Красе слушал слова Эвтибиды с большим вниманием, устремив на нее испытующий взор. Когда она кончила свою речь, он медленно и спокойно ответил:
— А если вся эта твоя болтовня — только хитрость, чтобы завлечь меня в ловушку, приготовленную Спартаком?.. А? Что ты скажешь на эго, прекраснейшая Эвтибида?.. Кто мне поручится за искренность твоих слов и намерений?..
— Я сама, отдав свою жизнь в твои руки, в залог правдивости моих обещаний.
Красе, казалось, впал в некоторое раздумье, а затем сказал:
— А если и это хитрость?.. И ты решила пожертвовать жизнью, лишь бы дело рабов восторжествовало?
— Клянусь твоими богами, Красс, ты стал чересчур уж недоверчив!
— А не думаешь ли ты, — сказал медленно претор Сицилии, — что лучше быть с людьми излишне недоверчивым, чем слишком доверчивым?
Эвтибида, бросив на Красса испытующий и насмешливый взгляд, после короткой паузы сказала:
— Кто знает?.. Может быть, ты прав. Во всяком случае, выслушай меня, Марк Красс! Как я уже тебе сказала, я пользуюсь полным доверием Спартака, Крикса и остальных начальников гладиаторов. Мне известно, что задумал на твою погибель гнусный фракиец.
— Ты не лжешь? — спросил Красс полушутя, полусерьезно. — Ну, что он задумал?.. Посмотрим.
— Завтра, среди дня, и с возможно большей оглаской для того, чтобы известие поскорее дошло до тебя, сорок тысяч человек, под руководством Спартака выйдут из Сипонтума, направляясь в Барлетто, будто бы с намерениями двинуться в землю пецентан; а в это время Крикс со своим корпусом в тридцать тысяч человек останется у Сипонтума, распуская слух, что он отделился от Спартака вследствие непримиримых разногласий, возникших между ними. Как только ты узнаешь об уходе Спартака, ты бросишься на Крикса; тот завяжет с тобой сражение, тогда Спартак, который укроется со своим войском в соседних лесах, быстро вернется обратно, обрушится на тебя с тыла, и твое войско, как бы храбро оно ни было, будет все изрублено!
— Ай, ай! — сказал Красе. — Это и есть их план?
— Да.
— Мы еще посмотрим, попаду ли я в ловушку!
— Без моего предупреждения, уверяю тебя. Красе, попал бы. А хочешь сделать больше? Хочешь не только избежать их козней, а поймать их в те самые сети, которые они раскинули для тебя? Хочешь разбить и совершенно уничтожить тридцать тысяч солдат Крикса и затем обрушиться на Спартака?
— Допустим!. Что я должен сделать для этого?
— Выступить завтра на рассвете отсюда и направиться к Сипонтуму; ты дойдешь туда, когда Спартак будет в пятнадцати или двадцати милях оттуда. Мне будет поручено доносить ему о твоих передвижениях. Я скажу, что ты не двинулся из своего лагеря. Потом я вернусь к Криксу и передам ему приказание Спартака отправиться к Гарганской горе и там защищаться из последних сил, в случае, если ты нападешь на него. Едва Крикс удалится на значительное расстояние от Спартака и достигнет склонов Гаргануса, ты на него нападешь, и у тебя будет достаточно времени, чтобы совершенно разбить его, прежде чем Спартак, если даже к нему придет каким-нибудь образом известие об опасном положении Крикса, успеет придти к нему на помощь.
Красе с удивлением слушал эту гнусную женщину, излагавшую план сражения, вероятно, лучший, чем он сам мог придумать. Он долго молча смотрел на куртизанку, щеки которой сильно раскраснелись и вдруг воскликнул:
— Клянись Юпитером освободителем, ты ужасная женщина!
— Такой меня сделали мужчины, — возразила девушка, с горькой улыбкой. — Но не будем говорить об этом. Что ты скажешь по поводу моего плана и моих расчетов?
— На самом дне ада не придумали бы ничего более ужасного и дьявольски ясного. Только повторяю, — я не верю тебе и…
— Хорошо, послушай. Чем ты рискуешь, выступив завтра за два или три часа до полудня и пустив вперед с большой осторожностью твоих разведчиков на Сипонтум? В худшее случае, если я тебе изменила, ты очутишься лицом к лицу со всем гладиаторским войском. Но разве ты здесь не для этого? Разве ты не жаждешь вступить с ним в решительный бой? Допустим, что я тебе солгала, но что за беда, если ты вместо одного Крикса найдешь там и Спартака? Что в этом будет плохого?
Красе подумал еще немного и сказал:
— Ладно, я тебе верю.., или, вернее, предпочитаю верить. Обещаю, что если все произойдет так, как ты говоришь, ты получишь огромную награду от меня и еще большую от Сената, который я поставлю в известность о важных услугах, оказанных тобой римскому народу.
— Что мне до ваших наград! Что мне за дело до римского народа! — сказала дрожащим голосом гречанка, глаза которой зловеще сверкали гневом. Не ради тебя и не ради римлян я несу тебе победу, а ради мести!.. Можешь ли ты понять божественное и невыразимое наслаждение, которое доставляет месть. Лишь бы я могла стать коленом на грудь умирающего Спартака, лишь бы я могла услышать последнее его хрипение среди безграничного поля трупов! На что мне нужны твои дары! К чему мне награды Сената!
