[159], Аппиан[160] и Флор, вряд ли можно было поверить, что подобное сооружение действительно существовало. «Туда явился Красс, и сама природа подсказала ему, что надо делать, – говорит Плутарх. – Он решил воздвигнуть стену поперек перешейка, избавив тем самым своих солдат от вредного безделья, а неприятеля лишив продовольствия. Велика и трудна была эта работа, но Красс довел ее до конца и, сверх ожидания, в короткий срок. Он вырыл через весь перешеек ров от одного моря до другого длиной в триста стадий, шириной и глубиной в пятнадцать шагов, а вдоль всего рва воздвиг стену поразительной высоты и прочности».
В то время как сто тысяч римлян Красса с невиданным рвением работали над титаническим сооружением, Спартак обучал военному делу еще два легиона, составленных из одиннадцати тысяч рабов, примкнувших к нему в Брутии; вместе с тем он обдумывал, как бы ему выбраться из этого места, насмеявшись над усилиями и предусмотрительностью Красса.
– Скажи мне, Спартак, – спросил фракийца на двадцатый день работ римлян его любимец Арторикс, – скажи, Спартак, разве ты не видишь, что римляне поймали нас в ловушку?
– Ты так думаешь?
– Я вижу стену, которую они сооружают, она уже готова, и, мне кажется, у меня есть основание так думать.
– И на Везувии бедный Клодий Глабр тоже думал, что он поймал меня в ловушку.
– Но через десять дней у нас кончится продовольствие.
– У кого?
– У нас.
– Где?
– Здесь.
– А кто же тебе сказал, что через десять дней мы еще будем здесь?
Арторикс, опустив голову, замолк, стыдясь, что решился давать советы такому дальновидному полководцу. Спартак с нежностью глядел на юношу, растроганный краской стыда на его лице. Ласково похлопав его по плечу, фракиец сказал:
– Ты хорошо сделал, Арторикс, напомнив мне о наших запасах продовольствия, но ты за нас не бойся; я уже решил, что́ нам следует предпринять, чтобы Красс остался в дураках со своей страшной стеной.
– Однако этот Красс, надо признаться, опытный полководец.
– Самый опытный из всех, кто сражался против нас за эти три года, – ответил Спартак и после минутного молчания добавил: – Но все же он нас еще не победил.
– И пока ты жив, он не победит нас.
– Арторикс, но ведь я только человек!
– Нет, нет, ты наш идеал, наше знамя, наша мощь! В тебе воплощена и живет главная наша идея – возрождение угнетенных, благополучие обездоленных, освобождение рабов. Ты так славен и велик, что от твоего существа исходит свет, побеждающий самых непокорных наших товарищей, он отражается в них, воодушевляет новыми силами, вселяет веру в тебя; они уповают на тебя, ибо признают тебя, дивятся тебе и почитают как мудрого и доблестного полководца. Пока ты жив, они всегда будут делать то, что ты прикажешь, и, так же как они пришли за тобой сюда, они будут преодолевать многое, что кажется совершенно невозможным. Пока ты жив, они будут делать переходы в тридцать миль в день, будут переносить невзгоды, голод, будут драться как львы; но, если, по несчастью, ты погибнешь, вместе с тобой погибнет и наше знамя, и через двадцать дней наступит конец войны, мы будем уничтожены… О, пусть боги сохранят тебя на долгие годы, с тобой мы одержим полную победу!
– Ты веришь в нашу победу? – спросил Спартак, покачав головой; на губах его была грустная улыбка.
– А почему бы нам не победить?
– Потому что из десяти миллионов рабов, стонущих в цепях по всей Италии, не наберется и ста тысяч, взявших оружие в руки и пришедших к нам; потому что наши идеи не проникли ко всем угнетенным и не согрели их сердца; потому что римский деспотизм еще не вывел окончательно из терпения народы, находящиеся под его игом; потому что Рим слишком еще силен, а мы еще слишком слабы… вот почему мы не можем победить и не победим. Если и есть надежда на победу, то лишь за пределами Италии; здесь же нам суждено погибнуть, здесь мы умрем.
Некоторое время он молчал, потом произнес с глубоким вздохом:
– Пусть же кровь, пролитая нами за святое дело, не будет пролита бесплодно, пусть наши деяния послужат благородным примером для наших потомков.
В эту минуту центурион сообщил Спартаку, что три тысячи пращников, далматов и иллирийцев из римского лагеря подошли к преторским воротам и настойчиво просят принять их в ряды собратьев.
Спартак задумался и не сразу ответил на просьбу трех тысяч дезертиров: может быть, он сомневался в них, а может быть, не хотел подать дурной пример своим солдатам, оказывая перебежчикам внимание, словно они были мужественные воины. Он подошел к воротам лагеря и сказал беглецам, что недостойно солдата покидать свои знамена. Способствовать побегу и принимать в свои ряды дезертиров из вражеского лагеря не только зазорно для полководца, пользующегося уважением, но и может быть пагубным как печальный пример для солдат, раз в ряды угнетенных принимают тех, кто изменил своему знамени и войску. И он отказал им.
