Но тот, кто шел позади, видимо, старался догнать его; шум шагов слышался все ближе. Воспользовавшись поворотом, который делала улица, Арторикс остановился у одного из старых дубов, осенявших улицу, спрятался за толстый ствол его и затаил дыхание: он хотел убедиться, был ли то Метробий или же какой-нибудь гражданин, спешивший по своим делам.
Вскоре фокусник услышал тяжелое дыхание приближавшегося человека и увидел… Метробия.
Потеряв из виду Арторикса, Метробий остановился и, оглядевшись вокруг, удивленно пробормотал:
– Куда же он делся?
– Я здесь, милейший Метробий, – сказал Арторикс, выходя из укромного места, где он спрятался.
Галл решил прикончить комедианта, отомстить ему за все обиды, за предательство и за весь вред, причиненный делу гладиаторов, а вместе с тем избавиться от опасности, которая ему непосредственно угрожала.
Метробий отступил на несколько шагов к той стороне улицы, где низкая стена, высотой примерно в половину человеческого роста, ограждала берега реки, и, обращаясь к Арториксу, вкрадчиво заговорил сладеньким голосом:
– Ах, оказывается, это действительно ты, красавец гладиатор!.. Я узнал тебя… поэтому и шел за тобою… Мы познакомились с тобой на вилле Суллы в Кумах… Я хочу пригласить тебя поужинать со мной… выпьем доброго старого фалернского…
– Ты приглашаешь меня на ужин в Мамертинскую тюрьму, старый предатель, – тихо и с угрозой сказал Арторикс, приближаясь к миму. – Меня распяли бы на кресте, а тело мое пошло бы на ужин эсквилинскому воронью!..
– Да что ты! Что это пришло тебе в голову? – дрожащим голосом ответил Метробий, отступая по диагонали в ту сторону, откуда он пришел. – Да испепелит меня Юпитер своими молниями, если я лгу! Я собирался угостить тебя отличнейшим фалернским!..
– Нет, проклятый пьяница, это я угощу тебя сегодня мутной водой Тибра, – пробормотал гладиатор и, отбросив далеко от себя лестницу, веревки и обезьянку, ринулся на старого комедианта.
– На помощь! Помогите… друзья… он убивает меня!.. Сюда! На помощь! – кричал комедиант, убегая по направлению к Новой улице, но он не успел закончить своего вопля: Арторикс, бежавший за ним с кинжалом в зубах, настиг его и схватил за горло. Голос Метробия пресекся.
Арторикс пробормотал сквозь зубы:
– Ах, негодяй, ты пригласил еще и приятелей своих к ужину, на который звал меня!.. Да, да, вот они… бегут сюда…
И он крепко сжал в правой руке кинжал, а Метробий вновь принялся звать на помощь рабов и клиентов из дома сенатора, где недавно нашел убежище Арторикс; по наущению Метробия они бросились по следам фокусника. При свете факелов, которые пылали в руках преследующих, Метробий и Арторикс увидели, что с Новой улицы по набережной Тибра бежит целая толпа, спешившая на крики комедианта. Тогда Арторикс несколько раз вонзил кинжал в грудь Метробия и, задыхаясь от гнева, глухо произнес:
– Тебя они спасти не успеют, а меня им также не удастся схватить. Подлый негодяй!.. – И, подняв обеими руками полумертвого мима, который стонал слабым голосом, истекая кровью, Арторикс бросил его в реку, крикнув: – Нынче вечером, старый пьяница, выпьешь воды – в первый и последний раз в жизни.
Вслед за этими словами послышался всплеск, отчаянный вопль, и Метробий исчез в мутных волнах бурной реки.
– Вот и мы!.. Метробий… Не бойся!.. Мы распнем подлого гладиатора! Не скроется он от нас! – кричали в один голос рабы и сбежавшиеся на шум граждане.
Преследователи были уже не более как в пятидесяти-шестидесяти шагах от Арторикса.
Гладиатор, сбросив с себя пенулу, схватил Эндимиона и кинул его в реку, потом вскочил на парапет и сам бросился в Тибр.
– Помогите!.. Умираю!.. Помо… – еще раз крикнул Метробий, показавшийся на поверхности реки, но мутные воды Тибра накрыли его и помчали к Тройным воротам.
Бежавшие на помощь достигли того места, где произошла кровавая драма. Запыхавшись, они метались у стены, кричали, но никто ничего не делал, чтобы спасти утопавшего.
Арторикс между тем быстро плыл наперерез течению, направляясь к другому берегу.
Собравшиеся на берегу слали ему проклятия и горевали о судьбе Метробия, который уже не появлялся больше из речной пучины. А гладиатор, переплыв на другой берег, быстро зашагал к Яникульскому холму, скрывшись во мраке, сгущавшемся над Вечным городом.
Глава восемнадцатая. Консулы на войне. Сражение под Камерином. Смерть Эномая
Тогда исчезла всякая надежда на то, что Луций Сергий Катилина возглавит армию гладиаторов, восставшие приняли предложение Спартака: двинуться весной к Альпам и после перехода через них распустить войско гладиаторов – каждый отправится в свою страну; там они постараются поднять ее население против Рима. Спартак обладал здравым умом и дальновидностью, что делало его одним из лучших полководцев своего времени, и он прекрасно отдавал себе отчет, что дальнейшая война с Римом на территории Италии может окончиться только победой квиритов.
