— Пусть боги покровительствуют тебе и твоему семейству!
— Да будет тебе Меркурий охраной в твоем путешествии. Желаешь ли ты отдохнуть и подкрепиться после долгой дороги?.. Видно, что твой благородный и прекрасный апулиец пробежался изрядно.
— Он бежит уже шесть часов, — ответил путешественник. И вдруг прибавил:
— Тебе нравится мой апулиец? Не правда ли, он красив?
— Клянусь крыльями божественного Пегаса, я не видел никогда более прекрасного коня!
— Бедняга!.. Кто знает, до какого состояния он дойдет через месяц! — сказал со вздохом путешественник, входя в дом хозяина станции.
Хозяин предложил ему сесть за один из столов, стоявших вдоль стен комнаты.
— Ты будешь что-нибудь есть?.. Почему твой конь бедный? Хочешь старого формийского вина? Оно поспорит с нектаром Юпитера. А как тебе нравится жареный бараний окорок?.. Барашек нежный и сладкий, как молоко, которым его кормила его мать?
Болтовня хозяина была прервана прибытием второго гостя. Это был высокий плотный человек лет сорока, с крепкими мускулами, с смуглым, безбородым лицом. По одежде его можно было принять за слугу или отпущенника, служившего у какой-нибудь благородной и богатой семьи.
— Да сопутствуют тебе боги, — сказал хозяин станции входившему путнику. — Издалека ты приехал?.. Желаешь присесть и подкрепиться? Угодно тебе отведать жареный бараний бок? Барашка нежного, как трава, на которой паслась его мать? Ведь ты ехал долго и быстро?.. Должно быть, приехал издалека?.. Я смогу тебе дать старого формийского вина которое не побоится сравнения с нектаром, подаваемым к столу всевышнего Юпитера… Но садись же, ты ведь наверно очень устал.
Новый путник присел к столу, а хозяин, наконец ушел на кухню.
— Хвала Юпитеру всеблагому, великому освободителю, — сказал апулиец, — за то, что он избавил нас от невыносимой болтовни этой префики.
— Вот уж, действительно, надоедливый болтун, — ответил отпущенник.
На этом разговор между обоими проезжими прекратился. И в то время, как отпущенник, по-видимому, был всецело погружен в свои мысли, апулийский земледелец рассматривал его проницательными глазами, играя ножом, лежавшим на столе.
Тут вернулся хозяин, неся обещанного жареного барашка; оба принялись есть с большим аппетитом.
— Значит, — сказал апулиец после того, как он покончил с барашком, — тебе нравится моя лошадь, правда?
— Клянусь Геркулесом!.. Нравится ли?.. Конечно, нравится: это конь настоящей апулийской породы.., стройный.., резвый.., с приподнятыми слегка боками, с тонкими нервными ногами, с изящным изгибом шеи… Представьте себе, что…
— Ты дал бы мне взамен моего, одного из твоих двадцати?..
— Из сорока, гражданин, из сорока, так как моя станция лучшего, а не последнего разряда, а ты знаешь…
— Так не дашь ли ты одного из сорока, из ста, из тысячи лошадей, имеющихся у тебя в конюшнях? — закричал в порыве раздражения апулиец. — Пусть Эскулап пошлет тебе опухоль на язык!
— Ax!.. Вот.., сказать тебе.., обменять знакомую мне лошадь.., на другую.., которая красива, да.., но которую я не знаю… — возразил с плохо скрытым смущением, почесывая за ухом, хозяин почтовой станции, — это меня не очень устроило бы.., так как ты должен узнать, что однажды, лет пять тому назад, со мной случилось как раз.
— Но я вовсе не желаю отдать тебе моего коня, я хочу оставить его в залог… Ты мне дашь одну из твоих лошадей, чтобы доехать до первой же станции, где я оставлю твою и возьму другую и так буду делать, пока доеду… Пока не приеду, куда мне нужно. На обратном пути я заберу своего Аякса… Так называется мой гнедой…
— О, о нем ничуть не беспокойся! Ты найдешь его толстым, лоснящимся, здоровым. Я знаю, как надо содержать лошадей… А ты, очевидно, очень спешишь и должен ехать далеко?.. Вероятно, в Беневентум?
— Может быть, — сказал, улыбаясь апулиец.
— Или, может быть, даже в Капую?
— Может быть!
— И кто знает, кто знает, может быть, ты должен доехать до Рима?
— Может быть! И оба замолчали.
— Выпей-ка лучше из этой чаши дружбы, — сказал, улыбаясь, землевладелец, предлагая добряку свою чашу, наполненную вином.
— За твое счастливое путешествие и за твое благополучие, — сказал хозяин станции, выпил два-три глотка формийского вина, содержавшегося в чаше, и затем подал ее апулийцу. Последний не взял чашу и сказал:
— Теперь предложи ее тому путешественнику, да выпей сначала и за его здоровье.
И, обращаясь к отпущеннику, добавил:
— Мне кажется, что ты отпущенник?
— Верно! — почтительно ответил путешественник геркулесовского телосложения. — Отпущенник семейства Манлия Империоза.
— Знаменитый и древний род! — заметил хозяин станции.
— Я еду в Рим рассказать Титу Манлию об убытках, причиненных его вилле возле Брундизиума приходом восставших гладиаторов.
— А!., гладиаторы! — сказал вполголоса хозяин станции с недовольной дрожью. — Не говорите о них.., ради Юпитера Статора. Я еще не забыл, какого они нагнали на меня страху два месяца тому назад, когда прошли здесь, направляясь в Брундизиум.
