил свой государственный переворот, который и совершил осенью 227 г., в третий сезон своей военной кампании. Для успеха подобного мероприятия требовались союзники. Клеомен еще до начала похода стал вербовать себе помощников среди богатых и знатных спартиатов из своего ближайшего окружения. Действовал он крайне осторожно, как опытный заговорщик посвятив в свои планы лишь нескольких человек (Plut. Cleom. 7. 2: «двух или трех друзей»). Главной его опорой стала мать Кратесиклея и ее новый муж Мегистоной, за которого та вышла замуж по настоянию Клеомена. Выбор Клеомена пал на Мегистоноя, поскольку тот был одним «из виднейших и наиболее влиятельных граждан в Спарте» (6. 2–3). По словам Плутарха, Клеомен и «многих других склонил на свою сторону, пользуясь поддержкой матери» и ее щедростью (6. 1–2). Здесь прослеживается явная параллель с Агисом: тому огромную моральную и материальную помощь оказали его ближайшие родственницы, мать и бабка (Plut. Agis 7; 9. 6).
Чтобы изолировать эфоров и освободиться от возможных противников, Клеомен под предлогом набора в армию убрал из города тех граждан, которые могли оказать ему наибольшее сопротивление (Plut. Cleom. 7. 5). Далее он действовал по обычной для насильственных переворотов схеме: оставил гражданское ополчение в Аркадии и только с наемниками вернулся в Спарту (7. 5). Решившись на насильственный захват власти, он предпочел использовать наемников, преданных лично ему, а не спартанскому государству. Им, по-видимому, в случае успеха он обещал большую награду, а может быть, и спартанское гражданство.
Плутарх называет имена трех спартиатов, ближайших друзей Клеомена, и двух безымянных мофаков[338], которые вместе с отрядом наемников непосредственно участвовали в убийстве эфоров. Видимо, об истинных намерениях Клеомена знали только эти пять человек. На эфоров напали внезапно, во время общественного обеда. Четырех убили на месте, а пятый, эфор Агилей, нашел убежище в ближайшем храме и на следующий день, когда вышел из пего, уже не подвергся преследованию. Вместе с четырьмя эфорами погибли десять спартиатов, пришедших им на помощь (Plut. Cleom. 8). Так завершился первый этап переворота. Теперь Клеомен намерен был царствовать без эфоров. Избавившись от своих самых могущественных противников, он расчистил себе поле для задуманных им реформ. Клеомен демонстративно приказал убрать все кресла эфоров, оставив только одно — для себя самого (10. 1). Таким образом, он показал всей Спарте, что с этого момента в нем одном сосредоточена совокупная власть царей и эфоров.
Клеомен пошел дальше своего предшественника по реформам. Агис, применив силу, отстранил от власти всех законно избранных эфоров 243/2 г. и назначил (без выборов) на их место своих ставленников (Plut. Agis 12. 4–5). Но он не убивал эфоров и не отменял эфорат как институт. Клеомен исправил эту «недоработку» Агиса. Он понимал, что отставка одной враждебной ему коллегии эфоров и замена ее другой, более лояльной, — мера недостаточная. Эфорат, объект «ухаживания, заискивания и угождения» царей (Arist. Pol. II. 6. 14. 1270 b 14–15: δημαγωγειν), должен был уйти.
Клеомен совершил еще один совершенно необходимый, с точки зрения любого узурпатора, шаг — он избавился от возможной оппозиции, отправив в изгнание влиятельнейших спартанских землевладельцев. Как сообщает Плутарх, на следующий день после убийства эфоров «Клеомен объявил имена восьмидесяти граждан, которым надлежало покинуть Спарту» (Cleom. 10. 1). В проскрипционные списки вошли, по-видимому, представители практически всех богатых и знатных семей,[339] среди которых были, скорее всего, и геронты. Изгнание большой группы спартанской аристократии преследовало не только политические цели — избавление от оппозиции, — но и чисто экономические. Их конфискованные земли должны были составить необходимый резерв для наделения клерами новых граждан. Подобная мера, предпринятая Клеоменом, напоминает афинский остракизм. Он удалил из города потенциально опасных для него людей без предъявления им каких-либо обвинений и вместе с тем пообещал при изменившихся обстоятельствах вернуть всех назад (11. 2). Такой вариант изгнания не предполагал, по-видимому, автоматического лишения гражданских прав. Следует заметить, что насильственные действия Клеомена выглядят строго функциональными. Он очень не хотел развязывать гражданскую войну и потому ограничился самыми необходимыми, с его точки зрения, мерами. В изгнание ушли, вероятно, представители старшего поколения, поскольку их сыновья на тот момент находились в армии Клеомена, оставленной им в Аркадии. В таких обстоятельствах Клеомен предпочел мягкий вариант избавления от оппозиции: не физическое уничтожение, а высылка за пределы страны. Скорее всего, главам высылаемых семей разъяснили, что ссылка является временной и скоро все будут возвращены и даже получат обратно часть своих конфискованных земель.
Эти два акта — уничтожение эфората и избавление от внутренней оппозиции — освободили Клеомена от необходимости тратить все силы на политическую борьбу со своими оппонентами и дали возможность приступить наконец к реформам. По словам У. Тарна, «это была самая быстрая и дешевая из всех известных революций»[340]. Убив эфоров и уничтожив эфорат, Клеомен тем самым установил в Спарте «диктатуру, форму власти, до тех пор совершенно чуждую спартанцам»[341].
Для успокоения общественного мления Клеомен созвал апеллу, чтобы «оправдать перед народом свои действия» (Plut. Cleom. 10. 2). Этот жест Клеомена объясняется вовсе не его демократизмом. Надо иметь в виду специфику жизни в малых коллективах, подобных спартанскому, где невозможно было что-либо скрыть. Клеомен вынужден был объяснить причину своих поступков и доказать правомерность предпринятых мер. Плутарх, передавая эмоциональную речь Клеомена, по-видимому, дословно цитирует Филарха. Хотя вся речь, вероятно, — конструкция Филарха, однако последний, скорее всего, верно передал суть сказанного царем. То, что Клеомен должен был выступить перед народом, не вызывает сомнений. Но собрание было созвано не только ради того, чтобы оправдать совершенное преступление. Как и его предшественник, Клеомен обязан был внести свой законопроект в апеллу и добиться его официального одобрения. Реформы Клеомена приобретали юридическую силу только после утверждения их народным собранием. Но о самом законопроекте Плутарх говорит крайне мало. Возможно, это объясняется тем, что в первой части жизнеописания Агиса — Клеомена он уже изложил содержание ретры Лисандра (Plut. Agis 8) — документа, все пункты которого фактически полностью совпадали с предложениями Клеомена.
