Я едва не поперхнулся вином после сказанного Фотидой. Что и говорить, нравы у этих амазонок просты и непосредственны!
— Конечно, можно! — Диомед снова похлопал меня по плечу. — Андреас — жеребец, что надо! Фотида, тебе нужно лишь раздвинуть ноги пошире, а уж Андреас отымеет тебя так, что останешься довольна!
— Надеюсь, член у него большой? — с серьезной миной на лице поинтересовалась Фотида.
— С этим орудием у Андреаса все в порядке, — заверил Диомед Фотиду, — если он вгонит в тебя свою дубину…
— Давай обойдемся без этих подробностей, милый, — прервала Диомеда Лоллия. — Пусть Андреас расскажет нам о себе. Откуда он родом?
Пришлось мне напрягать свои мозги, чтобы вступить в беседу с двумя подругами-амазонками. Если со склонениями и спряжениями в латинских фразах у меня все уже было в порядке, то с местоименными прилагательными и функциями латинского аблатива я еще то и дело путался. К тому же мне порой не хватало выученных латинских слов, чтобы полнее выразить какую-нибудь свою мысль. К счастью, Диомед оказывал мне поддержку, весьма кстати дополняя мою речь нужными словами при каждой долгой паузе.
Я наговорил Лоллии и Фотиде, будто моей родиной является Заальпийская Галлия, что мой отец взял в жены гречанку, поэтому у меня греческое имя и мне знаком греческий язык. Далее я наплел, что в рабство к римлянам угодил, приехав в город Массилию в ту пору, когда тамошние греки затеяли войну с галлами из племени катуригов. Римляне же помогали массалиотам победить катуригов. Для греков, как и для римлян, все галлы одинаковы, поэтому меня обратили в рабство, едва я появился в Массилии с торговым караваном отцовского брата.
— Андреаса должны выкупить из неволи, ведь его отец видный человек у галлов, — вставил Диомед, повторяя байку обо мне, которая ходила среди гладиаторов с первого дня моего пребывания в школе Лентула Батиата.
Благодаря Фотиде, которой не терпелось совокупиться со мной, моя беседа за столом получилась очень непродолжительной. Впрочем, я был не в обиде на Фотиду за это. Меня самого сжигало сильнейшее желание соития с нею, ведь по сути дела я видел перед собой не Фотиду, а Регину. Мы с Фотидой удалились из трапезной в числе первых. Вместе с нами это вечернее застолье покинули здоровяк Эномай и с ним темнокудрая атлетически сложенная амазонка в такой полупрозрачной тунике, что все ее интимные прелести можно было разглядеть без особого труда.
— Как ее зовут? — спросил я у Фотиды, кивнув при этом на спутницу Эномая.
— Эмболария, — ответила Фотида и слегка усмехнулась. — Что, мальчик, и тебе приглянулась эта геркулесоподобная самнитка? Андреас, в руках Эмболарии столько силы, что ты просто задохнешься в ее объятиях! К тому же Эмболария по уши влюблена в Эномая и, кажется, взаимно.
Для интимных утех гладиаторам предоставлялись комнаты в каменном флигеле, примыкавшем под прямым углом к нашей длинной мрачной казарме. В этом же флигеле находилась баня для женской прислуги. В каждый выходной день баню прогревали, поскольку нундины считались прежде всего банным днем.
Прежде чем уединиться в отдельном помещении с широкой кроватью, я и Фотида отправились в баню. Наше совместное с ней омовение в бассейне с теплой водой завершилось сначала объятиями и поцелуями, а затем и самым неистовым совокуплением, на какое способны двое изголодавшихся по этому людей.
Добравшись до постели, мы продолжили начатое в бане, но уже без суеты и спешки. Здоровая пища, физические упражнения и ежедневное долгое пребывание на свежем воздухе напитали меня такой неиссякаемой силой, какой у меня не бывало в моей обычной московской жизни даже в период летних каникул. Конечно, меня еще подстегивало и то, что Фотида имела необычайное сходство с Региной.
В минуты отдыха я расспрашивал Фотиду о том, как живется женщинам-гладиаторам в школе Тита Карнула.
Выяснилось, что Фотида занимается кровавым ремеслом уже четвертый год и по любым меркам считается опытной воительницей. Фотида показала мне шрамы на своем теле, оставленные оружием и когтями хищных зверей. Еще Фотида призналась мне, что уже трижды лежала поверженная на песке арены, но всякий раз ее спасало от смерти милосердие зрителей.
«Бесконечного везенья быть не может, — хмуро молвила Фотида, лежа рядом со мной и положив руку на мою грудь. — Рано или поздно более ловкий гладиатор сразит меня в схватке, или я умру, лишившись однажды милости толпы. Поэтому я не понимаю Ифесу и Эмболарию, которые строят какие-то жизненные планы, встречаясь здесь со своими возлюбленными, которые точно так же постоянно рискуют жизнью на арене. У гладиатора нет будущего. Точку в нашем недолгом жизненном пути ставит меч или трезубец».
