Долго сидела она, погруженная в свои мысли, и наконец спросила у жреца:
– А Мирца, сестра гладиатора, когда собирается снова прийти в этот храм?
– Не знаю, – нерешительно ответил жрец, – может быть… она придет… послезавтра… На этот день приходятся Антимахии, празднество в честь Геркулеса, в память его бегства в женском платье с острова Коо. В этот день полагается приносить в дар нашему богу женскую одежду. Мирца сказала, что она намерена прийти послезавтра и принести жертву, чтобы испросить у бога покровительства оружию восставших рабов и в особенности брату своему…
– Ох, Юпитер, ты справедлив!.. И ты, Геркулес, справедлив!.. Все вы, о великие боги Олимпа, справедливы! – воскликнула гречанка, подымая к небу глаза, горевшие звериной радостью; она с улыбкой эринии и с несказанной тревогой, отражавшейся на лице ее, выслушала слово за словом все, что говорил потитий, и произнесла: – Я отомщу еще ужаснее, чем я мстила ему до сих пор: наконец-то это будет настоящая кровавая месть!
– О какой мести говоришь ты? – с удивлением спросил жрец. – Ты ведь знаешь, что боги неохотно допускают и поощряют месть!
– Но если она возникла от незаслуженно полученной обиды, если желание мести вызвано оскорблением без причин… о, тогда не только боги ада, но и боги небес одобряют месть и покровительствуют ей, – сказала Эвтибида, снимая с плеча толстую золотую цепь, на которой висел ее маленький меч с рукояткой, украшенной драгоценными камнями, и отдавая его Айю Стендию. – Разве это не так, о Стендий? – добавила она, в то время как жрец алчными глазами рассматривал полученный дар и прикидывал в уме его стоимость. – Разве не верно, что справедливая месть мила даже богам, обитающим в небесах?
– Конечно… несомненно… когда она справедлива и обида неоправданна, – ответил жрец, – тогда и боги Олимпа… Да и, кроме того, разве месть не зовется радостью богов?
– В самом деле? – добавила Эвтибида, снимая с головы свой серебряный шлем, украшенный золотой змейкой, у которой вместо глаз были вставлены ценнейшие рубины; подавая шлем потитию, она повторила: – В самом деле?
И когда глаза жадного жреца заблестели при виде драгоценностей, она продолжала:
– Досточтимому Геркулесу я приношу в дар эти скромные вещи; завтра я принесу еще десять талантов… почитаемому мною Геркулесу, – она подчеркнула три последних слова, – для того чтобы ты, его жрец, помог мне в моей мести.
– Во имя Кастора и Поллукса! – воскликнул жрец. – Если она справедлива, я должен тебе помочь… Клянусь жезлом Прозерпины, разве может жрец великих богов не покровительствовать тому, чему покровительствуют сами боги!
– Завтра в ночь ты должен будешь спрятать здесь двух храбрых и верных воинов.
– Здесь? В храме? Осквернить священное жилище божественного Геркулеса? Подвергнуться риску быть принятым гладиаторами за сообщника римлян? Ведь если они найдут здесь двух твоих воинов, они, без сомнения, повесят меня! – произнес, отступая на два шага, жрец.
– А как же ты поможешь мне в моей мести? – спросила Эвтибида. – Ведь ты мне обещал это минуту назад!
– Да, но я не могу разрешить, чтобы они… чтобы Мирцу убили… когда она придет в храм моего бога… Для жреца это недопустимо! Если бы… ну, хотя бы речь шла о том, чтобы она попала в плен… и передать ее тебе…
Зеленые, с фосфорическим блеском глаза Эвтибиды метали молнии, странная улыбка искривила ее губы.
– Да, да! – вскричала она. – Пленница!.. В мои руки… потому что я… я хочу убить ее сама, если Спартак не попадет в мои руки, чтобы спасти ее.
– Что ты с ней сделаешь, я не должен… не желаю знать… я хочу только одного – быть непричастным к этому кровавому делу, не принимать участия в убийстве, – лицемерно произнес потитий.
– Правильно, – ответила Эвтибида, – правильно. Итак, завтра в ночь здесь, в храме, – добавила она, снимая со среднего пальца левой руки золотое кольцо, в котором блестел крупный топаз, и протягивая его жрецу.
– Не здесь, не в храме, – ответил потитий, поспешно принимая кольцо. – Я укажу твоим верным воинам место, где они будут находиться… неподалеку отсюда… в роще падубов… что прилегает к дороге… Роща эта как будто нарочно создана для такого случая…
– А она не может убежать оттуда?
– Но я ведь говорю тебе, что роща как будто нарочно насажена, чтобы дрозды попадались в ловушку.
– Ладно, пусть будет по-твоему… и пусть твоя щепетильность честного жреца получит удовлетворение, – сказала Эвтибида с тонкой иронией.
Через минуту она добавила:
– Кстати, не грозит ли опасность…
– Какая? – спросил Ай Стендий.
– А вдруг в течение дня щепетильность твоя проснется, встревожит твою душу, взволнует совесть и, подстрекаемая страхом перед гладиаторами и ужасной возможностью быть повешенным, толкнет тебя… ну, например, уйти отсюда, захватив оружие и скарб, в Темесу?
В то время когда гречанка произносила эти слова, она пристально смотрела в глаза жреца, как бы испытывая, каковы его намерения и помыслы.