В начале своей речи Клеомен постарался успокоить сограждан и объяснить им причину применения силы по отношению к эфорам. Для своего оправдания он прибег к тщательно отобранным историческим реминисценциям. Он уверял сограждан, что эфорат — это поздний институт, не освященный авторитетом Ликурга, а следовательно, незаконный и губительный для Спарты и ее царей[342]. Будучи потомком царя Павсания, Клеомен в своей речи, вероятно, использовал памфлет своего предка об узурпации власти эфорами (Arist. Pol. V. 1. 5. 1301 b 17–21; Ephor. ap. Strab. Vin. 5.5. p. 366 = Fgrffist 70 F 118). Bar часть речи Клеомена, непосредственно касающаяся эфоров: «... соблюдай они хоть какую-то воздержность, лучше было бы их терпеть, но коль скоро незаконно присвоенной силой они подрывают и упраздняют древнюю власть, изгоняя одних царей, убивая без суда других и запугивая угрозами каждого, кто мечтает узреть Спарту вновь обретшей самое прекрасное, поистине божественное устройство, — это совершенно непереносимо» (Plut. Cleom. 10. 6–7). Говоря об эфорах как убийцах царей, он, конечно, намекал на активное участие эфоров в казни царя Агиса в 241 г. Об этой сравнительно недавней истории прекрасно помнили в Спарте. Таким образом, уничтожение эфората трактовалось Клеоменом как возвращение к золотому веку Ликурга и как очищение Спарты от той скверны, которая завелась здесь после великого законодателя. Как видно, идеология реформаторского движения Клеомена была во многом основана на «спартанском конституционном фольклоре».
Свои насильственные действия Клеомен объяснял и оправдывал тем, что иначе невозможно было «избавить Лакедемон от занесенных извне недугов — роскоши, расточительности, долгов, ростовщичества и двух еще более застарелых язв — бедности и богатства» (Plut. Cleom. 10. 7). Это уже программная речь. Клеомен от самооправдания переходит к тому, что могло наиболее заинтересовать его слушателей, — к обещаниям социального характера.
Реформы Клеомена
На том же собрании Клеомен представил слушателям свой проект реформ: «А для блага остальных я поделю всю землю поровну, освобожу должников от их долгов и устрою проверку и отбор чужеземцев, чтобы лучшие из них стали гражданами Спарты и с оружием в руках оберегали наш город…» (Plut Cleom. 10. 11). Перед нами программа Клеомена, очень близкая по своему содержанию к ретре Лисандра/Агиса (Plut. Agis 8). Все пункты этой программы носят ярко выраженный демократический характер. Как и Агис (Agis 7. 3), Клеомен обещал «с помощью равенства возродить Спарту» (Cleom. 7. 1), имея в виду сделать всех граждан равными в социально-экономическом и политическом отношении. Речь Клеомена, конечно, с энтузиазмом была встречена всеми присутствующими на народном собрании. Граждан мог насторожить только один пункт — предложение даровать гражданские права метекам (иностранцам) на условиях военной службы. Но Клеомен, конечно, объяснил такую непопулярную в глазах граждан меру необходимостью создать большую боеспособную армию.
Для осуществления реформ, особенно военной, нужны были большие средства. Клеомен такими денежными ресурсами не обладал. Он, конечно, был очень богатым человеком, как любой спартанский царь эллинистической эпохи, но не настолько, чтобы взять все расходы на себя… Клеомен действовал более решительно, чем царь Агис, обратившийся за материальной помощью только к своим родственникам и ближайшим друзьям (Plut. Agis 9. 5–6). Но даже Клеомен не решился на такую радикальную меру, как конфискация у граждан их движимой и недвижимой собственности. Эта акция не входила в его планы и не являлась частью его реформ. Он ограничился только конфискацией имущества изгнанников, да и то с некоторыми оговорками (Plut. Cleom. 11. 2–3). Что касается оставшихся в Спарте имущих граждан, он решил «в рабочем порядке» заставить их отдать значительную часть своего состояния в фонд реформ, не прибегая при этом к насильственной конфискации. Для облегчения непопулярной меры Клеомен, подобно Агису (Plut. Agis 9. 5), начал с себя. Он первым внес в государственную казну собственные средства, скорее всего, огромные[343]. То же самое сделали его ближайшие друзья и родственники, включая мать и отчима (Plut. Cleom. 11. 1). Но, по-видимому, для большей части граждан эти пожертвования были отнюдь не добровольными. Плутарх на этот счет ничего не сообщает, но его фраза, что «затем и все остальные граждане» поступили так же (11. 1–2), наводит на мысль, что Клеомен обязал всех оставшихся в городе состоятельных спартиатов внесли определенные средства в государственную казну.
Клеомен с самого начала действовал более решительно, чем Агис. Убийство эфоров и изгнание потенциальных оппонентов, видимо, произвели глубочайшее впечатление на спартанскую элиту и показали решимость царя идти до конца. Поэтому, в отличие от Агиса (Plut. Agis 9. 3–6), Клеомен мог себе позволить не тратить время и силы на убеждение богачей. Он просто настоятельно рекомендовал им расстаться с частью своего имущества. Это было предложение, от которого никто не посмел отказаться. Точно так же Набис в 195 г. будет «выбивать» из богатых граждан деньги для своей армии (Polyb. ХIII. 7). Клеомен, подобно Набису, не лишая состоятельных граждан всей собственности, по-видимому, оставлял за собой право и в дальнейшем их эксплуатировать. Создав земельные и денежные ресурсы, Клеомен приступил к реализации своих проектов.
По-видимому, после гибели Агиса даже кассация долгов, им проведенная, была аннулирована, и Клеомену пришлось начинать все заново. С редкой последовательностью он взялся за осуществление всего комплекса реформ своего предшественника, не изменив, по существу, даже числа новых граждан[344].
К сожалению, в жизнеописании Клеомена крайне мало сказано о ходе реформ. Отчасти это объясняется особенностями жанра: для Плутарха реформаторская деятельность Клеомена, по-видимому, не представляла особою интереса. Жизнь Клеомена как крупного военачальника и талантливого политика была наполнена интереснейшими событиями и удивительными поворотами судьбы. Об этом в основном и повествует Плутарх. Еще одна причина пропуска реформаторского цикла — нежелание Плутарха повторяться. В биографии Агиса, лишенной военной компоненты, Плутарх как раз подробно излагает его борьбу за осуществление социальных проектов. Воспринимая реформы Клеомена как дубль, как вторую после Агиса попытку кардинальной перестройки спартанского общества, Плутарх останавливается на них только ad hoc в связи с новыми принципами комплектования армии.
