а начальнику этого легиона, галлу Арвинию.
В палатке шла оживленная беседа, вернее, спор, насколько могла понять Эвтибида: несколько голосов раздавались одновременно, затем смолкали, и один голос, более сильный, заглушал остальные каскадом убедительных слов.
Почти все голоса были знакомы Эвтибиде; постепенно она все яснее и отчетливее различала их. Притворяясь увлеченной интересным зрелищем военных упражнений галлов, она с самым невинным видом все ближе подходила к палатке.
– В конце концов, – кричал кто-то хриплым голосом (Эвтибида узнала голос Орцила, начальника одиннадцатого легиона, состоявшего из нумидийцев и африканцев), – в конце концов, мы не стадо баранов, которое гонит пастух!
– А кем бы он был без нас? – послышался другой знакомый Эвтибиде голос (говорил свободнорожденный Гай Канниций, начальник тринадцатого легиона). – Кем бы он был?
– Самым обыкновенным человеком… и даже меньше… всеми презираемым низким гладиатором, – со злобой произнес Брезовир.
– Я и мои африканцы в Галлию не пойдем, клянусь величием бога Ваала!.. Клянусь, не пойдем! – добавил Орцил.
– Прав был Эномай… – кричал Каст, начальник четырнадцатого легиона, того самого, в котором состояли пять тысяч юных галлов, как раз в это время обучавшихся военному делу.
– Бедный Эномай!.. Жертва явного предательства Спартака. Теперь мы в этом убедились, – сказал самнит Онаций, назначенный после смерти Рутилия начальником восьмого легиона.
– О, во имя всемогущей силы естества! – гневно воскликнул мощным голосом эпирот Фессалоний, начальник седьмого легиона. – Спартак – предатель?.. Ну, это уж чересчур, чересчур!..
– Да, предатель, а заодно с ним Крикс и Граник. Они предают нас римскому сенату.
– Все вы предатели и изменники, все, кто хочет вести нас за реку Пад, подальше от Рима.
– В Рим! Мы хотим идти на Рим!
Семь или восемь голосов единодушно воскликнули:
– На Рим!.. На Рим!..
– Я верю Спартаку – он самый благородный, самый честный из всех людей. Я верю Криксу и Гранику – это люди благородной души, самые лучшие после Спартака в нашем лагере. И со своим легионом, который верит мне, я последую за ними, а не за вами!
– И я! – воскликнул Борторикс.
– Ну и ступайте с ними. А мы с нашими семью легионами, – произнес решительно Гай Канниций, – завтра утром выйдем на Равеннскую дорогу и двинемся к Риму.
– К Риму! К Риму!
– О, без мудрости и опыта Спартака, который ведет нас, вы свершите великие, достойные деяния! – насмешливо произнес Борторикс.
– Вас изрубит в куски первый же претор, который наткнется на вас, – добавил Фессалоний.
– Вы восстали и взялись за оружие, чтобы получить свободу, – насмешливо воскликнул Гай Канниций, – а теперь стали рабами такого же раба, как вы сами, да еще этот ваш кумир Спартак, может быть, даже ниже вас.
– Если свободой вы считаете беспорядок, анархию, смуту, такой свободы нам действительно не нужно! – крикнул Фессалоний. – Мы предпочитаем дисциплину и порядок и останемся с тем, кто за два с лишним года показал себя мудрым и доблестным полководцем.
В эту минуту резкий звук труб, призывавший к оружию гладиаторов третьего легиона, прервал спор и помешал Эвтибиде, воспрянувшей духом от этих изъявлений ненависти и недовольства Спартаком со стороны начальников легионов.
Гречанка, вздрогнув, повернулась в ту сторону лагеря, откуда доносился сигнал тревоги, и направилась туда в ту самую минуту, когда начальники легионов, собравшиеся в палатке Арвиния, заслышав неожиданный сигнал, вышли все вместе и поспешно отправились к стоянкам своих легионов.
Вскоре сигнал тревоги был повторен букцинами четвертого, затем пятого легионов и вскоре – всеми фанфарами лагеря гладиаторов.
Солдаты побежали в свои палатки, надели панцири и шлемы, захватили оружие и построились по манипулам и когортам.
Затем прозвучал новый сигнал, данный фанфарой третьего легиона и повторенный всеми остальными, сигнал, означавший приказ сниматься с лагеря.
Два часа спустя гладиаторы снялись с лагеря, и все легионы в полном порядке, соблюдая дисциплину, приготовились к походу. Тогда новый сигнал созвал начальников легионов к верховному вождю.
Пришпоривая лошадей, все поспешили на преторий, где Спартак сообщил им, что претор Гай Кассий идет на них с войском и прибудет в Мутину к вечеру этого дня и потому надо сейчас же выступить с целью напасть на него завтра, пока к нему еще не подошли остальные части его войска и не помешали переходу через реку Пад.
Когда Спартак закончил свою речь, никто не отозвался на нее. Гай Канниций, помявшись немного, нарушил молчание и, опустив глаза, в явном смущении сказал вполголоса:
– Против Кассия мы будем сражаться, а через Пад переходить не станем.
– Что такое? – воскликнул пораженный Спартак. И, словно бы не уразумев того, что сказал Гай Канниций, переспросил, вперив в самнита глаза, сверкавшие из-под насупленных бровей: – Что ты сказал?