— Да будут они прокляты со своим подлым вождем! — воскликнул пылко апулиец, ударив кулаком по столу. Затем спросил у хозяина:
— И они причинили тебе много убытку?..
— По правде говоря, не очень. И, если хочешь знать.., они отнеслись с уважением ко мне и моей семье… Они взяли у меня сорок лошадей, но заплатили за них прекрасными золотыми монетами… Надо было видеть, как они проходили здесь!.. Какое огромное войско!.. Ему конца не было!.. И какие стройные легионы!.. Если бы не было позорно сравнивать наших славных солдат с этими разбойниками, я бы сказал, что их легионы ничем не отличались от наших…
— Скажи уже прямо, — прервал его отпущенник, — что Спартак — великий полководец и что он сумел шестьдесят тысяч рабов и гладиаторов превратить в армию из шестидесяти тысяч храбрых и дисциплинированных солдат.
— Ax!.. Клянусь римскими богами Согласия!.. — сказал с изумлением и негодованием апулийский земледелец, обращаясь к отпущеннику. — Как?.. Гнусный гладиатор пришел разграбить виллу твоего господина и благодетеля, а ты, негодяй, осмеливаешься защищать его поступки и восхвалять его доблесть?..
— Во имя всевышнего Юпитера, не думай этого!.. — сказал смиренно и почтительно отпущенник. — Я вовсе не так сказал!.. А кроме того, знай, что гладиаторы вовсе не грабили виллу моего господина…
— Почему же тогда ты только что сказал, что едешь в Рим сообщить Титу Манлию Империозу о серьезных убытках, причиненных его вилле гладиаторами этой области?
— Но убытки, на которые я намекал, не причинены ни дворцу, ни имению моего господина… Я хотел только передать ему о бегстве пятидесяти четырех из шестидесяти рабов, находившихся на вилле. По-твоему, что же, это малый убыток? Кто теперь будет работать, пахать, сеять, кто будет подрезать виноградники, кто соберет урожай в имении моего господина?..
— В Эреб Спартака и гладиаторов! — сказал свирепым и презрительным тоном земледелец. — Выпьем за их уничтожение и за наше процветание!
Когда апулиец, заплатив по счету, поднялся, чтобы пойти в конюшни выбрать лошадь, его остановил хозяин.
— Подожди минутку, дорогой гражданин, — пусть никогда не скажут, что хороший человек побывал на станции Азеллиона, не унеся с собой таблички гостеприимства.
И он вышел из комнаты, в которой остались земледелец и отпущенник. Последний сказал:
— Как видно, хороший человек.
— Несомненно.
Вскоре вернулся Азеллион с деревянной дощечкой, на которой было написано его имя, и, разломав ее посередине, дал апулийцу половинку, на которой от подписи оставалось «…лион», говоря ему:
— Эта половина дощечки поможет тебе приобрести расположение хозяев других почтовых станций; показывай ее им и будь уверен, что они тебе сразу дадут лучшую из своих лошадей, как они всегда поступали со всеми, получавшими от меня половинку дощечки гостеприимства. Я кстати вспоминаю, как однажды проездом, лет семь тому назад, Корнелий Хризогон, отпущенник славного Суллы…
— От всей души благодарю тебя, — сказал апулиец, прерывая Азеллиона, — за твою любезность. Знай, что несмотря на твою несносную болтливость. Порций Мутилий, гражданин Гнатии, будет всегда помнить о твоей доброте и сохранит к тебе искреннюю дружбу.
В этот момент прибыл еще один проезжий, который, судя по одежде, очевидно, был слугой; он повел свою лошадь в конюшню, где Порций Мутилий смотрел, как конюх седлает выбранного им коня.
Поздоровавшись обычным «salvete» с Порцием и Азеллионом, он поставил свою лошадь в одно из стойл, на которые была разделена конюшня.
Отпущенник Манлия Империоза также зашел в конюшню посмотреть свою лошадь. Незаметно для Порция Мугллия и Азеллиона он обменялся быстрым взглядом с только что прибывшим слугой.
Последний, покончив с заботами о своей лошади, направился к выходу, я, проходя мимо отпущенника, притворился, что только что его увидел и воскликнул:
— О!.. Клянусь Кастором!.. Лафрений!..
— Кто там? — сказал тот, быстро повернувшись. — Кребрик!.. Ты здесь?.. Откуда приехал?..
— А ты куда едешь?.. Я еду из Рима в Брундизиум.
— А я из Брундиаиума в Рим.
При этой встрече знакомых и обмене восклицаниями Порций Мутилий повернулся в их сторону и стал исподтишка наблюдать за слугой и отпущенником.
Те сразу заметили, что он тайком за ними подглядывает и прислушивается к беседе, которую они после первых восклицаний вели вполголоса. Однако, Порций мог услышать следующие слова:
— Возле колодца!
Затем слуга вышел из конюшни, а отпущенник занялся своей лошадью.
Выйдя из конюшни. Порций Мутилий сказал Азеллиону:
— Подожди меня здесь минутку… Я сейчас вернусь. Он подбежал к колодцу, находившемуся позади дома, и спрятался за его круглой стеной, обращенной к огороду.
Он пробыл там около трех минут и услышал шаги человека, шедшего с правой стороны дома, в то время как другой тут же подошел с левой стороны.