тунике, он бросился на Лоллию.
Лоллия вышла на этот поединок в короткой серой тунике, поверх которой был надет черный кожаный панцирь с юбкой из кожаных полос. На ногах у нее были металлические поножи до колен. Голова Лоллии была покрыта греческим шлемом с султаном из черных конских волос. Дабы показать, что разгневанный Тит Карнул ей совсем не страшен, Лоллия сняла щит с левой руки. В правой у нее был тяжелый меч-махера.
Отбивая неумелые удары Тита Карнула, Лоллия легко перебегала по арене из стороны в сторону, тем самым дразня ланисту. Гоняясь за гибкой и быстрой Лоллией, Тит Карнул очень скоро выдохся. По его раскрасневшемуся потному лицу пробегали все оттенки испуга, когда Лоллия перешла в наступление, выказывая блестящие навыки владения клинком. Тит Карнул не продержался в этом поединке и трех минут. Сначала Лоллия мастерским ударом обезоружила Тита Карнула. Потом она с жестокой улыбкой на устах вонзила меч в ланисту, вспоров его от живота до горла. Над ареной взлетел дикий предсмертный вопль ланисты, перешедший в булькающий хрип. Тит Карнул еще несколько секунд корчился в агонии на песке арены в луже собственной крови, затем испустил дух.
Лоллия что-то негромко обронила, глядя в безжизненные выпученные глаза ланисты, затем она удалилась с арены. Ее провожали восторженные крики галлов и фракийцев.
Направившись следом за Лоллией к полукруглой арке, образующей главные врата амфитеатра, я вдруг узрел в очередной группе ноланцев, пригнанных сюда галлами, стеклодува Лувения. Я бросился к нему, как голодный тигр на добычу. Галлы, узнав меня, расступились.
Лувений побелел, как мел, когда я схватил его за плечо.
— Узнаешь меня? — мрачно произнес я, выдернув из ножен меч. — За тобой должок, приятель.
Лувений шарахнулся от меня с истошным испуганным криком, размахивая руками, как безумный. Вместе с ним от меня отпрянули в страхе прочие пленники, мужчины и женщины. Люди спотыкались и падали, налетая друг на друга. Я удержал Лувения за край его плаща и одним ударом меча отсек ему по локоть правую руку, которой он заслонялся от меня. Вторым ударом я надрубил стеклодува в плече, выведя из строя его левую руку. Я действовал хладнокровно, как мясник. Упав на колени, Лувений орал истошным воплем. Из него хлестала кровь. Стиснув зубы, я вонзил острие меча Лувению в живот, потом в грудь, вновь в живот и опять в грудь… Тот уже затих, распластавшись у моих ног, но я продолжал вонзать меч в тело этого ненавистного мне человека.
Галлы что-то говорили мне, пытались меня успокоить. Но я никого не слушал. Вокруг меня толпились рыдающие женщины, растрепанные и полуодетые. Сбившись в кучу, они взирали на меня глазами полными ужаса. Некоторые из них прижимали к себе плачущих детей.
— Где жена этого мерзавца? Где она? — выкрикивал я, указывая мечом на окровавленный труп стеклодува. — Где его жена и дети? Где они?..
Галлы в недоумении пожимали плечами, переглядываясь между собой. Они кивали мне на ноланцев, мол, спрашивай у них.
Однако все мои расспросы остались без ответа. Пленники-мужчины подавленно молчали, женщины рыдали в голос, прячась от меня друг за дружку.
Я почему-то был уверен, что жена и дети Лувения находятся среди этих пленников. Иначе и не может быть. Ведь Лувения не могли пленить отдельно от его семьи, подумал я. Лувений и его семья не могли ночевать порознь. Значит, семья стеклодува где-то тут, среди этих обливающихся слезами ноланок и их детей. Я стал выхватывать из толпы пленников одну женщину за другой, хватая их то за одежду, то за волосы. Я свирепо требовал у каждой из пленниц признания, что именно она и есть супруга Лувения. Не слыша этого признания, я убивал пленниц одну за другой. Я пронзал мечом трепещущие женские тела, действуя с таким беспощадным неистовством, что через несколько минут у моих ног лежала целая груда мертвых и умирающих женщин. Я топтался в крови и не замечал этого.
Вдруг меня кто-то схватил сзади за плащ и силой выволок из арочного прохода на площадку перед ареной, огражденную решетками с трех сторон. Я увидел перед собой разгневанного Реса.
— Ты что, совсем спятил, безумец! — выкрикивал Рес, отняв у меня меч. — Что ты творишь?! Это же не поле битвы, перед тобой беззащитные люди! Перед тобой женщины и дети! Опомнись, Андреас!
Рес хлестал меня по щекам и тряс за плечи, как грушу.
Меня это разозлило. Я двинул Реса кулаком в челюсть. Тот отлетел в сторону.
— Куда ты лезешь! — орал я на Реса. — Разве ты висел на кресте, как я, жалкий и беспомощный! У меня на глазах толпа легионеров надругалась над Фотидой, которая в конце концов умерла из-за этого! И ты будешь говорить мне о жалости! — Я свирепо бил себя кулаком в грудь. — Ты будешь талдычить мне о милосердии! Мне, пережившему такое! Я не знаю этого слова!
Рес кинулся на меня, видя, что я снова схватился за меч и полон решимости и дальше проливать кровь беззащитных ноланцев. Мы сцепились с ним, как два злобных цепных пса. Однако нас тут же растащили в стороны. Между нами встали галлы и фракийцы. К Ресу приблизилась Лоллия, что-то говоря ему негромким строгим голосом. Меня окружили воины Крикса. Оказавшиеся рядом Каст и Брезовир увещевали меня, хлопая по плечу.
