— Там все те, кого хотя бы на миг посетила мысль, о том, что наше дело может проиграть! Это лучшее наказание для такой твари, — отрезал Ганник. — Триста семнадцать изменников, из них двадцать один гладиатор, шестнадцать женщин… Остальные бежали под покровом ночи! И это те люди, которым я безгранично доверял во всем! Те, с кем я ел из одного котла, играл в кости и делился накипевшим!
— Ты отправил людей в погоню? — уточнил я, понимая, что полководцем может завладеть жажда мести.
Ганник только медленно покачал головой.
— Все верно, — я поспешил потушить вспыхнувшую в его глазах искру сомнения.
— А следовало, Спартак, отряд Берта подготовил на Ганника покушение! — вспылил один из гладиаторов конной декурии. — Центурион Берт хотел устроить переворот! Но ему удалось уйти! Он…
— Берт с его прихвостнями мертв! — перебил я. — Не называй этого мерзавца центурионом!
Глаза Ганника яростно блеснули, а рука непроизвольно потянулась к клинку. Я коротко рассказал гладиаторам о встрече с Бертом и его пехотинцами в лагере у поваленной сосны.
— Гиена! — вскричал кельт.
— Собаке — собачья смерть! — добавил гладиатор, рассказавший о покушении Берта на Гая Ганника.
— Рут знает о предательстве Утрана? — поинтересовался, взяв себя в руки, Ганник.
— Нет.
Ганник усмехнулся. Я знал, что Утран пользовался уважением и повышенным доверием Рута, не зря гопломах поставил его во главу конного отряда, да еще самого важного направления из трех.
— Вот так предать своего соплеменца, брата, с которым ты вместе отбивал от римлян родные края, а затем многие годы выступал в цирках Италии бок о бок! — кельт пренебрежительно фыркнул. — Что с ними Спартак?
Ответ на этот вопрос у каждого был свой, каждый решал — были ли оправдания для человека, предавшего боевых товарищей. У меня таких оправданий не находилось и не найдется впредь. Поэтому я не ответил.
— Как вам удалось зайти в город? — спросил я.
Ганника переглянулся с гладиаторами из декурии, улыбнулся.
— Нам открыли ворота и запустили внутрь! — сказал он.
— Как так? — я насторожился. — А римский гарнизон? Я знаю, что Красс выставил в здесь своих бойцов!
— Выставил — самодовольно хмыкнул Ганник и указал на стену, на которой висели дезертиры. — Они на противоположной стене! Там висят те, кто стал римской сучкой после встряски, устроенной жителям Копии Крассом, а также те, кого он поставил в городской гарнизон!
— Сколько их? — спросил я.
— Не приходило в голову считать этих подлецов. И ты меня не заставишь, но увесить стену хватило!
— Думаю, Красс оставил в Копии одну из своих когорт, — фыркнул один из гладиаторов. — И всю ее выдали местные с потрохами, как только узнали о приближении Гая Ганника!
Я знал, что прежний Спартак удачно штурмовал Копии прошлой осенью и разбил вблизи городских стен лагерь. Повстанцам удалось взять под контроль серебряные рудники и торговые потоки, что позволило пополнить запасы арсенала и провианта. Казалось, это должно настроить горожан категорически против повстанцев.
— Красс настроил жителей Копии против себя, — сказал Ганник. — Не мне тебе говорить, брат, чтобы у них давняя вражда с римлянами и шаткие отношения. Но в прошлый раз нам не удалось договорится с Копиии, а Красс не расценил поступок горожан и досталось копийцам больше всех в Лукании!
— Расплатились за свою прыть! Будет тебе! — хохотнул один из гладиаторов.
— Поначалу он грозился стереть Копии с лица земли, а остыв, обещал лишить город самоуправления, когда покончит с нами! — заверил Ганник.
— У горожан остался зуб на эту римскую свинью, — заверил один из гладиаторов. — Массовые казни, римские надсмотрщики, штраф, разоривший городскую казну, ну ты знаешь!
— Теперь Красс для копийцев враг номер один и они воспользуются первой попавшейся возможностью, чтобы оскалится, — подмигнул кельт.
Слова гладиаторов стали для меня приятной неожиданностью. Будучи уверен, что копийцы не подпустят нас на пушечный выстрел к воротам города, я полагал, что город придется брать силой во второй раз подряд.
Мне не раз приходилось слышать, что ряд городов Южной Италии активно поддерживали прежнего Спартака во время марша мёоезийца к Сицилии. Местные снабжали рабов провиантом, живой силой и данными о передвижении римских войск. Решала ненависть к Риму со стороны италиков и попытка вернуть старые долги за поражения в союзнической войне, принесшей множество потерь и лишений. Но теперь, когда Помпей поставил точку в споре с марианцами, я полагал, что италики не рискнут выступить против Марка Красса в открытую. Тем более в условиях, когда по Апенинам витали слухи о возвращении великого полководца. Рискнули. Руками повстанцев копийцы хотели ослабить Красса и лишить его возможности обрасти политическим жирком? В таком случае угрозы Марка Лициния о лишении города статуса самоуправления остались бы пустой трепотней.
— Где остальные горожане? — спросил я.
— Я приказал разместить копийцев под стражу в амбары для зерна! — заверил Ганник.
— Зачем, если они помогли нам? — удивился я.
— Ха! Таково их условие сдачи Копии!