Что касается Полибия, то он полностью игнорировал реформаторскую деятельность Клеомена, и, как полагает Б. Шимрон, вполне сознательно[345]. Полибию не хотелось признавать, что Клеомен добился успеха в реализации своих реформ и восстановил, по крайней мере на время, ликургову конституцию, которой ахейский историк так восхищался. У Полибия сформировалось решительно негативное отношение к реформаторской деятельности Клеомена в том числе под влиянием событий II века. Он смотрел на Клеомена как на идейного предшественника Набиса — спартанского тирана и социального реформатора, угрожавшего Ахейской лиге. Клеомена по аналогии с Набисом Полибий также считал тираном (II. 47. 3; IV. 81. 14; IX. 23. 3; 29. 8; 36. 4). По мнению Б. Шимрона, если бы Полибий сообщил о реформах, он не смог бы назвать Клеомена тираном из-за близкого сходства его реформ с древней конституцией Спарты, которая вызывала такие симпатии у самого Полибия[346].
Обратимся к самим реформам, насколько мы можем восстановить их на основании очень скудной информации Плутарха.
Предложенные Клеоменом реформы были радикального свойства. По-видимому, две основные социально-экономические реформы — перераспределение земли и отмена долгов — были осуществлены практически одновременно. Что касается долгов, то Плутарх говорит, что Клеомен собирался их отменить, но оставляет без внимания ключевую деталь — реализовал ли царь свое намерение. Однако современные ученые, как правило, не сомневаются, что долги были аннулированы[347]. Это в истории Спарты второй случай отмены долгов. Первый имел место в 242 г., когда по приказу Агиса все заемные документы были сожжены на рыночной площади (Plut. Agis 13. 3–4). С тех пор прошло 15 лет. Даже если старые кредиторы после казни Агиса и не смогли добиться восстановления долговых обязательств, за полтора десятилетия выросла целая армия должников, снова требовавших аннулировать их долги[348].
Клеомен не совершил ошибки Агиса и не затянул с земельной реформой. Плутарх, не вдаваясь в подробности, сообщает только, что «земля была поделена» (Cleom. II. 2), и далее обращается уже к военной реформе: «Пополнив число граждан самыми достойными из периеков, он создал четырехтысячный отряд тяжелой пехоты, научил этих воинов биться вместо копья сариссой, держа ее обеими руками, и заменил съемную рукоять щита ремнем, натянутым из края в край» (11. З)[349]. В этой фразе логическое ударение делается на военной реформе Клеомена, а вовсе не на его социальных новациях, которые упоминаются лишь мимоходом.
Однако даже из краткого и невнятного замечания по поводу численности армии можно сделать вывод, что Клеомен довел количество полноправных граждан до четырех тысяч человек. Сюда вошли две категории свободного негражданского населения Лаконии, периеки (Plut. Cleom. 11. 3) и иностранцы (10. 11), ранее никогда не допускавшиеся в ряды спартиатов. Из них Клеомен собирался выбрать наиболее пригодных для службы в армии и только им предоставить гражданские права. Нужно думать, что в это число входили и вовсе не названные Плутархом категории «полуграждан» — гипомейоны и мофаки. Первые — это беднейшая часть гражданского населения Спарты, не способная без государственной поддержки снова войти в число «равных» и обрести полные гражданские права[350], а вторые, весьма малочисленные, — незаконнорожденные сыновья спартиатов. Два таких мофака, возможно, сыновья знатных отцов[351], воспитывались вместе с Клеоменом и принимали самое активное участие в убийстве эфоров. В конечном счете передел земли предпринимался главным образом именно ради этих гражданских маргиналов, которые, по словам Плутарха, представляли собой «нищую и жалкую толпу», опасную и непредсказуемую (Agis 5. 7).
Каждому из четырехтысячного отряда гоплитов необходимо было предоставить земельный участок. Это означало, что Клеомен приготовил для них четыре тысячи новых клеров. Для сравнения у нас есть цифры предполагаемых гражданских клеров из проекта царя Агиса. Так, четыре тысячи пятьсот клеров предназначались только для спартанских граждан и находились в долине Еврота, т. е. в области, расположенной вокруг города Спарты. Эго была исконная спартанская гражданская земля (Polyb. VI. 45. 3). А еще пятнадцать тысяч участков Агис собирался распределить среди незначительной части периеков, скорее всего, профессиональных военных, готовых сменить свой статус наемников на статус спартанских граждан (Plut. Agis 8. 1–3). Таким образом, ретра Агиса/Лисандра предполагала перераспределение части земельных участков не только в долине Еврота, но и в области периеков. Но надо помнить, что программа Агиса так и осталась на бумаге и никогда не была реализована, а Клеомен сумел осуществить свою аграрную реформу в полном объеме. По-видимому, все новые участки, предназначенные для гоплитов Клеомена, находились исключительно на спартанских землях, в долине Еврота.
Трудно ответить на вопрос, откуда Клеомен получил в свое распоряжение такое количество земли, чтобы раздать ее нескольким тысячам новых граждан. В Спарте, вероятно, был какой-то резервный земельный фонд[352]. Во всяком случае, в V в. государство имело возможность наделять землей неодамодов, правда, не в центральных районах Лаконии (Thuc. V. 34. 1). В период архаики и классики права отдельных граждан на землю были ограничены, поскольку земля и илоты официально считались государственной собственностью (Plut. Agis 5; Strab. VIII. 5. 4. р. 365). Но в эллинистическую эпоху почти вся гражданская земля оказалась в руках небольшой группы собственников, dе facto уже на правах их частного владения (Plut. Agis 5. 6–7). Правда, в Спарте, несмотря на фактическое положение дел, продолжало бытовать представление об исконном равенстве и неотчуждаемости клеров и о земле вместе с сидящими на ней илотами как государственной собственности, которую в любой момент можно отнять у их владельцев и снова разделить. Это, конечно, был мираж, основанный на реставрационной мифологии, но Клеомен сумел обратить психологический настрой общества и социальные ожидания граждан в нужное для себя русло.
Клеомен отдал всю свою собственность в фонд реформ и заставил всех остальных граждан сделать то же самое (Plut. Cleom. II. 1–2). Конфискация при этом носила форму добровольного или полудобровольного пожертвования ради общего дела реставрации ликурговой Спарты. Вся земельная собственность стараниями Клеомена попала в общий пул[353], чтобы быть заново поделенной на равные клеры.