— Конечно, римских собак надо уничтожать, но не так, — молвил мне Брезовир. — Твоя месть священна и справедлива, друг мой. Но ты же знаешь, Спартак наложил запрет на излишнюю жестокость. Не нужно злить Спартака, иначе останешься без головы!
Замять мою кровавую выходку в ноланском амфитеатре не удалось. Спартак узнал об этом в тот же день. Войско восставших разбило лагерь под Нолой. Меня и еще восьмерых воинов приговорили к наказанию плетьми за бессмысленные убийства в уже захваченной Ноле. Всем нам было назначено разное число ударов плетью: кому-то — двадцать, кому-то — тридцать. И лишь меня приговорили к сорока ударам. Всех нас было решено бичевать на глазах у войска.
Перед началом экзекуции ко мне в палатку пришел Спартак.
По его холодному суровому лицу я догадался, что Спартак не просто огорчен тем, что я проявил такую необузданную жестокость, но его гнетет чувство разочарования во мне.
— Я доверял тебе, Андреас, — сказал Спартак, сев на стул напротив меня, полулежащего на ложе. — Ты был моим контуберналом. Затем я назначил тебя начальником дозорного отряда. Ныне ты — сотник в отряде кавалерии. Мне всегда было по душе твое здравомыслие, Андреас. Что с тобой случилось? Как ты мог превратиться в зверя?
Поскольку я молчал, отрешенно глядя перед собой, Спартак продолжил уже без суровых ноток в голосе:
— Я понимаю, Андреас, ты казнишь себя за гибель своих разведчиков и за жуткую смерть Фотиды. Твои душевные страдания ожесточили тебя. И все же, друг мой, никакая душевная боль не должна превращать тебя в чудовище. Пойми, если мстить смертью за смерть, то можно весь мир залить кровью! И зачастую — кровью невинных!
— Зачем же заливать кровью весь мир, достаточно залить кровью Рим, и эта война закончится, — промолвил я безразличным голосом, не глядя на Спартака. — Падение Рима станет для всех рабов всеобщим отмщением за все их обиды и страдания!
— Я вижу, ты наслушался бредней Крикса, — проворчал Спартак, встав со стула. — Крикс, как и все галлы, жаждет похода на Рим, забывая при этом, что даже такие прославленные полководцы прошлого, как Пирр и Ганнибал, не отважились в свое время штурмовать город Ромула. Хотя и тот и другой имели войско, не раз разбивавшее римлян на поле битвы.
— Спартак, а что мешает тебе создать войско подобное карфагенскому? — спросил я.
— Не что, а кто, — ответил Спартак. И тут же пояснил: — Причина этого кроется в людях, которые ставят свои удовольствия и жажду мести выше дисциплины. Можно научить рабов владеть оружием, но без дисциплины даже сто тысяч бойцов превратятся просто в вооруженную толпу.
Разумом я понимал, что Спартак прав, но душа моя была переполнена ненавистью к римлянам, и эта ненависть порождала во мне жажду мести.
После экзекуции я не смог сам встать на ноги. Меня на руках отнесли в палатку и оставили на попечение Лоллии и Эмболарии. Обе амазонки, к моему удивлению, не только не осуждали меня за проявленную жестокость, но и сами были готовы мстить за Фотиду таким же образом.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯЗНАМЕНА СВОБОДЫ
Во время стоянки войска восставших под Нолой Спартак сделал еще один важный шаг для укрепления дисциплины и боеспособности в своих отрядах. Спартак повелел ноланским ремесленникам изготовить знамена для восставших рабов по образцу римских знамен.
Поскольку основным боевым подразделением восставших являлась когорта, прежде всего были изготовлены знамена когорт. В отличие от аналогичных римских стягов, представлявших собой длинное древко с прикрепленной наверху перекладиной, на которой находилась серебряная фигурка волка, кабана или дятла, знамена восставших были увенчаны лавровым венком и фригийским колпаком с загнутым верхом. Венок и колпак были отлиты из чистого серебра.
Фригийский колпак для всех невольников являлся символом свободы, поскольку каждый раб в Римском государстве, законным путем отпускаемый на волю, обязательно покрывает свою голову таким колпаком. Живущие в Риме и других городах вольноотпущенники были обязаны повседневно носить такие колпаки, чтобы цензоры и эдилы могли отличить их от истинных граждан в многолюдных местах.
Когорта состояла из трех манипулов, по двести воинов в каждом. У римлян на знамени манипула красовалась раскрытая ладонь из бронзы или серебра. По-латыни «манус» значит «рука». Отсюда и название воинского подразделения. У восставших рабов на знаменах манипулов тоже была серебряная рука, только эта рука сжимала короткий гладиаторский меч.
Манипул состоял из двух центурий, то есть сотен. В римском войске центурия не имела своего военного значка. Спартак ввел знамена и для центурий, дабы и эти подразделения ощущали себя неким боевым братством. Значок центурии в гладиаторском войске венчала бронзовая фигурка дрозда. Эти птицы, расселяясь небольшими колониями, всегда способны дать отпор даже таким крупным пернатым хищникам, как коршун или ястреб. Сделав дрозда эмблемой центурии восставших, Спартак намекал тем самым, что римлян можно победить лишь сплоченным и дисциплинированным войском.