Эномай и Виндекс отступили к колоннам и, скрестив руки на груди, делали вид, что все происходящее их не касается.
Иаир вышел вперед, в полосу багрового вечернего света. Он стоял между Спартаком и Криксом, который все еще держал меч у горла Курия.
— А кто будет кричать «Убей! Убей!»? — спросил Иаир. — Кого развлечет это зрелище? Кто решит, кому умереть — Курию, Криксу или Спартаку? Кто опустит большой палец? Вы знаете ответ: это Гней Лентул Батиат, римские преторы и воины центурий, которые уже в пути. Они мечтают отомстить за претора Клавдия Глабра и будут кричать: «Убей! Убей!» Вы подарите им свои жизни? Они наверняка обрадуются. Но они должны бояться вас. Вас несколько тысяч, к вам присоединились беглые рабы и гладиаторы. А вы убиваете друг друга! Я не знаю, может, вас ослепили боги, может, они хотят вашего поражения, решив, что вы не достойны быть свободными.
Целитель снова отошел в тень.
Крикс оттолкнул Курия, и тот, споткнувшись, упал между двух колонн.
Галл убрал меч в ножны, постоял в нерешительности и сел перед Спартаком.
29
Спартак лежал обнаженный, раскинув руки, на холодных мраморных плитках, в самой большой комнате, окна которой выходили на атрий виллы.
Аполлония сидела на нем верхом.
Он чувствовал ее тяжесть. Аполлония держала его за плечи, сжимала коленями и бедрами. Она выгнулась, затем прижалась к нему, накрыла своими волосами и стала лизать его грудь.
Он не хотел обнимать ее, ласкать, направлять. Удовольствие, которое она щедро дарила ему, было острым и мучительным, как боль, и ему хотелось остановить ее.
Она лежала рядом, разговаривала, покусывая за ухо, как это делают всадники, подбадривающие скачущую галопом лошадь.
— Дионис ведет тебя, — сказала Аполлония. — Не противься ему.
Она вонзила ногти в спину и затылок фракийца.
— Иначе он бросит тебя на землю, и ты будешь побежден.
Она снова изогнулась, задыхаясь. Ее хриплое дыхание наполняло комнату, усиливалось, учащалось.
— Ты слышал их — галлов и кельтов, фригийцев и германцев, гладиаторов, рабов, пастухов! Они идут за тобой. Дионис дал тебе силу стать их владыкой, предводителем рабов. Предсказания сбудутся, Спартак!
Он не двигался, не отвечал, а она все теребила и мучила его, повторяя, что он должен немедленно встать во главе этой толпы из нескольких тысяч рабов. Крикс был прав: приближаются осень и зима, дожди обрушатся на землю, с деревьев облетят листья, виноград и пшеница будут собраны. Нужно идти туда, где есть вино, хлеб, сухие фрукты, — на виллы, к хранилищам съестных припасов, к амбарам.
— Прикажи им! Все повинуются тебе, потому что твоими устами говорят Дионис и другие боги, — добавила Аполлония.
Она прижималась к нему, лизала его шею, губы, и слова перетекали изо рта в рот.
— Наказывай и убивай тех, кто не повинуется тебе! — сказала Аполлония.
Он повернул голову, пытаясь отодвинуться от ее губ, от ее настойчивого языка.
Он хотел бы побыть один под деревьями, ветки которых гнулись под снегом. Он ушел бы в лесную чащу и погрузился в тишину, над которой проплывали зимние прозрачные облака Фракии.
— Они не поднимут мятеж, если ты будешь послушен воле Диониса, — продолжала Аполлония. — Убей их, пока побег и произвол не стали для них обычным делом!
Спартак закрыл глаза. Он чувствовал усталость. Усталость не покидала его все время, что он сидел в атрии, пока ливень не заставил Иаира, Крикса, Виндекса, Эномая и Курия укрыться в комнатах.
Они отдали в распоряжение Спартака и Аполлонии самое просторное помещение. Но прежде чем Спартак смог раздеться и лечь, ему пришлось выслушать их.
Крикс собирался стать центурионом, а Спартака предлагал сделать трибуном.
— Консулом, консулом! — воскликнул Эномай.
— При одном условии, — продолжал Крикс, — он хочет командовать всеми галлами. Виндекс будет главой фригийцев, а Эномай изъявил желание командовать германцами и кельтами.
Крикс снова достал меч и сказал, что кельты должны войти в состав галльской центурии, германцы примкнут к фригийцам, а фракийцы к дакам!
Курий держался на расстоянии, словно боялся, как бы Крикс снова не набросился на него. Он сказал:
— Пастухи и погонщики быков очень ловкие. Пастухи бегают быстрее, чем их собаки, а погонщики умеют усмирять быков. Но нужно научить их сражаться против легиона, когорт, центурий, которые наступают, прикрываясь щитами.
— Мы не станем сражаться как легионы, — возразил Спартак. — Римляне будут войском, а мы — стаей волков. Для нас не будет ни дня, ни ночи. Мы будем нападать, когда собаки и сторожа заснут.
Спартак склонился над имплювием, и все подошли к нему. Он медленно провел рукой по воде.
— Мы должны оставить после себя не больше следов, чем оставляет сейчас моя рука, — сказал он. — Мы будем появляться внезапно, пробивать в их рядах брешь, а потом исчезать.