Клеомен за достаточно короткий срок создал четырехтысячную армию гоплитов, куда вошли как новые, так и старые граждане из разных социальных страт. В основном это, по-видимому, были обедневшие спартанцы, чья социальная адаптация стала для Клеомена важнейшей задачей, но также сюда попало какое-то число периеков и иностранцев. П. Кэртлидж полагает, что две с половиной тысячи клеров перешли к спартанским гражданам, включая гипомейонов, а тысяча четыреста — к периекам и тем иностранцам, главным образом наемникам, которые помогли Клеомену совершить государственный переворот[354].
По-видимому, в связи с реорганизацией армии и включением в нес новых граждан Клеомен в 227 г. или несколько позже добавил к пяти древним обам новую, шестую, получившую соответствующее наименование — оба неополитов. Ее существование засвидетельствовано для позднеэллинистической и римской Спарты, но, по мнению П. Кэртлиджа, появилась она именно при Клеомене[355].
Клеомен первым сделал Спарту открытой для периеков и иностранцев, готовых служить в армии и принять спартанский образ жизни. Это означало отмену прежних жестких правил, касающихся гражданства и превративших Спарту в абсолютно закрытую общину.
Как в свое время Ликург, Клеомен осуществил целый комплекс реформ, которые должны были изменить все стороны жизни спартанского общества. Все это делалось в конечном счете для создания боеспособной армии. Воины Клеомена должны были обладать целым рядом качеств, которые воспитывались в человеке только с помощью идеологически ориентированного воспитания и строго канонизированного образа жизни. Главной задачей Клеомена было воссоздание гражданского коллектива, а значит, и гражданского ополчения в том виде, в каком эти структуры существовали раньше. В эллинистической Спарте удивительно живучими оказались воспоминания о былом величии страны. Эта вполне реальная память о героическом прошлом подкреплялась и усиливалась политическими мифами вкупе с философскими учениями.
По свидетельству Плутарха, Клеомен восстановил систему спартанского воспитания и традиционную дисциплину, включая общественные обеды, сисситии. По-видимому, в какой-то форме эти традиционные институты продолжали существовать и в эллинистической Спарте, но в сильно измененном виде. Они были доступны только малочисленной элите и давно превратились в закрытые школы и закрытые обеденные клубы. Клеомен открыл их для нескольких тысяч новых граждан, совершив тем самым настоящую социальную революцию. Именно в этот период он, по-видимому, пригласил в Спарту стоика Сфера в качестве неофициального консультанта и советника (Plut. Cleom. 11. 3–4). Как полагает П. Кэртлидж, реконструкция агоге была, вероятно, главным вкладом Сфера в реформы[356]. Ф. Оллье даже допускает мысль, что Клеомен назначил Сфера на официальную должность педонома и поручил возродить систему государственного воспитания в ее в первоначальном виде[357].
Судя по очень краткому и недетализированному сообщению Плутарха, перед нами та же самая социокультурная программа, которую в свое время предлагал Агис. Клеомен идет по его стопам и пытается объединить граждан, провозгласив возврат к ценностным установкам предков. Лозунги равного для всей гражданской молодежи воспитания, а для старшего поколения равного образа жизни не потеряли своей привлекательности и должны были служить сплочению гражданского коллектива. Клеомен не был идеалистом, вряд ли он верил в возможность вернуть в первоначальном виде давно вышедшую из употребления ликургову систему государственного воспитания и общественных обедов[358]. Он скорее хотел создать новую структуру, но под старыми, освященными веками названиями и формами. Для этого ему и понадобилась помощь таких специалистов-политологов, каким был Сфер. Об успешном внедрении в сознание граждан прежних ценностных установок свидетельствует та атмосфера, которая царила в армии Клеомена: «Среди всех греческих и царских войск спартанское было единственным, которое не вело и не везло за собою мимов, фокусников, плясуний и кифаристок, по было свободно от всякой разнузданности, шутовства и расточительности…» (Plut. Cleom. 12. 4). Клеомен за короткий срок (два-три года) добился значительных результатов: он не только увеличил количество граждан до нескольких тысяч человек, но и сумел объединить их общей задачей и общей идеологией. Согласно Плутарху, «большинство быстро и охотно свыклось с простым, истинно лаконским образом жизни» (11. 4).
Желая сохранить хотя бы видимость законности своей власти и стремясь избежать обвинений в тирании, Клеомен прибег к обычной для спартанцев политической фикции — он восстановил диархию, но весьма оригинальным способом. В этом, как и во многом другом, он действовал последовательнее и решительнее Агиса. Сохранив форму, Клеомен полностью изменил суть спартанской диархии. Был кардинально изменен главный принцип двоевластия, столь строго соблюдаемый уже много веков: один царь должен быть из дома Агиадов, другой — Еврипонтидов. Клеомен назначил вторым царем своего собственного брата Евклида. Вот комментарий Плутарха по данному поводу: «Это был единственный случай, когда спартанцами правили два царя из одного дома» (Cleom. 11. 5). В отличие от Агиса, Клеомен вполне сознательно стремился к монархической власти, но не хотел быть обвиненным в узурпации и нарушении законов Ликурга, апелляция к которым ему так помогла при уничтожении эфората. Такие манипуляции с царской властью дали законный повод Полибию называть Клеомена тираном, а его власть — тиранией (Polyb. II. 47. 3).
Плутарх сообщает о двух политических новациях Клеомена: об уничтожении эфората как института и о восстановлении диархии, но ничего не говорит о трансформации третьей важнейшей правящей структуры — герусии. Единственный автор, который упоминает герусию в связи с Клеоменом, — Павсаний. Вот его краткая реплика: «Клеомен… уничтожив силу герусии, вместо нее установил на словах власть патрономов» (II. 9. 1). Это сообщение Павсания довольно часто вызывало сомнения уже в силу того, что Павсаний не историк и подбор фактов носит у него случайный характер. Так, например, Г. Шёманн указывал на некорректность данной фразы Павсания, поскольку, как известно, герусия продолжала функционировать и после Клеомена (Polyb. IV. 35. 5)[359], Одно из объяснений, которое лежит на поверхности, — это то, что Павсаний ошибся и перепутал герусию с эфоратом[360]. Согласно этой гипотезе, Клеомен заменил эфоров патрономами[361], которые никакой реальной власти не имели и находились в полном подчинении у царя. Их обязанности ограничивались гражданской юстицией. Однако трудно себе представить, чтобы Клеомен, уничтожив эфорат, поставил бы на его место какую-либо другую коллегию.
