Через несколько дней после сражения при Фунди Спартак собрал начальников гладиаторов на военный совет. Они единодушно признали, что бессмысленно предпринимать что-либо против Рима, так как там каждый житель был солдатом, и поэтому Рим за несколько дней смог противопоставить гладиаторам армию в сто десять тысяч человек. Было решено направиться в Самний, а оттуда в Апулию, пройти через эти области, где гладиаторам теперь ничто не угрожало, с тем чтобы собрать там всех рабов, восставших против своих угнетателей.
Осуществляя этот план, Спартак во главе своего войска беспрепятственно прошел через Бовиан, вступил в Самний и оттуда короткими дневными переходами направился в Апулию.
Тем временем распространившиеся в Риме вести о поражении претора Ореста под Фунди повергли в страх римских жителей. Сенат, собравшись на секретное заседание, стал обсуждать вопрос о том, как покончить с этим восстанием, которое сначала представлялось смехотворным мятежом, а в действительности превратилось в серьезную войну, запятнавшую позором римское войско.
Решение сенаторов осталось тайной. Известно только, что ночью того дня, когда состоялось заседание сената, консул Марк Теренций Варрон Лукулл в сопровождении немногих слуг, без знаков отличия и ликторов, как частное лицо, выехал верхом через Эсквилинские ворота и поскакал по Пренестинской дороге.
Через месяц после сражения под Фунди Спартак со своим войском расположился близ Венусия и занялся обучением двух новых легионов: один состоял из фракийцев, а другой – из галлов. Свыше десяти тысяч рабов этих двух национальностей стеклось за месяц из апулийских городов в лагерь гладиаторов.
Около полудня Спартаку доложили о прибытии в лагерь посла римского сената.
– О, клянусь молниями Юпитера, – воскликнул Спартак, и глаза его засияли радостью, – неужели так низко пала латинская надменность, что римский сенат решился вступить в переговоры с презренным гладиатором?
И через минуту добавил:
– О, клянусь великими богами Олимпа, видимо, я человек достойный и совершил в своей жизни немало важных и доблестных дел, если они удостоили меня такой чести и дали возможность испытать такое удовлетворение!
И он накинул на плечи свой плащ темного цвета – императорские знаки отличия он надевал только в торжественные дни, чтобы доставить удовольствие своим легионам, – сел на скамейку, стоявшую у входа в его палатку, перед преторской площадкой, и, повернувшись к Арториксу, Эвтибиде и другим пяти или шести своим контуберналам, которые сопровождали его во время прогулок, стал дружески беседовать с ними. В это время его оповестили о прибытии посла от сената. Тогда Спартак, улыбаясь, сказал своим собеседникам:
– Простите меня, я должен вас покинуть. Хотя ваше общество мне гораздо приятнее, чем встреча с послом из Рима, но мне необходимо выслушать его.
Попрощавшись со своими товарищами дружеским жестом руки, он, улыбнувшись, обратился к декану, доложившему о прибытии посла от сената:
– А теперь вели проводить сюда этого римского посла.
Посол прибыл на преторскую площадку в сопровождении четырех своих слуг. Согласно обычаю, на глазах у них были повязки, за ними шли гладиаторы, указывавшие им дорогу.
– Теперь, римлянин, ты находишься на претории нашего лагеря, перед нашим вождем, – сказал декан, обращаясь к человеку, назвавшему себя послом.
– Привет тебе, Спартак, – тотчас же внушительно и уверенно произнес римлянин. Он сделал приветственный жест, полный достоинства и направленный в ту сторону, куда он был обращен лицом и где, как он предполагал, находился Спартак.
– Привет и тебе, – ответил Спартак.
– Мне надо поговорить с тобой с глазу на глаз, – добавил посол.
– Мы останемся с тобой наедине, – ответил Спартак.
И, обратившись к декану и солдатам, которые сопровождали пятерых римлян, сказал:
– Отведите слуг посла в соседнюю палатку, снимите повязки с глаз и накормите.
Когда декан, гладиаторы и спутники посла удалились, Спартак подошел к римлянину, развязал повязку, закрывавшую ему глаза, и, указывая рукой на деревянную скамью, стоявшую напротив той, на которой сидел он сам, спокойно произнес:
– Садись, ты можешь теперь беспрепятственно рассматривать и изучать лагерь презренных и ничтожных гладиаторов.
Спартак снова сел. Он не спускал испытующего взгляда с присланного к нему из Рима патриция. О том, что это был патриций, свидетельствовала его отороченная пурпурной полосой ангустиклавия.
Посол был человек лет пятидесяти, высокого роста, крепкий и несколько тучный; волосы у него были седые, коротко подстриженные, черты лица благородные и выразительные; осанка величественная и даже надменная. Ему, как видно, хотелось скрыть эту надменность изысканной любезностью, проявлявшейся в улыбке, жестах, в том, как он склонял голову, когда отвечал Спартаку. Как только фракиец снял с его глаз повязку, он стал внимательно всматриваться в лицо вождя гладиаторов.
Оба молчали, рассматривая друг друга. Спартак заговорил первым:
– Садись же. Правда, эта скамья ничуть не похожа на курульное кресло, к которому ты привычен, но сидеть на ней тебе будет все же удобнее, чем стоять.