И вот в конце февраля 682 года Спартак выступил из Апулии с двенадцатью легионами, по пять тысяч человек в каждом; кроме того, у него было еще пять тысяч велитов и восемь тысяч конников, – в общей сложности свыше семидесяти тысяч солдат, отлично обученных и превосходно вооруженных. С этим войском он двинулся к Самнию, держась ближе к морю.
После десятидневного похода он дошел до области пелингов, где получил сведения, что консул Лентул Клодиан собирает в Умбрии армию в тридцать тысяч человек с целью перерезать гладиаторам дорогу к реке Паду, а из Латия идет другой консул, Геллий Публикола, с тремя легионами и вспомогательными войсками и собирается напасть на Спартака с тыла, чтобы отрезать ему путь к возвращению в Апулию, а следовательно, к спасению.
Раздражение, вызванное в сенате позором восстания и чувством оскорбленного достоинства, уступило место страху и сознанию опасности. Поэтому сенат отправил против восставших, как на одну из труднейших и опаснейших войн, двух консулов; им были даны две большие армии и поручено раз и навсегда покончить с гладиатором.
Через несколько дней после своего назначения оба консула собрали свои войска – один в Латии, а другой в Умбрии.
Однако опыт этой войны и поражения, которые потерпели претор Вариний, квестор Коссиний и сам Анфидий Орест, ничему не научили ни Лентула, ни Геллия, и они были далеки от мысли о совместном выступлении против Спартака то ли из чувства соперничества и жажды личной славы, то ли из-за неправильных тактических соображений.
Так или иначе, но они решили наступать на Спартака врозь, так что Спартак мог одолеть и разбить каждую армию в отдельности, как он это и делал в истекшие два года.
В Риме все же возлагали большие надежды на поход двух консулов и рассчитывали, что теперь навсегда будет покончено с этой позорящей Рим войной против рабов и гладиаторов.
Узнав о намерениях врагов, Спартак ускорил продвижение своего войска через Самний и решил сперва напасть на Геллия, который должен был наступать на него из Латия. Фракиец надеялся повстречаться с консулом на дороге между Корфинием и Амитерном.
Но, придя в эту местность, Спартак узнал от рабов окрестных городов – они не отваживались убежать в лагерь гладиаторов, но оказывали им большие услуги, сообщая важные сведения, – что Геллий еще находится в Анагнии, где ждет прибытия своей кавалерии, и двинется оттуда недели через две, не раньше.
Вождь гладиаторов решил идти дальше и направился в Пицентскую область, надеясь встретиться там с Лентулом, идущим из Умбрии, разбить его в сражении, вернуться затем назад и разбить Геллия, а потом направиться к Паду или же, не завязывая сражения ни с тем, ни с другим, идти прямо к Альпам.
Дойдя до Аскула на реке Труенте, Спартак узнал от своих многочисленных и преданных разведчиков, что Лентул вышел из Перузии с войском в тридцать с лишним тысяч человек, и двинулся навстречу ему в Камерин. Спартак выбрал для себя сильную позицию и, расположившись на ней лагерем, хорошо укрепил его; здесь он решил выждать четыре-пять дней, то есть столько времени, сколько требовалось консулу, чтобы прибыть в Камерин, где Спартак решил дать бой.
Итак, гладиаторы разбили лагерь близ Аскула. На следующее утро Спартак выехал во главе тысячи конников для осмотра окрестностей. Он ехал один впереди своего отряда, погруженный в глубокое и невеселое раздумье, судя по его мрачному лицу.
О чем думал он?
С того дня, как Эвтибида сделалась возлюбленной Эномая, германец, подпав под власть гречанки, мало-помалу становился все угрюмее, мрачнее и не раз показывал, что у него больше нет прежней любви и уважения к Спартаку. На последнем совещании военачальников в лагере под Гнатией, после известия об отказе Катилины стать во главе войска гладиаторов, один только Эномай высказался против принятого решения отойти за Альпы и каждому вернуться в свою страну. Противореча предложениям Спартака, он употреблял по отношению к нему грубые и резкие выражения, произносил какие-то загадочные и угрожающие фразы, бормотал что-то бессвязное о несносном деспотизме, о надменности, злоупотреблении властью, которое невозможно больше терпеть, о равноправии, ради завоевания которого гладиаторы взялись за оружие; он заявлял, что это равноправие стало теперь пустым звуком из-за диктаторской власти, под которую подпали гладиаторы, что уже пришло время перестать ей подчиняться. Хвала богам, они уже не дети, которые страшатся розги наставника!
Спартак вскочил с места, разгневанный нелепой выходкой германца, затем снова сел и заговорил дружески и ласково, стараясь успокоить дорогого ему человека. Но Эномай, видя, что Крикс, Граник и другие военачальники на стороне Спартака, в бешенстве выбежал из палатки, не желая больше участвовать в совещании своих соратников.
Фракийца очень беспокоило поведение Эномая: в течение нескольких дней он избегал встреч со Спартаком, а если они случайно сталкивались, не заговаривал и смущенно молчал, уклоняясь от объяснений, которых Спартак хотел от него добиться.