Как нам кажется, Павсаний не ошибся. Ведь из фразы Павсания, строго говоря, не следует, что Клеомен уничтожил герусию как институт. Речь идет только о том, что он отобрал у нее власть (τό κράτος της γερουσίας καταλύσας) и учредил новых магистратов, так называемых патрономов. Возникает вопрос: какое отношение эти патрономы имели к герусии? Можно предположить, что среди изгнанных противников Клеомена было какое-то количество геронтов. Возможно, Клеомен вполне сознательно ослабил герусию, избавившись от части геронтов и проведя реорганизацию самой герусии. У этой точки зрения есть немало сторонников[362]. Так, по мнению П. Кэртлиджа, «герусию невозможно было аннулировать, поскольку она была гарантом социальной и политической стабильности. Ее поэтому нужно было реформировать, как с помощью ослабления или замены некоторых из ее функций, особенно пробулевтической, так и с помощью подрыва ее конституционного авторитета»[363]. Коллегия патрономов, возможно, была включена в состав герусии и официально должна была следить за соблюдением «отеческой», т. е. ликурговой, конституции.
Вероятно, если численность герусии действительно была изменена, что следует из надписи римского периода (IG V 1, 16)[364], то это вполне мог сделать Клеомен. Он ввел, как полагают некоторые исследователи[365], новую должность патрономов, во многом дублирующих геронтов, и, по-видимому, сделал их председателями герусии. Желая, с одной стороны, сохранить традиционную численность герусии, а с другой — усилить свое влияние на нее, Клеомен, вероятно, уменьшил число геронтов на пять человек и в то же время добавил пять патрономов, назначаемых, скорее всего, им лично. Они и стали его агентами влияния в герусии. Клеомен, возможно, изменил и принцип формирования герусии, отменив пожизненное членство и установив ежегодные выборы[366].
Коллегия патрономов пережила Клеомена. Судя по эпиграфическим данным уже римского периода, она состояла из пяти или шести членов, один из которых был эпонимом[367]. П. Олива считает, что коллегия патрономов «оставалась самым важным спартанским институтом даже после реставрации эфората»[368].
Клеомену за короткий срок удалось избавиться от всех своих политических противников и провести весь комплекс задуманных реформ. Удивляет отсутствие серьезного сопротивления со стороны правящей олигархии. По-видимому, убийства эфоров и высылки восьмидесяти их сторонников оказалось достаточно, чтобы покончить с оппозицией. Клеомену было оказано ничтожное сопротивление во время переворота. А по завершении реформ (зиму 227 г. он провел в Спарте) он спокойно оставил город, абсолютно не опасаясь каких-либо неожиданностей.
Клеомен, бесспорно, добился успеха в своей реформаторской деятельности. Он восстановил, насколько это было возможно в новых условиях, экономическую основу равноправия граждан и возродил общественные институты, основанные, по преданию, еще Ликургом. Он пополнил гражданский коллектив новыми гражданами и создал сильную армию, способную успешно противостоять Ахейскому союзу. Армия Клеомена прекрасно проявила себя в борьбе с ахейцами. Было несколько факторов, обеспечивших Клеомену триумфальный военный успех. Прежде всего эффективными оказались его меры по созданию и перевооружению новой армии. Большую роль сыграл возросший престиж Спарты в Греции. Немаловажное значение имел и военный талант самого Клеомена. Он показал себя отличным полководцем.
Влияние реформ Клеомена на полисы Пелопоннеса
Но не только прекрасно проведенная реорганизация армии способствовала военным успехам Клеомена. Огромное впечатление на внешний мир, особенно на ближайших соседей, произвели его социально-экономические реформы. Повсеместные симпатии к Клеомену проявились сразу же после его реформ, летом или осенью 226 г. Так, граждане Мантинеи в Аркадии по собственной воле призвали к себе спартанского реформатора, помогли ему прогнать ахейский гарнизон и «отдались под власть Спарты» (Polyb. II. 58. 4; Plut. Arat. 39. 1; Cleom. 14. 1). Это был первый ахейский город, добровольно сдавшийся Клеомену. Отчасти благодаря таким настроениям к лету 225 г. Клеомен достиг больших военных успехов в своей борьбе с Ахейской лигой. В июле 225 г. он захватил Аргос, один из самых важных городов Пелопоннеса (Plut. Cleom. 17. 6–8), причем сдача города носила добровольный характер. Спартанский царь также получил контроль над городами восточной Арголиды, Епидавром, Трезеной и Гермионой, граждане которых сами открыли ему ворота (Polyb. II. 52.2; Plut. Arat. 40. 7; Cleom. 19. 1; 6). Коринф сдался Клеомену вообще без борьбы (Polyb. II. 52. 2–4; Plut. Arat. 40. 2). Падение Коринфа было финальным ударом по Ахейской лиге. В результате к концу 225 г. покинули федерацию и примкнули к Клеомену такие важнейшие города Пелопоннеса, как Мантинея, Тегея, Пеллена, Аргос, Коринф, Эпидавр. В подавляющем большинстве полисов, входящих в Ахейский союз, сильную позицию занимали сторонники Клеомена, так называемые клеоменисты, по определению Полибия (II. 53. 2).
О настроениях, царивших во многих полисах Ахейского союза, свидетельствует Плутарх (Филарх): «Среди ахейцев началось брожение, в городах пошли речи о выходе из союза, ибо парод мечтал о разделе земли и об отмене долговых обязательств» (Cleom. 17. 5). Одновременно усилились сепаратистские настроения среди полисной элиты: «…первые граждане во многих местах были недовольны Аратом, а некоторые открыто возмущались его планом привести в Пелопоннес македонян, так что Клеомен вторгся в Ахайю, воодушевленный лучшими надеждами» (17. 5–6). В несколько другом тоне и с другими акцентами о том же самом процессе Плутарх говорит в биографии Арата: «Спокойствия не было нигде, нигде не довольствовались существующим положением вещей, но даже в Сикионе и Коринфе обнаружились многие, кто состоял в связи с Клеоменом и уже давно, мечтая взять власть в свои руки, питал тайную вражду к союзу» (40. 1).
Таким образом, отнюдь не только простолюдины оказались активными сторонниками Клеомена. В не меньшей степени его поддерживала и полисная верхушка, недовольная руководством Арата и опасавшаяся вмешательства Македонии. К еще одной категории «клеоменистов» можно отнести бывших тиранов пелопоннесских полисов, желавших вернуть себе власть. В источниках можно найти конкретные примеры действий различных социальных групп в городах Ахейского союза. При внимательном изучении этого материала никакого единообразия не прослеживается. В этой связи, как нам кажется, правомерна точка зрения С.К. Сизова. Он выступает против упрощенной оценки, бытующей в научной литературе и сводящейся к тому, что «повсеместно на стороне Клеомена выступали народные массы, а против него — ахейские богачи, которые призвали на помощь в борьбе против собственного народа иностранные (т. е. македонские) войска»[369].