– Он сказал, что мы не последуем за тобой на ту сторону Пада, – ответил нумидиец Орцил, дерзко глядя на Спартака.
– Семь легионов, – сказал Гай Канниций, – отказываются возвратиться в свои родные страны, они требуют, чтобы мы шли на Рим.
– Ах так? – гневно и вместе с тем с грустью воскликнул Спартак. – Снова мятеж? Несчастные, вам недостаточно печального примера бедного Эномая?
Раздался ропот, но никто ничего не ответил.
– Клянусь всеми богами, – после минутного молчания твердо сказал Спартак, – вы или безумцы, или предатели!
Мятежные начальники молчали. После краткой паузы фракиец сказал:
– Сейчас на нас движется враг, и вы все будете мне повиноваться, пока мы не разгромим Кассия. После этого мы устроим совещание и решим, что лучше для нашего блага. А теперь ступайте.
И повелительным жестом он отпустил начальников легионов. Но в то время как они уже собирались пришпорить своих коней, он добавил своим мощным голосом:
– Смотрите же, чтобы не было ни малейшего неповиновения во время перехода и в бою, или, клянусь всевышним Юпитером, первый, кто позволит себе хотя бы слово или движение ослушания, погибнет от моего меча, никогда еще не дававшего промаха.
И снова он жестом отпустил начальников. Покорившись решимости Спартака, они молча отправились к своим легионам.
Войско гладиаторов выступило в направлении Мутины и после ночного перехода прибыло туда за час до рассвета. Кассий расположился здесь лагерем на двух высоких холмах, укрепив его крепким частоколом и широкими рвами.
Около полудня Спартак двинул свои шесть легионов против войска претора Цизальпинской Галлии, который, выведя свои легионы из лагеря, расположил их у подошвы холмов, на довольно выгодной для себя позиции. Но численное превосходство гладиаторов и пыл, с которым они бросились в атаку, вскоре пересилили мужество двадцати тысяч римлян, хотя в большинстве своем войско претора состояло из ветеранов Мария и Суллы, сражавшихся весьма отважно. Немногим более чем за два часа оно было разбито и окружено со всех сторон, обращено в бегство и уничтожено все возраставшим натиском гладиаторов.
В этом бою, длившемся несколько часов, полегло почти десять тысяч римлян, остальные были рассеяны и разбежались по окрестностям; под претором была убита лошадь, сам он спасся каким-то чудом. Палатки и обоз римлян попали в руки победителей, потери которых в сражении под Мутиной были невелики.
На следующий день после этой победы, третьей победы, одержанной Спартаком над римлянами в течение какого-нибудь месяца, легионы гладиаторов были собраны на равнине у берега реки Скультенны и построены там четырехугольником: их призвали для того, чтобы решить, идти ли вперед к переправе через Пад и возвратиться каждому в родную страну, или же повернуть назад, если будет решено идти на Рим.
Спартак говорил горячо, живо описывая гладиаторам пользу и преимущества первого предложения и гибельные последствия, неминуемые при втором решении; он напомнил об услугах, оказанных им святому делу угнетенных, которому он беззаветно служит уже десять лет. Спартак напомнил об этом не из тщеславия, но для того, чтобы лучше убедить своих братьев по несчастью, сотоварищей по войне, по горестям, радостям и победам, убедить их, что если он ратует за оставление Италии, то лишь потому, что считает эту страну могилой для восставших гладиаторов, как была она могилой для галлов Бренна, греков Пирра, для карфагенян, тевтонов и кимвров, для стольких чужестранцев, вторгавшихся в нее и желавших воевать на ее земле. Он дал торжественную клятву в том, что только благо гладиаторов заставляет его защищать этот план: пускай они решают сами, он подчинится воле большинства. Военачальником ли, простым ли солдатом, но всегда он будет биться бок о бок с ними и будет счастлив, если судьбой ему предначертано умереть вместе со своими братьями.
Гром рукоплесканий раздался в ответ на слова Спартака. Возможно, если бы тотчас же перешли к голосованию, его предложение было бы принято большинством. Но многочисленные блестящие победы, которые гладиаторы на протяжении двух лет одерживали над римлянами главным образом благодаря Спартаку, внушили им дерзкую самонадеянность; многие из них, хотя и были в глубине души приверженцами фракийца, противились железной дисциплине, которую он ввел в войсках, – дисциплина не допускала мародерства и хищений. Возникло недовольство и ропот, вначале у отдельных лиц, втайне, но мало-помалу, словно зараза, распространилось, проникло в массы легионеров, и Эвтибиде уже казалось, что для нее пробил час мести и торжества; теперь можно будет извлечь пользу из этого недовольства, свившего себе гнездо в стольких душах, и снова поднять легионы против Спартака.
Пример германцев, разбитых наголову Геллием, отнюдь не подействовал на других гладиаторов отрезвляюще; у многих он только разжег желание идти на Рим. Одним хотелось отомстить за уничтоженные легионы, другие мечтали о грабежах, которые принесут им богатую добычу, и, наконец, многие думали, что, одобряя тот план, за который ратовал и погиб со своими германцами любимый всеми Эномай, они выражают ему свою любовь, совершают что-то приятное его душе и достойное его памяти.