Галл, медленно обвивая ослабевшими руками шею девушки, прошептал:
— Но значит это правда?.. Я еще жив.., и мне действительно.., дано счастье перед смертью.., поцеловать тебя?..
— Да, да, мой Арторикс.., но ты не должен умереть.., я твоя.., твоя всей душой…
— О, я умираю счастливый! Гез услышал.., мои молитвы… Голос Арторикса ослабевал; волнение и радость, испытанные им, окончательно его обессилили.
— О, Мирца! — воскликнул он, целуя девушку. — Я чувствую.., я умираю…
— Не умирай один.., подожди меня.., умрем вместе и вместе пойдем в Элизиум.
Выхватив в одно мгновение кинжал, который висел на поясе Арторикса, она твердой рукой вонзила его себе в шею. И, крепко обняв любимого юношу, воскликнула:
— С тобой умру, с тобой приду в обитель добрых душ!
— Что.., ты.., сделала? — прошептал чуть слышно умирающий.
— Разделяю твою судьбу.., возлюбленный мой…
Она также начинала говорить с трудом, ибо она почти совершенно перерезала себе сонную артерию; она еще крепче обняла юношу, прижалась губами к его губам, и оба застыли, соединенные в этом последнем поцелуе.
В этот момент два гладиатора, шагая очень осторожно через поле, пришли к месту, где упал Спартак. Они подняли труп, завернули его в большое Шерстяное одеяло и понесли.
В двух милях у дороги ил ждала деревенская телега, запряженная быками.
Положив в нее тело Спартака, они навалили на него мешки с зерном, которые лежали возле телеги, и труп гладиатора оказался совершенно скрытым.
Телега двинулась, а следом за нею пошли оба воина.
Эти два воина были близнецы Ацилий и Аквилий, сыновья Либедия, управителя тускуланской виллы Валерии. Они везли останки погибшего вождя в виллу любимой им женщины, чтобы сласти его тело от позора, которому его, наверно, подвергла бы наглая дерзость победителей. Заключение
Пятнадцать дней спустя после битвы при Браданусе война с гладиаторами была окончена. Те несколько тысяч, которые уцелели от этой резни, рассеянные в горах, без начальников, преследуемые по пятам с одной стороны Крассом, с другой Помпеем, были в несколько дней изрублены; только шесть тысяч взяты были живыми и повешены вдоль Аппиевой дороги от Калуи до Рима.
Среди убитых при Браданусе напрасно искали тело Спартака. Найти его так и не удалось. По этому поводу высказывались самые разнообразные предположения, очень далекие от истины.
Так окончилась эта война, которая длилась почти Четыре года и в которой гладиаторы доказали своим мужеством, что они были людьми, достойными свободы и способными к великим делам.
А теперь закончим эту историю, приведя наших читателей туда, где они вновь найдут двух действующих лиц этого рассказа.
Двадцать два дня спустя после Браданской битвы, когда Красе и Помпей, горя взаимной ненавистью и завистью, приближались с армиями к Риму, приписывая каждый себе честь подавления восстания и требуя консульства, в конклаве своей тускуланской виллы сидела на скамейке прекрасная Валерия, одетая в серую траурную столу.
Дочь Мессалы была очень бледна, и на ее лице лежала печать недавнего тяжелого горя. Веки ее опухли и были красны от долгих слез. Мягкие и густые, цвета воронова крыла волосы прядями падали на ее дивные плечи, и в темных глазах ее, на всем лице проглядывало глубокое отчаяние, терзавшее ее сердце. Она сидела, подперши голову рукой, перед изящным мраморным столиком, на котором стояла бронзовая позолоченная урна работы греческого мастера.
В другой руке она сжимала папирус. Черные глаза ее были устремлены на урну. В ее немом и глубоком горе прекрасную женщину можно было сравнить с Ниобеей, ибо, казалось, она говорила: «Смотрите, есть ли страдание, равное моему!»
Возле того же столика, на скамеечке, тоже в трауре стояла белокурая миловидная Постумия.
Девочка водила своими ручками по фигурам, листьям и рельефам, которые украшали погребальную урну, и время от времени смотрела на мать своими умными глазками, как бы сердясь на нее за это долгое молчание.
Та, вдруг очнувшись и переведя глаза на письмо, которое держала в правой руке, принялась снова его читать.
Вот что гласило это письмо:
Божественной Валерии Мессале от Спартака
Привет — и счастье
«Из любви к тебе, моя божественная Валерия, я встретился с Марком Крассом. На это я согласился ради тебя и нашей любимой Постумии, но претор Сицилии предложил мне жизнь и свободу ценой предательства.
Я предпочел быть неблагодарным по отношению к тебе, быть бесчеловечным к моей дочери, чем предать своих братьев и покрыть свое имя вечным позором.
Когда ты получишь это письмо, вероятно, меня уже не будет: мы накануне большой и решительной битвы, где я погибну со славой.
Такова воля враждебной судьбы.
На грани смерти я чувствую необходимость, о, мои обожаемая Валерия, просить у тебя прощения за все страдания, которые я причинил тебе.
Будь мужественной и живи, живи ради любви ко мне, живи ради нашей невинной девочки Такова просьба умирающего.
Слезы сжимают мне горло, я задыхаюсь, и меня утешает лишь одна мысль — что я смогу обнять тебя, твой бессмертный дух, в лучшем мире. К тебе с последним поцелуем летит последняя мысль, последнее биение сердца твоего Спартака.»
Кончив читать, она поднесла письмо к губам и разразилась рыданиями.
— Мама, почему ты так плачешь? — печально спросила девочка.
— Бедная моя девочка! — воскликнула Валерия, лаская белокурую кудрявую головку Постумии. — Ничего.. Ничего, не горюй, моя родная!
Прижав к себе головку девочки и покрывая ее поцелуями, она снова залилась слезами.
— С тобой ничего не случилось, а ты плачешь! — сказала Постумия с упреком. — Когда я плачу, ты говоришь, что я нехорошая. Сейчас ты нехорошая…
— О, не говори так!.. — воскликнула бедная женщина, лаская и целуя девочку еще горячее. — О, если бы ты знала, как мне больно от твоих слов.
— А когда ты плачешь, ты тоже делаешь мне больно.
— О, как ты мила и вместе с тем жестока, единственная отныне любовь моя!
И говоря гак, несчастная, снова поцеловав письмо и спрятав его на груди, протянула руки к Постумии Она посадила ее к себе на колени и, стараясь удержать слезы, сказала:
— Ты права, бедная малютка, я была нехорошей.., но больше не буду. Я буду всегда хорошей, буду думать только о тебе. А ты будешь любить бедную маму?
— О, всегда, всегда, крепко, крепко!
Говоря так, девочка подняла голову и, обвив шею матери, стала целовать ее.
Освободившись от материнских объятий, девочка стала гладить урну руками.
В конклаве наступило долгое молчание.
Вдруг Постумия спросила у матери:
— Скажи мне, мама, что там внутри?
Глаза Валерии наполнились слезами: скорбно подняв их к небу, она воскликнула:
— О, бедная малютка!..
И через мгновение, с трудом удержав рыдание, сказала дрожащим голосом — В этой урне, бедняжка, лежит прах твоего отца. И снова зарыдала.