Плутарх, с впечатляющей образностью описывая переход Ахейской лиги на сторону Македонии и резко критикуя Арата за этот шаг, усматривает основной побудительный мотив этого «противоестественного» союза в паническом страхе ахейской элиты перед социальной революцией: «В страхе перед ячменной лепешкой, потертым плащом, а самое главное — перед уничтожением богатства и облегчением мук бедности (это было основное, в чем обвинял Клеомена Арат) он подчинил ахейцев и самого себя диадеме, багрянице и приказам македонских сатрапов» (Plut. Осот. 16. 7). Но был ли прав Плутарх, ставя во главу угла именно социальное движение как первопричину, толкнувшую Арата в объятия Македонии? Мнения на этот счет расходятся. Одни исследователи склонны преувеличивать социальный момент, другие — преуменьшать[370]. Однако в любом случае нельзя отвергать достаточно ясное свидетельство Плутарха о важности социальной составляющей в антиахейском движении, во всяком случае на первом его этапе. Вряд ли прав С.К. Сизов, который вслед за Р. Урбаном считает, будто «социальный вопрос вообще не играл важной роли в этой войне…»[371]. Мы бы не стали преуменьшать первоначального энтузиазма народных масс, явно симпатизирующих Клеомену. Для них спартанский царь означал землю для всех и никаких долгов. Именно настроение низов в городах Пелопоннеса послужило тем ферментом, который придал силу «клеоменистам» из местной аристократии.
Лидеры Ахейской лиги начали всерьез опасаться разрушительного влияния революционных идей на гражданское население союзных городов. Отсюда обращение к Македонии, которая воспринималась как надежный бастион против социальных смут и разрушительных идей, идущих из Спарты. Инициатором союза с Македонией был Арат. Военные успехи Клеомена и начавшееся брожение среди членов Ахейской лиги заставили Арата, уже получившего на чрезвычайном собрании ахейцев в Сикионе экстраординарные полномочия (Plut. Arat. 41. 1), пойти на союз с Македонией. Это был полный поворот во внешней политике Ахейской лиги: ценой возвращения Коринфа Македонии Арат заключил союз с Антигоном Досоном (Polyb. II. 45–51), который был официально оформлен на синоде в Эгии осенью 224 г. (II. 65). Роковой как для Спарты, так и для всей Греции союз открыл новую фазу Клеоменовой войны. Теперь в войну вступила Македония. Антигон Досон послал на помощь ахейцам большую армию. Несмотря на отдельные успехи Клеомена, исход войны уже был предрешен. У Спарты не было равного Македонии союзника, а собственных сил явно не хватало, чтобы взять верх над объединенными армиями Ахейского союза и Македонии.
Исчез и энтузиазм народных масс в городах Пелопоннеса. Клеомен, как оказалось, вовсе не собирался распространять свои социальные реформы куда-либо помимо Спарты. В результате недавно обретенные союзники стали возвращаться в лоно Ахейской лиги. Плутарх рассказывает, что сторонники Арата в Аргосе «без труда увлекли за собой народ, возмущенный тем, что Клеомен обманул всеобщее ожидание и не уничтожил долгов» (Plut. Cleom. 20. 6–7). С.К. Сизов по этому поводу заметил, что «именно там, где социальные мотивы привели массу граждан в лагерь Клеомена, поддержка Спарты оказалась недолгой, и быстро наступило разочарование»[372].
Существует несколько объяснений отказа Клеомена «экспортировать революцию» за пределы Лаконии. В этом видят, как правило, его нежелание вмешиваться во внутренние дела полисов и нарушать их автономию. Полагают также, что Клеомен изначально воспринимал свои реформы как специфически спартанские, не предназначенные для распространения вширь[373]. Он не имел намерения экспортировать социальную революцию, руководствуясь и чисто практическими соображениями, — в восстановленной Пелопоннесской лиге ему не нужны были полисы, охваченные массовым демократическим движением[374]. Как полагает П. Кэртлидж, он не хотел в дальнейшем давать лишний повод для вмешательства Македонии в дела Пелопоннеса: «Спартанская гегемония над ассоциацией городов, захваченных массовым движением подлинно демократического толка… могла бы вызвать нежелательный интерес Македонии»,[375] чьи взгляды на социальное движение низов были хорошо известны.
Действительно, весь блок социально-экономических реформ в Спарте был важен Клеомену не сам по себе. Это был единственно возможный путь для реализации его основной задачи — создать боеспособное гражданское ополчение и с его помощью восстановить гегемонию Спарты в Пелопоннесе. Клеомен не был идейным «социалистом», подобно своему предшественнику царю Агису, и не видел какой-либо необходимости распространять вширь опасный для любых политических элит опыт.
Илоты в армии Клеомена
К концу 224 г. Клеомен лишился всех своих завоеваний и отступил к границам Лаконии. Положение его было критическим, но он не отказался от борьбы. Потеряв практически всех союзников, получая от Птолемея III лишь небольшие ежегодные субсидии, он очень нуждался в деньгах для продолжения военной кампании[376]. И тогда он прибег к крайнему средству — он решил освободить часть илотов за деньга.
Стоит напомнить, что илотов как большую социальную группу никак не коснулись реформы Агиса и Клеомена. Илоты не воспринимались ими как объект реформ. На протяжении веков об илотах вспоминали только в критические моменты, когда речь шла о независимом существовании самого государства. И в данном случае только острая нужда в финансах заставила Клеомена вспомнить об илотах и пойти на беспрецедентный для спартанских властей шаг. Правда, об этой акции Клеомена сообщает единственный автор — Плутарх: «... спартанский царь, загнанный в пределы самой Лаконии, освободив тех илотов, которые смогли внести пять аттических мин выкупа, и собрав, таким образом, пятьсот талантов, вооружил на македонский лад две тысячи человек — нарочито для борьбы с левкаспидами Антигона…» (Осот. 23. I)[377]. Из сообщения Плутарха следует, что Клеомен освободил шесть тысяч илотов. Из них две тысячи были тут же записаны в армию и экипированы по македонскому образцу. Последние должны были получить не только свободу, но и гражданские права. Причем в том отчаянном положении, в котором находился Клеомен, он, скорее всего, даровал им полное гражданство. Что касается земельных участков, то, по мнению Т. Африки, Клеомен, вероятно, пообещал наделить их землей на территориях, которыми он овладеет после победы над Антигоном и ахейцами[378].