Я переварил слова своего полководца. Хороши фурийцы, хороши черти! Настоящие партизаны! Помогли укрепить позиции восстания, выдали римских псов, увеличили наши шансы в бою с Крассом! Сами же сдались в плен, чтобы не участвовать в бою, дождаться развязки в тылу, а заодно обелить себя перед Крассом на случай проигрыша восстания.
Ганник в очередной раз поймал мой взгляд, который я то и дело бросал на гарнизон.
— Снять тела? — осторожно спросил полководец.
— Пусть висят… Как в войско попали слухи о Помпее?
— Горожане, мёоезиец, — пожал плечами гладиатор.
— Те, у кого длинный язык Спартак, приходится укорачивать! — хмыкнули из декурии.
— Ганник, что удалось сделать, чтобы наладить в городе оборону?
Военачальник задумался, по всей видимости вопрос поставил Ганника в тупик.
— Почему не выставлен усиленный караул? Почему люди не копают…
Я запнулся. Усталость, которую я старался не замечать наконец сказалась. В голове что-то щелкнуло, ноги предательски подкосились и если бы не вовремя подставленная рука кельта, я бы наверняка рухнул наземь. Глубоко задышал, пытаясь восстановить сбившееся дыхание. Прошло несколько долгих минут прежде чем я пришел в себя и отказался от помощи. Гладиаторы смотрели на меня с настороженностью во взгляде.
Практически полное отсутствие часовых на гарнизонных стенах, небрежность в обороне города, который, впрочем, так легко достался моим людям, могла выйти боком. Вскоре у городских стен появятся легионы Красса, а Копии еще совсем не готовы к отражению атаки врага. Мысль об этом отняла последние силы. Но винить в чем бы то ни было Гая Ганника я не мог. Кельт не подвел, он выполнил приказ до конца. Мне предстояло превратить Копии в крепость, у стен которой Красс найдет свое последнее приста… мысль оборвалась. Я вдруг понял, что спрашиваю с Ганника, когда как мой военачальник не знает ровным счетом ничего! Из головы вылетели слова кодовой римской пословицы, а из-за каши, в которую превратились мои мысли я отчего-то решил, что Ганник в курсе всех дел! Я попытался взять себя в руки. Не затем я мчался в Копии сломя голову, чтобы сейчас терять время и вести себя как размазня! Спешка стоила смерти двоих боевых товарищей! Я валился с ног от усталости, но сказал:
— Faber est suae quisque fortunae, Гай Ганник!
[1] Здесь речь идет о конной декурии. Конница в легионе составлялась из 300 человек, которые делились на 10 взводов — турм, по 30 всадников в каждой, a турма — на три десятка, то есть декурии.
11
Я решил оставить городские ворота открытыми. До того, как я возьму Копии в ежовые рукавицы, необходимо дать шанс покинуть городскую черту всем, кто не сделал этого раньше. С горожанами встретились у амбаров, там мы ввели копийцев в курс о событиях Кротона. Копийцы имели право знать, что Красс не будет церемониться. Сдача горожан в плен после моего представления с убитыми пленными в Кротоне, будет воспринята римским полководцем как предательство. Я объяснил, что к полуночи Копии превратятся в ад на земле. Здесь не выжить ребенку, женщине или старику. Пока же у горожан оставался шанс покинуть город незамедлительно.
Большая часть мужчин высказали пожелание остаться в Копии, чтобы сражаться до конца, готовые умереть или выйти с поля боя победителями. Колоны неспособных держать оружие потянулись к городским воротам.
Вслед за копийцами состоялась встреча с легионерами. Мы с Ганником предложили покинуть наши ряды тем повстанцам, кто не готов умереть сегодня в бою. Я пообещал, что не стану расценивать уход как предательство, потому что самое больше предательство — стать обузой для защитников и братьев по мечу. Уйди сейчас и у каждого из них останется шанс построить жизнь заново, попытаться вернуться на родину или найти себе применение в Италии, пусть даже в статусе беглого раба. Я не хотел вводить в заблуждение этих людей. Если Красс выиграет эту битву, всех нас ждала мучительная позорная смерть на столбе.
Проход был открыт.
Позже мне сообщили, что наряду с сотнями горожан, Копии покинули несколько десятков бойцов легиона.
Ганник все-таки уговорил меня пройти к столу и подкрепиться. Я трапезничал и рассказывал кельту свой план.
— Faber est suae quisque fortunae, Спартак! — время от времени, как заведенный повторял военачальник. — Признаться честно такая новость может вскружить голову! Но веришь, брат, я ее ждал!
Мы сидели в небольшой каупоне[1], которых в Копии можно пересчитать на пальцах одной руки. Управлялся здесь старый толстый грек с неприятной бородавкой на лбу, один из немногих римских приспешников, кто остался цел и не оказался подвешен на гарнизонной стене. Несмотря на это, свобода принесла хозяину каупоны мало радости — легионеры Ганника с остервенением опустошили его запасы и к моему приходу у хозяина остался только один кувшин дряного вина, из которого грек приготовил неплохой мульсум[2]. Ко всему прочему грек отменно готовил пульс[3], а заслышав о моем приходе, изловчился подать горячий отвар на потрошках, сырную пасту, несколько варенных яиц и бобовые. Я был настолько голоден с дороги, что выпил чашку отвара залпом, не замечая, что обжигаю губы и горло. Ганник прежде чем отведать своего отвара, размочил в нем черный твердый хлеб из муки грубого помола. Он взял мой ломоть и также размочив его в горячем бульоне, протянул обратно мне.