– Что ты говоришь? – сказал Ай Стендий, упорно защищаясь от ее предположений; в его голосе звучала напускная обида – будто он оскорблен в своем достоинстве. – А что еще тебе пришло на ум?
– Блестящая мысль, достойный, благочестивый жрец.
– А именно?
– Ничего не сообщая твоим двум коллегам, ты вместе со мной спрячешь в верном месте те скромные дары, которые я принесла в жертву богу; затем ты пойдешь со мной за вал, и там мы попируем вместе с тобой… У нас будет роскошная трапеза… потому что я хочу в твоем лице почтить не только уважаемого жреца Геркулеса Оливария, но также честного и хорошего гражданина!
– Во имя богов! – воскликнул жрец с притворной обидой. – Ты, значит, не доверяешь мне?
– Не тебе я не доверяю, а меня тревожит твоя непорочная совесть.
– Но… я не знаю, должен ли я…
– …идти со мной? Но ведь ты должен помочь мне донести сюда пятнадцать талантов, о которых мы с тобой договорились… Или ты только что сказал – десять?
– Пятнадцать! Я сказал – пятнадцать! – поспешно поправил потитий.
– Во всяком случае, если даже ты и сказал десять, то ошибся… потому что богу я за мою месть приношу пятнадцать талантов. Пойдем же со мной, прямодушный Ай Стендий, ты будешь доволен сегодняшним днем.
Жрец принужден был спрятать в укромном месте шлем, меч и кольцо Эвтибиды и пойти вместе с ней за римский вал.
Марк Красс теперь полностью доверял гречанке; он разрешал ей свободно входить и выходить из лагеря одной или же в сопровождении кого-либо по ее выбору.
Эвтибида устроила для потития роскошный пир. В восьми или девяти чашах отличного цекубского он утопил свою печаль, вызванную недоверием гречанки.
Она же тем временем позвала к себе своего верного Зенократа и, быстро сказав ему что-то шепотом, отпустила его.
Глубокой ночью, в предрассветный час, Эвтибида надела стальной шлем, перебросила через правое плечо перевязь, на которой висел небольшой острый меч, и вышла из лагеря вместе с жрецом, который не слишком твердо стоял на ногах из-за выпитого цекубского.
На расстоянии нескольких шагов за Эвтибидой и Айем Стендием следовали два каппадокийца огромного роста, вооруженные с ног до головы. Это были рабы Марка Лициния Красса.
Пока они идут к храму Геркулеса Оливария, заглянем на минуту в Темесу. Там у Спартака уже три дня стояла наготове флотилия, и он ожидал лишь темной ночи, чтобы перевезти пятнадцать тысяч гладиаторов, которых он мог разместить на тысяче судов, собранных всеми способами.
Едва только взошло бледное солнце, которое в течение целого дня скрывалось за серыми и черными тучами, сгустившимися в небе, Спартак, предвидя, что наступает желанная темная ночь, приказал трем легионам сняться с лагеря, расположенного на берегу, и грузиться на суда, стоявшие в порту. Гранику он приказал тоже погрузиться с ними вместе и с наступлением темноты велел распустить паруса на судах, где они имелись, а остальным спустить в воду весла и отправляться в путь.
Флотилия гладиаторов, соблюдая тишину, отплыла из Темесы в открытое море.
Но тот самый сирокко, который сгустил тучи над Темесой, продолжал упорно дуть от берегов Африки и, несмотря на все усилия мореплавателей, относил их к берегу Бруттия и не давал возможности повернуть к берегам Сицилии.
Без устали работая веслами, гладиаторы отплыли на много миль, но на рассвете море стало бурным, свирепствовал ветер, и большая опасность стала угрожать хрупкой флотилии. По совету моряков и рыбаков из Темесы, которые вели многие из судов, а также знакомых с морем гладиаторов, Граник подошел к берегу. Пятнадцать тысяч восставших сошли на пустынный берег близ Никотеры. Отсюда решено было отправиться в близлежащие горы. Граник послал к Спартаку легкое судно с восемью или десятью солдатами во главе с центурионом, чтобы уведомить о случившемся.
Тем временем два каппадокийца вместе с Эвтибидой и жрецом прибыли в храм Геркулеса Оливария. До полуночи они оставались в роще падубов, находившейся близ дороги, которая вела от города к храму. На расстоянии полутора выстрелов из лука, повыше рощи, стоял небольшой дом, где был расположен аванпост гладиаторов. Несмотря на принятые часовыми меры предосторожности, оба каппадокийца время от времени слышали доносимый ветром приглушенный звук голосов и шаги.
– Послушай, Эрцидан, – сказал шепотом на своем родном языке один из рабов другому, – надо постараться взять эту молодую амазонку живьем.
– Мы так и сделаем, Аскубар, – ответил Эрцидан, – ежели удастся.
– Я и говорю… если сможем.
– Потому что, сказать по правде, если она окажет сопротивление мечом или кинжалом, я справлюсь с ней двумя ударами; тем более что если мы отсюда слышим разговор гладиаторов, то они, конечно, сразу услышат крик, который подымет эта плакса.
– Конечно, услышат и явятся сюда в одну секунду. Тогда мы погибли, до аванпоста гладиаторов расстояние всего лишь два выстрела из лука, а до нашего лагеря в тысячу раз дальше.