В общей сложности илоты принесли Клеомену 500 талантов[379]. Это свидетельство Плутарха проливает свет на экономическое положите эллинистической Спарты и на ту парадоксальную ситуацию, которая сложилась здесь в дореформенный период, когда часть илотов, возможно, уже была богаче своих господ. Однако надо помнить, что шесть тысяч илотов — лишь незначительная часть от общего их количества[380]. Ни о какой тотальной манумиссии здесь речи не идет[381].
Л. Пайпер в своей статье «Спартанские илоты в эллинистическое время» пытается доказать (па наш взгляд, без должных на то оснований), что илоты имели возможность покупать себе свободу, начиная, по крайней мере, с IV в.[382]. Мы полагаем, что, если такие случаи и были, они не носили массового характера. И дело заключается не только в экономической базе самих илотов и в их финансовой состоятельности. Пока государство не нуждалось катастрофически в денежных средствах, механизм освобождения илотов мало был связан с финансовыми мотивами. Наше единственное свидетельство о самовыкупе большой партии илотов относится уже к сравнительно позднему времени — 2-й пол. III в. (Plut. Cleom. 23. 1). Λ все известные случаи освобождения илотов в более ранний период носят ярко выраженную военную направленность. Илотов освобождали прежде всего ради пополнения спартанской армии[383]. Финансовая сторона, связанная с их освобождением, в любом случае играла второстепенную роль. Вплоть до позднего эллинизма у нас нет никаких данных, даже косвенных, об освобождении илотов за деньги. В полисах, подобных Спарте, где исключительно важны были политические и идеологические мотивы, механизм освобождения илотов просто не мог быть определяем узкоэкономическими задачами.
Насколько мы знаем, илоты страдали не столько от экономического, сколько от политического бесправия. Спартанское государство ограничивало экономические претензии своих граждан по отношению к илотам, и последние вполне могли иметь некоторый достаток (Plut. Lyc. 8; Мог. 239 d-е). Появление, по крайней мере уже в III в.[384], а может быть, и раньше нескольких групп вольноотпущенников свидетельствует о далеко уже зашедшем процессе дифференциации илотов по имущественному признаку, так что и до Клеомена часть илотов имела средства, чтобы выкупить себя на волю. Но вряд ли до Клеомена им такая возможность предоставлялась. Долгое время илоты, как и земля, не были объектами купли-продажи. Если такие операции и осуществлялись, то они носили нелегальный или полулегальный характер и не распространялись на большие группы илотов. Манумиссия илотов была частной инициативой их условных владельцев и, как многие процессы в Спарте, осуществлялась вопреки существующим правовым нормам. Как известно, официальная идеология спартанского государства сильно отличалась от частной практики ее граждан. Мы полагаем, что до Клеомена большие группы илотов никогда не получали свободу за деньги.
Все известные нам массовые манумиссии производились в Спарте от имени государства. Самые известные акции — это освобождение шести тысяч илотов в 370/369 г. (Xеn. Hell. VI. 5. 28) и такого же количества в 223/2 г. (при Клеомене). В обоих случаях такая практика объяснялась не принципиальной социальной политикой государства, а жесточайшим военным кризисом, в котором оказалась Спарта. По словам Д. Лотце, «война всегда создает особые правила, из которых нельзя делать какие-либо далеко идущие выводы»[385].
Мы согласны с теми исследователями, которые считают, что Клеомен, освобождая илотов, преследовал весьма ограниченные финансовые и военные цели и вовсе не стремился распространить подобную практику на всех лаконских илотов. Это была мера, вызванная исключительно денежной нуждой. Она не имела ничего общего с реформаторскими планами Клеомена[386].
Хотя в целом информация об освобождении нескольких тысяч илотов принималась и принимается, как правило, за достоверную, однако цифры, приведенные Плутархом и, вероятно, базирующиеся на Филархе, вызывают иногда сомнения[387], основанные или на недоверии к Филарху, или на уверенности, что у илотов не могло быть такого количества средств для выкупа. Так, К.Ю. Белох полагал, что численность освобожденных илотов, возможно, сильно завышена из-за склонности Филарха к подобного рода преувеличениям[388]. К. Краймс, в свою очередь, настаивала на финансовой несостоятельности илотов. По ее мнению, здесь произошла путаница понятий, и под илотами Плутарха в действительности надо понимать неодамодов, поскольку пять мин — сумма, невозможная для илота[389].
По-разному исследователи отвечали и на вопрос, почему только две из шести тысяч освобожденных илотов были призваны в армию. Так, П. Кэртлидж не сомневался, что в эллинистической Спарте хватало илотов, способных выкупить себя на волю. Но то, что из шести тысяч только треть была зачислена в армию, он объясняет нежеланием Клеомена усиливать «тревогу и подавленность» среди своих гоплитов-граждан, как это было, например, в 370/69 г.[390]. Тоща спартанцы, объявив о наборе лаконских илотов в армию, сами же испугались слишком большого успеха своей рекрутской кампании: в списки было внесено шесть тысяч илотов. По словам Р. Талберта, «набор в армию такой орды потряс спартанцев и нанес удар по их нервной системе»[391]. Только убедившись, что число свободных людей (граждан, союзников, наемников) будет не меньшим, они несколько успокоились (Xen. Hell. VI. 5. 29).
При Клеомене еще сохранялись криптии (Plut. Осот. 28. 4), так что говорить о какой-то принципиально новой политике спартанского царя по отношению к илотам не приходится. Но, с другой стороны, Клеомен и здесь повел себя как новатор и политик, легко разрушающий идеологические стереотипы. До него еще никогда не освобождалась за деньги такая большая группа илотов. Это был важный прецедент, вскоре повторенный в гораздо большем масштабе Набисом.
Судьба реформ Клеомена
Судьба Клеомена и Спарты решилась в битве при Селласии, на границе Лакедемона и Аркадии. Она, вероятно, состоялась летом 222 г.[392]. У Антигона было значительное численное превосходство — 30 тысяч против 20 тысяч Клеомена (Polyb. II. 65; Plut. Cleom. 27. 11). Спартанцы во главе с Клеоменом были разгромлены. Эта битва положила конец Клеоменовой войне. Спартанский царь в этом сражении фактически потерял всю армию: в живых, по свидетельству Плутарха, осталось не более двухсот человек (Cleom. 28. 8). Погиб также брат и соправитель Клеомена Евклид (28. 7). Клеомен с оставшимися людьми спешно вернулся в Спарту. Жителям он не мог помочь ничем и потому посоветовал во избежание лишнего кровопролития сдать город Антигону. Сам Клеомен с небольшой свитой направился в порт Гифий, оттуда переправился на остров Киферу и отплыл в Египет (29. 3–4). Источники единодушны в том, что Клеомен еще до битвы при Селласии подготовил свое возможное бегство (Polyb. II. 69. 11; Plut. Cleom. 29. 4).