Лицо Эвтибиды исказилось. Оно было так ужасно, что Красе содрогнулся от отвращения и страха.
Эвтибида, вскочив на коня, тихонько выехала из римского лагеря и пустив горячее животное крупной рысью, направилась к лагерю гладиаторов.
На рассвете Красе велел снять палатки Он приказал пяти тысячам всадников осторожно продвигаться на три мили впереди легионов и осматривать окрестности во избежание какой-либо засады. А вскоре после восхода солнца выступил и сам по направлению к Сипонтуму.
Тем временем Спартак с восемью легионами и кавалерией шел по направлению к Барлетте. Крикс же со своими шестью легионами остался в Сипонтуме. По окрестностям прошел слух, что войско восставших, вследствие сильной ссоры, возникшей между Спартаком и Криксом, разделилось на две части, причем одна часть замышляла остановить римские легионы, стоявшее лагерем близ Арпи, а вторая решила двинуться через Беневентум на Рим. Этот слух был тотчас же сообщен Крассу его разведчиками.
«Пока что, — подумал начальник римлян, — Эвтибида не обманула нас. Это является хорошим предзнаменованием».
Следующей ночью, когда войско Красса притаилось в густом лесу ущелий Гарганских гор, в четырех милях от Сипонтума, Эвтибида во весь опор мчалась по дороге в Барлетту. Она везла Спартаку донесение от Крикса о том, что неприятель вышел из Арпи и попал в ловушку: пусть Спартак немедленно выступит к Сипонтуму.
Явившись к Спартаку, гречанка, на его тревожный вопрос, ответила:
— Красе еще не двинулся из Арпи; хотя он и послал несколько тысяч разведчиков к Сипонтуму, но наши шпионы заверили Крикса, что приказа приготовиться к выступлению из лагеря римским легионам еще не было дано.
— Во имя богов! — воскликнул фракиец. — Этот Красе умнее и хитрее, чем я думал!
После недолгого раздумья, он сказал, обращаясь к Эвтибиде:
— Возвращайся к Криксу и скажи ему, чтобы он не двигался из лагеря, что бы ни случилось, а когда Красе подойдет к нему и начнет с ним сражение, пусть пошлет ко мне трех ординарцев, с промежутками в четверть часа, одного за другим: из трех во всяком случае один доберется ко мне. Мне кажется, что это нежелание Красса использовать благоприятный случай разбить нас порознь, меня и Крикса, является дурным предзнаменованьем для нас.
И фракиец несколько раз провел правой рукой по лбу, как бы желай прогнать грустные мысли; затем спросил Эвтибиду:
— Сколько времени ты ехала из вашего лагеря сюда?
— Меньше двух часов.
— Ты мчалась во весь опор?
— Можешь убедиться по состоянию моего коня.
— Ну, так возвращайся тоже во весь опор.
Эвтибида попрощалась со Спартаком и, повернув лошадь, пустила ее галопом по направлению к Сипонтуму.
Явившись туда, она передала Криксу, что Спартак приказал ему выступить из Сипонтума, направиться к подошве горы Гаргануса и постараться занять там неприступную позицию.
До рассвета было еще два часа. Галл немедленно приказал своим солдатам потихоньку собрать палатки и раньше, чем взошло солнце, войско Крикса было уже на пути к Гарганусу.
Через четыре часа оно дошло до подошвы очень высокой горы, с которой открывался обширный вид на прозрачное Адриатическое море. Среди волн белели паруса рыбачьих барок.
В то время как Крикс, находившийся на крайнем отроге Гарганской горной цепи, как раз у самого моря, в удобном и защищенном месте, отдавал приказ разбить лагерь, внезапно раздались восклицания:
— Римляне!.. Римляне!..
Это были легионы Красса, пришедшие по указанию предательницы. Крикс не растерялся при этом неожиданном нападении, а с спокойствием и твердостью доблестного полководца расположил в боевой порядок свои легионы, применяясь к неровностям почвы. Четыре легиона он поместил открытым фронтом к неприятелю, и для того, чтобы иметь возможно более длинную линию фронта, он протянул ее направо до холма, где предполагал разбить лагерь, который бы охранялся пятым и шестым легионами, стоявшими здесь в резерве; левую сторону фронта он протянул к обрывистым и неприступным скалам, о которые с тихим рокотом разбивались волны моря.
Скоро шесть римских легионов сомкнутым строем стремительно бросились на гладиаторов. Дикие крики сражавшихся оглушительный лязг мечей и щитов нарушили вековой покой пустынного лесного места, и эхо повторяло от пещеры к пещере, от скалы к скале эти необычайные звуки.
Крикс объезжал свои ряды. Красе — свои, воодушевляя войска к битве. И она была ужасна, ни та ни другая сторона не отступали ни на шаг. Смерть давалась и принималась с диким безумием.
Так как римляне атаковали сплошным строем, крайнее левое крыло легионов Крикса не было окружено; благодаря этому свыше трех тысяч человек из четвертого легиона стояли здесь в бездействии. Видя это, самнит Онаций, командовавший легионом, сам поспешил стать во главе этих трех тысяч и, скомандовав им «поворот направо», повел их на правое крыло римлян. Римский легион, составлявший крайнее правое крыло, теснимый с фронта и с фланга, сразу пришел в полное расстройство.