– Благодарю тебя от всего сердца, о Спартак, за твою любезность, – ответил патриций, садясь напротив гладиатора.
Римлянин смотрел на огромный лагерь, расстилавшийся перед его глазами; с возвышенности, на которой был расположен преторий, лагерь был виден весь как на ладони. Посол не мог сдержать вырвавшееся у него восклицание удивления и восторга:
– Клянусь двенадцатью богами Согласия, я никогда еще не видал такого лагеря! Только лагерь Гая Мария под Акве Секстиле, возможно, мог с ним сравниться!
– О, – ответил с горькой иронией Спартак, – то был римский лагерь, а мы всего лишь презренные гладиаторы.
– Я пришел к тебе не для того, чтобы ссориться с тобой, не для того, чтобы оскорблять тебя и выслушивать от тебя оскорбления, – с достоинством ответил римлянин. – Оставь, о Спартак, иронию, я действительно восхищен. – И он умолк.
Долго и внимательно опытный, старый солдат рассматривал устройство лагеря. Затем, повернувшись к Спартаку, сказал:
– Клянусь Геркулесом, Спартак, ты не был рожден для того, чтобы быть гладиатором.
– Ни я, ни шестьдесят тысяч обездоленных, находящихся в этом лагере, ни миллионы равных вам людей, которых вы с помощью грубой силы обратили в рабство, не были рождены, чтобы стать рабами себе подобных.
– Рабы были всегда, – ответил посол и, как бы в знак сочувствия, покачал головой, – с того самого дня, как человек поднял меч, чтобы поразить своего ближнего. Человек человеку зверь по своей природе, по своему характеру. Верь мне, Спартак, твои мечты – несбыточные мечтания благородной души. Таков закон человеческой природы: должны существовать господа и рабы; так было, так и есть и так будет всегда.
– Нет, не всегда существовало это постыдное различие, – с жаром произнес Спартак. – Оно началось с того дня, когда земля перестала приносить плоды своим обитателям; с того дня, когда земледелец перестал возделывать землю, на которой родился и которая должна кормить его; с того дня, когда справедливость, жившая среди сельских жителей, покинула поля, это свое последнее убежище, и удалилась на Олимп. Тогда-то и родились неумеренные аппетиты, неудержимые страсти, роскошь, бражничество, раздоры, войны, истребление…
– Ты хочешь вернуть людей в их первобытное состояние. И ты надеешься, что сможешь достигнуть этого?
Спартак молчал. Он был потрясен, он пришел в ужас от этого страшного в своей простоте вопроса, который как будто раскрыл ему неосуществимость его благородных мечтаний. Патриций продолжал:
– Если бы к тебе присоединился даже всемогущий римский сенат, то и тогда не восторжествовало бы задуманное тобой дело. Только богам дано изменить человеческую природу.
– Но если, – возразил Спартак после нескольких минут раздумья, – на земле неизбежно существование богатых и бедных, то разве так же неизбежно и существование рабства? Разве необходимо, чтобы победители потешались и ликовали при виде того, как несчастные гладиаторы истребляют друг друга? Неужели этот кровожадный и жестокий животный инстинкт является неотъемлемым свойством человеческой природы? Разве он неизбежный элемент человеческого счастья?
Теперь умолк и римлянин. Он был поражен справедливостью вопросов гладиатора. Склонив голову на грудь, он погрузился в глубокое размышление.
Спартак первым нарушил молчание, обратившись к собеседнику:
– Какова цель твоего приезда?
Патриций пришел в себя и ответил:
– Имя мое Гай Руф Ралла, я принадлежу к сословию всадников и прислан к тебе консулом Марком Теренцием Варроном Лукуллом с двумя поручениями.
Спартак улыбнулся; улыбка его выражала насмешку и недоверие. Он тотчас же спросил римского всадника:
– Первое?
– Предложить тебе достигнуть соглашения о возвращении нам римлян, взятых тобою в плен в сражении при Фунди.
– А второе?
Посол, казалось, смутился; он открыл было рот, намереваясь что-то сказать, но колебался и наконец промолвил:
– Я желал бы, чтобы ты сначала ответил на мое первое предложение.
– Я верну вам четыре тысячи пленных в обмен на десять тысяч испанских мечей, десять тысяч щитов, десять тысяч панцирей и сто тысяч дротиков, отлично сделанных вашими лучшими оружейниками.
– Как? – переспросил Гай Руф Ралла, и в его голосе послышалось одновременно и изумление и негодование. – Ты требуешь… ты желаешь, чтобы мы сами снабдили тебя оружием для продолжения войны с нами?
– И повторяю тебе, я требую, чтобы это было самое лучшее оружие. Оно должно быть доставлено в мой лагерь через двадцать дней, в противном случае эти четыре тысячи пленных не будут вам возвращены.
Помолчав минуту, Спартак добавил:
– Я мог бы заказать это оружие в соседних городах, но на это уйдет слишком много времени, а мне необходимо как можно скорее полностью вооружить еще два легиона рабов, пришедших за последние дни, и…