Антигон Досон вошел в Спарту как победитель. Город, оставшийся беззащитным, сдался без всякого сопротивления. Впервые за многовековую историю Спарта оказалась в руках врагов. Наши авторы, Полибий и Плутарх, единодушны в том, что Антигон поступил с жителями очень гуманно (Polyb. II. 70. 1; Plut. Cleom. 30. 1). Как отмечает П. Олива, в этом пункте оба писателя использовали один и тот же источник — Филарха[393]. Редкое для завоевателя милосердие по отношению к спартанцам сам Антигон объяснял тем, что он воевал не против Спарты, а исключительно против Клеомена (Justin. XXVIII. 4. 12–13). Согласно Плутарху, Антигон пробыл в городе всего два-три для и за это время успел вернуть Спарте ее «прежние законы и государственное устройство» (Cleom. 30. 1: νοταμουⱯ και; πολιτειιπαν αφποδουισν). Полибий говорит примерно то же самое и в той же краткой форме: он «восстановил у них исконное государственное устройство» (II. 70. 1: τοω τε πολιωτευμα το; παωτριον αυφτοιεⱯ αφποκατασιηωσαⱯ), т. е. конституционную законность после «тирании» Клеомена. Из этих двух лаконичных ремарок можно сделать вывод, что Антигон произвел частичную реставрацию политического строя Спарты. Главным пунктом этой реставрации стало, скорее всего, восстановление эфората. Во всяком случае, в той политической борьбе, которая велась в Спарте в 220/219 г., самое активное участие принимали эфоры (Polyb. IV. 22. 5). Т. Африка полагает, что за тот короткий срок, что Антигон пробыл в Спарте, кроме восстановления эфората, никакого иного вмешательства во внутренние дела Спарты он больше не предпринимал[394]. По-видимому, были сохранены коллегия патрономов и шестая оба неополитов[395].
Что касается спартанской диархии, она в своем классическом виде исчезла навсегда. Павсаний утверждает, что судьбу царской власти решил отнюдь не Антигон, а сами спартанцы. По его словам, они «не пожелали, чтобы у них были опять цари, во всем же остальном у них и до сих нор остается прежнее государственное устройство» (II. 9. 3). Самыми решительными противниками царской власти выступили, скорее всего, вернувшиеся после бегства Клеомена изгнанники. Они и стали на ближайшее время главной политической силой и кадровым резервом для замещения должностей эфоров и геронтов. По мнению П. Оливы, Антигон доверил политическую власть в Спарте именно вернувшимся из изгнания эмигрантам[396]. Но теперь правители Спарты действовали не совсем самостоятельно. Антигон Досон оставил в покоренном городе беотийца Брахилла в качестве военного губернатора (Polyb. XX. 5. 12).
Если о реставрации политического строя в самом общем виде источники сообщают, то о судьбе социально-экономических реформ Клеомена ног никаких данных. По всей видимости, сам Антигон этим не занимался и оставил все на усмотрение самих спартанцев. Правящие олигархи, скорее всего, отобрали у новых граждан свои земли. Реставрация прежних социальных порядков была облегчена тем, что самая активная часть новых граждан погибла в битве при Селласии.
Подводя итоги, хочется отмстить следующее:
Спартанская плутократия, к сер. III в. до н. э. сосредоточившая в своих руках огромные богатства, с помощью эфоров смогла свести к минимуму власть царей и добиться полного политического господства. Действительно, перед реформами Агиса и Клеомена государством фактически управляли эфоры, отодвинув царей на задний план и оставив им лишь титул (Plut. Осот. 3).
Идея возрождения военной мощи Спарты являлась важнейшей идеологической компонентой программы Клеомена. Он, как и его предшественник Агис, стремился во что бы то ни стало приостановить процесс деклассирования гражданского населения. Ибо без граждан не могло быть гражданского ополчения, а без гражданского ополчения невозможно было восстановить прежнюю великую армию.
Спарта, в течение столетий ничего или почти ничего не предпринимая для изменения своей социальной политики, достигла феноменального результата — она осталась фактически без полноправных граждан. Трансформация Спарты из столпа реакции чуть ли не в освободительницу народных масс Пелопоннеса произошла благодаря проведенным в полном объеме реформам Клеомена.
Клеомен, в отличие от Агиса, полностью отказался от конституционных мер и с помощью армии наемников осуществил государственный переворот, уничтожив эфорат и отправив в изгнание всех своих политических противников. Избавившись самым решительным образом от оппозиции, он подчинил непосредственно себе все правящие институты.
Клеомен подверг значительной трансформации полисное устройство Спарты. Он фактически заменил традиционную диархию монархией. Свои реформы Клеомен проводил уже как единоличный правитель, фактически диктатор, хотя в державно-политическом отношении он скорее ориентировался на прошлую модель государственности, чем на ее эллинистические образцы.
Традиция, исходящая от Филарха, приписывает большую роль в планах Клеомена стоику Сферу, но в реформах Клеомена нет ничего, что можно было бы объяснить исключительно влиянием философии стоиков. Как отмечает П. Кэртлидж, «несмотря на реставрационную риторику, подлинно революционный багаж Клеомена был менее основателен, чем багаж его предшественника из дома Еврипонтидов»[397]. По мнению Т. Африки, идеология реформ Клеомена «была основана на спартанском конституционном фольклоре, а не на воображаемой стоической концепции братства»[398].
Клеомен хотел уравнять между собой только граждан. Большая часть периеков и все илоты оставались вне гражданского коллектива, и, соответственно, равенство на них даже в теории не распространялось[399]. По сути дела, единственной целью реформ Клеомена была «реставрация военной мощи Спарты, средствами были насилие, пропаганда и политический миф»[400].
Для Клеомена его реформы были не целью, а только средством для достижения чисто политической задачи — возрождения Пелопоннесского союза во главе со Спартой. Как полагал В. Тарн, возможно, он мечтал и о большем, о гегемонии Спарты над всей Грецией, и воображал себя Александром в новой Коринфской лиге[401]. Клеомен проводил социально-экономические реформы главным образом, чтобы удовлетворить свои имперские амбиции.
Однако Спарта не имела никаких шансов взять верх над такими политическими тяжеловесами, какими были эллинистические монархии. Военное поражение Клеомена объясняется не какой-либо внутренней слабостью Спарты, но превосходящей мощью Македонии. Успех реформ Клеомена оказался в тени его поражения при Селласии и бесславной гибели в Египте.