Почитатели Сатурна, желавшие поклониться богу, в честь которого установлен был этот праздник, сталкивались с богомольцами, выходившими из храма; впереди как той, так и другой толпы шли мимы, флейтисты, музыканты, кифаристы; все пели гимны в честь великого отца Сатурна и исступленно выкрикивали его имя.
Неописуемый, оглушительный шум еще больше усиливали разноголосые выкрики бесчисленных скоморохов, продавцов игрушек, всякой снеди и мелочных товаров.
Попав в людской поток, Арторикс поневоле должен был отдаться его течению и, увлекаемый медлительной, но безостановочной волной, дошел до храма божества, чествуемого в тот день.
Толпа продвигалась на несколько шагов, останавливалась на минуту, снова двигалась дальше, и, шагая в тесных ее рядах, Арторикс бросал взгляд то направо, то налево, надеясь увидеть Катилину.
Собака бежала рядом с хозяином, и время от времени Арторикс слышал ее жалобные повизгивания: хотя бедное животное ловко и осторожно пробиралось под ногами людей, в этой страшной давке ей неизбежно наступали то на одну, то на другую лапу.
На несколько шагов впереди Арторикса шел какой-то старик и двое молодых людей. На старике была богатая, даже роскошная одежда, но Арторикс сразу распознал в нем мима; человеку этому, несомненно, уже перевалило за пятьдесят: густой слой белил и румян не мог скрыть глубоких морщин на его безбородом, женоподобном истасканном лице, отражавшем самые низменные страсти. Двое юношей, шедшие рядом с мимом, были патриции, о чем свидетельствовала пурпурная кайма на их белых туниках. Один из них, лет двадцати двух – двадцати трех, был выше среднего роста, хорошо сложен; густые черные кудри подчеркивали бледность его лица, полного тихой грусти; выразительные черные глаза искрились умом. Второй юноша, лет семнадцати, невысокий и хилый с виду, привлекал внимание своим прекрасным лицом; в четких, правильных его чертах запечатлелись чистота души, глубокие чувства, твердая воля и решительный характер. Старик был Метробий, а юноши – Тит Лукреций Кар и Гай Кассий Лонгин.
– Клянусь славой моего бессмертного друга Луция Корнелия Суллы! – говорил комедиант, обращаясь к своим спутникам и, видимо, продолжая начатый разговор. – Клянусь, я никогда не видел женщины красивее Клодии!
– Может быть, ты и встречал в своей жизни таких красавиц, но уж другой такой кокетки, конечно, не знавал! Верно, старый плут?
– Поэт, поэт, не дразни меня! – сказал комедиант, польщенный словами Лукреция. – Клянусь Геркулесом Мусагетом, мы и о тебе кое-что знаем.
– О, клянусь Мнемосиной, я без ума от Клодии! – воскликнул Кассий, устремив взгляд на портик храма Весты, около которого в эту минуту собралась толпа; там была и Клодия, и Кассий не сводил горящих глаз с красавицы, стоявшей рядом со своим братом, на вид еще мальчиком. – Как она хороша!.. Божественно прекрасна!
– Победа над Клодией – дело нетрудное, Кассий, – сказал, улыбаясь, Лукреций, – если ты действительно решил добиться ее внимания.
– О, она не заставит тебя долго страдать, будь покоен, – прибавил Метробий.
– Ты заметил, как она похожа на своего брата?
– Они словно две миндалины в одной скорлупе… Если бы Клодия надела мужское платье, их невозможно было бы отличить друг от друга.
В эту минуту толпа, как это случалось через каждые десять шагов, остановилась, и Арторикс мог рассмотреть вблизи женщину, на которую Кассий бросал влюбленные взоры. Она стояла у колонны портика, высокая, стройная, молодая, – ей было не больше двадцати лет. Короткая белая туника из тончайшей шерсти, окаймленная пурпурной полосой и туго перехваченная в талии, обрисовывала ее гибкий стан. Как ни была ослепительна белизна ее рук и плеч, лицо ее казалось еще белее, и только нежный румянец, игравший на щеках, говорил, что это лицо, эта шея, эти плечи принадлежат живой женщине, а не статуе из прозрачного паросского мрамора, изваянной резцом бессмертного Фидия[149]. Лицо ее обрамляли густые и мягкие рыжие кудри и оживляли голубые сияющие глаза со смелым и даже дерзким выражением. Рядом с этой красавицей стоял поразительно похожий на нее брат, Клодий; ему едва исполнилось четырнадцать лет, и по детскому открытому лицу его никто не мог бы угадать в нем будущего мятежного народного трибуна, жестокосердного человека, которому суждено было в недалеком будущем навлечь на Рим бедствие раздоров, распрей и убийств.
– Венера или Диана, какими их представляет себе легковерный народ, не могли бы быть прекраснее ее! – воскликнул Кассий после минуты безмолвного экстаза.
– Венера, конечно, Венера, – сказал, улыбаясь, Тит Лукреций Кар. – Диану уж оставь в покое.
В этот момент толпа снова двинулась, и Кассий со своими друзьями оказался почти у самых ступенек лестницы портика храма Весты, недалеко от Клодии. Кассий приветствовал ее, приложив правую руку к губам, затем воскликнул:
– Привет тебе, о Клодия, прекраснейшая из всех прекрасных женщин Рима!
Клодия взглянула на него и ответила на поклон легким наклонением головы и нежной улыбкой, бросив юноше долгий огненный взгляд.