Через неделю после этих событий, под вечер, деканы и центурионы обошли все палатки гладиаторов, передавая приказ Спартака: не ожидая сигнала, сняться с лагеря в полной тишине. А конники, по приказу верховного вождя, отправились в ближайшие леса, захватив с собой топоры, чтобы рубить деревья; ночью они привезли на своих лошадях в лагерь много бревен.
В час первого факела Спартак приказал зажечь в лагере огни и, воспользовавшись ненастной погодой – уже два дня в проливе и в окрестностях непрерывно шел дождь со снегом, – в полном мраке, под пронзительный вой ветра, соблюдая глубокую тишину, двинулся к тому месту, где Красс велел копать ров; на краю этого рва еще не было сооружено стены. Спартак приказал забросать ров стволами деревьев, привезенными его конниками, а на эти бревна шесть тысяч легионеров наложили столько же заранее заготовленных мешков с землей. Таким образом ров был заполнен на большом протяжении, и по нему бесшумно прошли легионы гладиаторов; им было приказано, не обращая внимания ни на снег, ни на ветер, ни на бурю, идти без остановки прямо до Кавлона.
Спартак с конницей укрылся в лесу близ вражеского лагеря и в полдень следующего дня врезался со своими всадниками в ряды римских легионов, вышедших за продовольствием в окрестности, и за каких-нибудь полчаса уничтожил свыше четырех тысяч римских солдат.
Римляне были поражены, увидев, что те, кого они еще только вчера вечером, казалось бы, заперли между морем и стеной, угрожают им с тыла. А когда они взялись за оружие, чтобы прийти на помощь своим разбитым легионам, фракиец со всеми конниками умчался от них, направляясь в Кавлон.
– Ах, клянусь богами ада! – вскричал Марк Красс, ударив себя кулаком по голове. – Да что же это такое?.. Вот-вот, кажется, он попал в железное кольцо, а глядь – ускользает из моих рук! Я разбил, уничтожил его войско, а он собирает новое и нападает на меня с еще большей силой. Я объявляю, что война заканчивается, а она вспыхивает еще сильнее прежнего!.. Великие боги! Да это злой дух, не иначе! Вампир, жаждущий крови! Ненасытный волк-оборотень, пожирающий живые существа!
– Нет, он просто-напросто великий полководец, – ответил молодой Катон, назначенный контуберналом Красса за дисциплинированность, выносливость и стойкость, а также за отвагу, проявленную им в этой войне.
Вне себя от гнева, Марк Красс, косо взглянув на смелого юношу, казалось, хотел резко ответить ему, но, мало-помалу успокоившись, сказал своим обычным тоном, хотя голос его еще дрожал от гнева:
– Думаю, что ты прав, храбрый юноша.
– Если ты зовешь храбростью привычку говорить правду, то ни Персей, ни Ясон, ни Диомед и никто другой на свете не были храбрее меня, – гордо ответил Катон.
Красс умолк, умолкли Скрофа, Квинт, Муммий и другие военачальники. Все были задумчивы и печальны и как будто погружены в какие-то грустные размышления. Первым прервал молчание Красс и заговорил, словно выражая вслух свои мысли:
– Мы можем преследовать его, но настигнуть не сможем; он летит стремительно, словно борзая или олень, а не человек!.. А вдруг он со своими восемьюдесятью тысячами бросится на Рим? О великие боги!.. Какая неожиданность!.. Как велика опасность!.. Как ее избегнуть? Что делать?
Все молчали и только спустя некоторое время в ответ на вопросы полководца выразили те же сомнения, что и он.
Все предлагали Крассу написать сенату, что война стала еще более жестокой и грозной и, чтобы покончить с нею раз и навсегда, необходимо послать против гладиаторов, кроме войска, которым располагал Красс, еще и те легионы, которые недавно привел в Рим Гней Помпей, одержавший победу в Испании. Необходимо также направить против гладиаторов и те войска, которые сражались с Митридатом под начальством Луция Лициния Лукулла, ныне возвращавшегося в Италию; окружив Спартака с трех сторон армиями по сто тысяч человек в каждой, руководимыми самыми доблестными полководцами республики, можно будет в несколько дней закончить позорную войну с гладиаторами.
Хотя Крассу было неприятно посылать такое сообщение, он все же отправил в Рим гонцов и, снявшись с лагеря, со всем своим войском бросился по следам Спартака.
А фракиец тем временем намеревался пересечь горы и из Кавлона большими переходами пройти через Скилакий, направляясь к горам Никастра и Поликастра.
Но пять дней спустя, когда они дошли до этих мест, Гай Канниций, не изменивший своего упрямого характера смутьяна, с шумом покинул лагерь, увлекая за собою пять легионов; он кричал, что сначала надо разбить Красса, а затем идти на Рим. Не обращая внимания ни на угрозы, ни на просьбы Спартака, он, соединившись с Кастом, вышел из лагеря гладиаторов и расположился в восьми-десяти милях от него.
Спартак послал к мятежникам Граника и Арторикса, но Канниций и Каст ответили, что заняли весьма удобную позицию и здесь будут ждать Красса, чтобы дать ему бой.
Опечаленный неразумным поведением этих легионов, Спартак, по своему благородству, не решился бросить их на произвол судьбы: мятежников ждало неизбежное поражение. Фракиец задержался в лагере, надеясь на то, что бунтари образумятся, но из-за этого потерял много времени и преимущество, которое он получил, обогнав Красса.