Крикс заявил, что свободным и рабам, гладиаторам и пастухам равно необходимы вино и еда, женщины и ковры, огонь, чтобы согреться. Скоро начнутся дожди и ветер, за ними холод и снег и тогда, если они будут еще живы, им понадобятся крыша над головой, амбар и хлев. Человек, переживший сражение, должен насытить свое тело и отблагодарить его.
— Нам нужны города!
Эномай засмеялся.
— Мы будем устраивать игры! Римские граждане будут служить нам, станут нашими рабами, гладиаторами, а мы — их хозяевами!
Вот тогда Спартак и ощутил усталость и подумал, что командовать людьми — тоже своего рода рабство. Вероятно, быть свободным можно только тогда, когда идешь один по лесу, под небом своего детства.
По каменному полу атрия застучали первые капли дождя.
Крикс, Эномай, Виндекс, Курий и Иаир не шевелились.
— Нам нужны города, — повторил Крикс и посмотрел на небо.
— Сначала нужно победить, — сказал Спартак, поднимаясь.
Он потряс кулаком.
— Армия — это кулак, пальцы сжаты, готовы вместе нанести удар.
Он сделал несколько шагов к галерее. Аполлония стояла там, прислонившись к колонне.
— Без пальцев нет и кулака! — сказал Крикс. — Вот и дождь. Завтра наступит холод. Если мы не захватим города, то умрем с голода.
— Сначала нужно победить, — сказал Спартак и вышел из атрия.
— Возьми себе комнату хозяина, — сказал Крикс, смеясь. — Ты ведь наш консул!
— Победить! — повторил Спартак.
Аполлония вошла в комнату вслед за ним, обняла и стала раздевать. Он лег на мраморный пол и вздрогнул от холода.
Он лежал, раскинув руки. Аполлония сидела сверху и шептала, что он должен следовать за Дионисом, что если не исполнит волю богов, то будет побежден, повержен на землю. Его ладонь начала скользить по мрамору, ища оружие.
Меч лежал справа от него, копье — слева.
Спартак сжал их и больше не выпускал.
Лишь после этого он целиком отдался игре, в которую вовлекла его Аполлония.
30
Позы людей, смотревших на огни в долине, выдавали в них сильных мира сего.
Одним из них был претор Публий Вариний. Скрестив на груди руки, он стоял впереди всех на краю земляного вала, окружавшего кумский акрополь. Отсюда была видна вся долина — до Вольтурно на севере и до Везувия на юге.
Иногда претор поднимал голову, чтобы проследить взглядом за птицами, прилетевшими с моря, с островов. Привлеченные запахом смерти, они летели в глубь материка, чтобы желтыми и черными клювами рвать трупы римских граждан, уничтоженных взбесившимся стадом — пастухами, беглыми гладиаторами, рабами-варварами. Среди убитых был претор Клавдий Глабр, его нашли распятым посреди разоренного лагеря, заваленного телами сотен солдат, которых зарезали во сне.
Вариний, вытянув руку, медленно провел ею вдоль горизонта между Капуей и Нолой, розовеющими в лучах закатного солнца. Там пылали огни, сливаясь в один огромный костер. Дым затягивал небо, опережая и предвещая ночь.
— Они жгут поля, ячмень и пшеницу, — сказал Публий Вариний. — Этим крысам нужно вспороть живот!
Нетерпеливо откинув полы плаща, он повернулся к стоявшим позади.
— Крысы быстро размножаются, — негромко сказал он. — У них бывает по десять, двадцать детенышей. Рабы из той же породы. Если оставить в живых беглеца, вокруг него соберется толпа таких же, как он. Помните восстание на Сицилии? Пришлось убить миллион рабов, чтобы на острове снова восторжествовали закон и порядок.
Вариний остановился, переводя дыхание.
— Риму нужен хлеб. Народу нужен хлеб. Мы не позволим крысам бросить вызов Риму.
Он яростно топнул ногой.
— Мы здесь, чтобы раздавить их.
Шагая вдоль земляного вала, Публий Вариний отдавал приказы. Он смотрел то на волны, бившиеся о пирс и стены крепости, то на долину, освещенную заревом пожара.
Претор велел легату Фурию на рассвете следующего дня взять на себя командование армией в две тысячи человек и уничтожить мятежников.
Фурий, молодой человек хрупкого телосложения, вышел вперед. Выслушав Вариния, он с поклоном удалился. Вскоре его голос раздался у подножия вала, где за пределами укрепленного города раскинулся римский лагерь. Зазвучали трубы, созывая центурионов, которые должны готовиться к походу на Нолу и Капую.
— Я хочу, чтобы долину очистили от сброда, — сказал Публий Вариний.
Он велел претору Коссинию на следующий день с наступлением ночи последовать за центуриями Фурия и схватить всех, кому удастся бежать от легата.
— Я хочу, чтобы эта долина стала могилой для рабов. Чтобы поймали всех, кто не ушел со своими хозяевами. Все глаза, видевшие восстание, должны быть выколоты, а языки, которые могут о нем рассказать, — вырваны!
Претор Коссиний, тучный человек с пальцами, унизанными перстнями, изумился.
— Но ведь достаточно просто перерезать всем горло! Скажи, Вариний, ты хочешь, чтобы их передавили, как крыс, или…
Публий Вариний перебил его и стал расхаживать вдоль земляного вала.
— Нескольких нужно оставить в живых, — ответил он, — но без языка, без глаз и рук. Их изуродован