ГЛАВА ШЕСТАЯМЕЧ ИЛИ ТРЕЗУБЕЦ
Едва я успел отметить свое двухмесячное пребывание в школе Лентула Батиата, как на меня нежданно-негаданно свалилась напасть, грозящая мне смертью. В Капуе умер от болезни какой-то богатый патриций, сыновья которого решили почтить умершего родителя священным жертвоприношением, то есть поединком гладиаторов в день похорон. Этот старинный обычай римляне переняли от этрусков еще на заре своей истории. По прошествии нескольких веков священный обряд пролития крови в честь подземных богов превратился в публичное увеселительное зрелище, на которое приглашались все желающие.
Обычно родственники умершего сами организовывали схватки гладиаторов на тризне, если им позволяли средства. Но бывало и так, что поединки бойцов обговаривались в завещаниях, тогда их проведение требовало от родственников точного соблюдения последней воли покойного.
Так случилось и на этот раз. Умерший патриций Тит Цезоний Приск славился необузданным распутством, и больше всего он любил созерцать поединки обнаженных молодых женщин. В своем завещании Тит Цезоний Приск особо отметил, чтобы на его похоронах сошлись в поединке две молодые женщины против двоих юношей. Причем в этом же завещании обоим сыновьям Цезония Приска было предписано заключить пари. Одному из сыновей надлежало выбрать для схватки двух амазонок, другому подыскать двоих юношей-гладиаторов. Огромное состояние Цезония Приска, по завещанию, должно было перейти к тому из его сыновей, чья пара гладиаторов победит в погребальной схватке.
Старший из сыновей Цезония Приска поспешил в школу Тита Карнула, где имелся широкий выбор опытных в обращении с оружием женщин. Младший из наследников объявился в школе Лентула Батиата, обратившись за содействием к нему самому. Поскольку, по завещанию, против двух амазонок должны были сражаться не зрелые мужи, а юноши, то Лентул Батиат порекомендовал наследнику выбрать для погребального поединка меня и Диомеда. Мы оба были еще новичками, но в то же время, по мнению ланисты, по ловкости мы превосходили всех остальных тиронов.
Публий Цезоний Приск пожелал взглянуть на нас с Диомедом. Я и Диомед сразились на глазах у гостя в учебном поединке сначала на мечах, затем как лаквеатор и секутор. Причем с трезубцем и петлей пришлось выйти мне против тяжеловооруженного Диомеда, так пожелал Лентул Батиат. Мы с Диомедом показали все свои навыки по владению оружием. Гость остался доволен увиденным и выбрал нас двоих для священной схватки у могильного холма.
Поскольку эта схватка должна была состояться уже завтра, меня и Диомеда освободили от всех тренировок. Лентул Батиат велел нам получше выспаться, чтобы во время поединка у нас не дрожали руки и реакция была быстрой.
«Не робейте, удальцы! — ободряюще сказал нам Лентул Батиат. — Вы уже всему обучены, а опыт — дело наживное. Завтра прикончите двух бабенок и вернетесь в школу победителями! После первой же схватки насмерть тирон становится настоящим гладиатором!»
Если днем мне удалось поспать до обеда, то ночью я никак не мог уснуть. Мысль о том, что, быть может, уже завтра я буду убит в схватке, повергала меня в уныние и напрочь отгоняла всякий сон. Я ворочался с боку на бок на своей жесткой постели и не мог понять, как Диомед может дрыхнуть и сладко похрапывать накануне смертельного поединка. Мысленно я молил провидение о том, чтобы завтра утром Спартак организовал мятеж в школе Лентула Батиата, ведь по ходу древней истории это должно было случиться в этом году! Мне казалось, что от неминуемой смерти в поединке меня может спасти только восстание гладиаторов. В собственные силы и сноровку я не верил, ибо совсем недавно сидел за столом с женщинами-воительницами, физическая крепость которых сразу бросилась мне в глаза. Можно было не сомневаться в том, что старший брат Публия Цезония Приска отберет для завтрашней схватки самых сильных и опытных амазонок в школе Тита Карнула.
Утром меня и Диомеда разбудили раньше, чем всех остальных воспитанников школы. Нас накормили сытным завтраком, нарядили в серые шерстяные туники. После чего в скрипучей двухколесной повозке, запряженной парой мулов, нас повезли с виллы Лентула Батиата навстречу неизвестности. Вместе с нами отправились верхом на конях ланиста Меттий и трое стражников, вооруженных мечами и копьями. На облучке повозки сидел молодой слуга Лентула Батиата, по имени Прокул.
Лето уже началось, и дни стояли очень жаркие. Однако этот наступивший день выдался ветреным и прохладным.
Шуршали под порывами ветра кусты терновника и барбариса, густо росшие вдоль дороги; шелестели частой дрожью листья буков и платанов, а острые темно-зеленые верхушки кипарисов гнулись и качались на ветру с ровным тягучим шумом.
Меня колотила сильная дрожь, поэтому я то и дело прижимался к теплому боку Диомеда. Дно возка было выстлано сухим сеном, которое неприятно кололо мне голые ноги. Живя среди древних римлян, я никак не мог привыкнуть к их одежде, тоскуя по брюкам и джинсам.
Мы проехали не более трех миль и остановились на лужайке, окруженной невысокими холмиками, в которых с первого взгляда можно было распознать давние захоронения. Лужайка была полна народу, мужчин и женщин, одетых в темные траурные одежды. В центре лужайки возвышалась конусообразная пирамида из жердей и брусьев, на вершине которой покоилось завернутое в белый саван тело мертвого патриция Цезония Приска.