– Взгляд этот обещает многое, – улыбаясь, сказал Лукреций Кассию.
– Твой пыл вполне понятен, славный Кассий, – сказал Метробий. – Право, я никогда еще не видел женщины красивее, за исключением одной, такой же прекрасной, как Клодия, – гречанки Эвтибиды.
Лукреций вздрогнул при этом имени и, помолчав, сказал с легким вздохом:
– Красавица Эвтибида! Где-то она теперь?..
– Ты не поверил бы собственным глазам – ведь она в лагере гладиаторов!
– Напротив, я нахожу это вполне естественным, – ответил Лукреций. – Там для нее самое подходящее место!
– Но знай, что Эвтибида находится в лагере этих разбойников для того, чтобы добиться любви одного из них: она безумно влюблена в Спартака…
– Браво! Клянусь Геркулесом!.. Теперь наконец у нее возлюбленный, достойный ее!
– Ошибаешься, клянусь Юпитером Статором!.. Спартак с презрением отверг ее любовь!
Все трое на мгновение умолкли.
– А вот ты и не знаешь, – продолжал через минуту Метробий, обращаясь к Лукрецию, – что красавица Эвтибида не раз приглашала меня, звала приехать в лагерь гладиаторов.
– А что тебе там делать? – удивленно спросил Лукреций.
– Пьянствовать, что ли? – добавил Кассий. – Но этим ты вполне успешно занимаешься и в Риме…
– Вы все смеетесь, шутите… а я бы не прочь туда отправиться…
– Куда?
– Да в лагерь Спартака. Поехал бы туда переодетый и под вымышленным именем вошел бы к нему в доверие, приобрел его расположение, а тем временем разузнал бы все его планы и намерения, разведал бы, что он там подготовляет, и обо всем тайком сообщил бы консулам.
Оба патриция громко расхохотались. Метробий обиделся и сердито сказал:
– Ах, вы смеетесь? А разве не я предупредил консула Луция Лициния Лукулла два года назад о подготовлявшемся восстании гладиаторов? Разве не я открыл их заговор в роще богини Фурины?
«А-а, запомним!» – подумал Арторикс. Лицо его вспыхнуло, и он мрачно взглянул на Метробия, шедшего неподалеку от него.
В этот момент толпа подошла к подножию Капитолия и очутилась перед храмом Сатурна. Это было величественное и прочное сооружение, где, кроме жертвенника Сатурну, хранились также утвержденные законы и государственная казна; тут теснилось великое множество народа, и движение замедлялось еще больше.
– Клянусь богами, покровителями Рима, – воскликнул Кассий, – здесь можно задохнуться!
– Да, это вполне возможно, – сказал Лукреций.
– Так оно и будет, клянусь венком из плюща Вакха Дионисия! – воскликнул Метробий.
– Не понимаю, к чему нам было забираться в эту сутолоку! – сказал Лукреций.
Толпа все больше нажимала, толкотня и давка были невыносимые. Наконец через четверть часа, двигаясь черепашьим шагом, почти задохнувшись, Метробий, Лукреций и Кассий, а за ними и Арторикс попали в храм, где увидели бронзовую статую бога Сатурна с небольшим серпом в руке, как будто собравшегося на жатву. Статуя была окружена земледельческими орудиями и аллегорическими изображениями сельских работ и сцен из пастушеской жизни. Статуя Сатурна была полая и наполнялась оливковым маслом в знак изобилия.
– Смотри, смотри, вот божественный Цезарь, верховный жрец, – сказал Метробий. – Он только что совершил жертвоприношение в честь Сатурна и теперь, сняв жреческое облачение, выходит из храма.
– Как на него смотрит Семпрония, прекрасная и умная Семпрония!..
– Черноокая красавица! Клянусь двенадцатью богами Согласия, совершенный тип римской зрелой красоты!..
– Погляди, словно молния, сверкает пламя страсти в ее черных глазах! Какие улыбки шлет она красавцу Юлию!
– А сколько еще матрон и девушек нежно поглядывают на Цезаря!
– Посмотри на рыжую Фавсту.
– Дочь моего бессмертного друга Луция Корнелия Суллы Счастливого, диктатора.
– Что ты был другом этого чудовища, нам уже давно известно, и тебе незачем повторять это на каждом шагу.
– Что там опять за шум?
– Что за крики?
Все повернули головы ко входу в храм, откуда опять неслись громкие восхваления Сатурну.
Вскоре толпу, заполнявшую храм, оттеснила к колоннаде и к стенам новая толпа, явившаяся на поклонение Сатурну, и в ее числе человек пятьдесят мрачных и исхудалых богомольцев, словно в триумфальном шествии, несли городского претора; у каждого в руке была железная цепь.
– Ах да, понимаю! Это преступники, сидевшие в Мамертинской тюрьме в ожидании приговора; согласно обычаю, они помилованы, – сказал Лукреций.
– И как установлено обычаем, они принесли сюда свои кандалы, чтобы повесить их на алтарь божественного Сатурна, – добавил Метробий.
– Смотри, смотри, вон там страшный Катилина, гроза всего Рима! – воскликнул Кассий, указывая в сторону жертвенника бога, возле которого стоял гордый патриций, погрузившись в созерцание коллегии весталок. – Отрицать бесполезно – этот человек жесток даже в любви. Видите, с какой алчностью он глядит на сестру Теренция.