— Мы идем в Брундизий… — выдохнул я, прерывая затянувшееся молчание.
Рут перестал бубнить себе под нос, коротко кивнул, по всей видимости, выражая согласие. Икрий, Тарк и Тирн смотрели на меня с каменными ничего не выражающими лицами. Ганник улыбнулся кончиками губ. Возможно, его забавляла одна только мысль о том, что в Брундизии он получит шанс схватиться с силами Лукулла лицом к лицу. Вряд ли Ганник видел разницу между Крассом, Помпеем или Лукуллом. Все они римляне, а Ганник испытывал ненависть ко всему римскому и слыл настоящим варваром из тех, кого не исправит ничего и никогда. В свою очередь я не знал, когда произойдет высадка римлянина в порту. Не исключаю, что корабли Лукулла уже вошли в порт, а может в эти часы полководец только объявляет мобилизацию в Македонии. Приходилось идти на риск. Если нам удастся взять город до того, как в нем окажется римский полководец со своими легионами, то…
— Совет окончен! — рявкнул я, пресекая размышления, которые терзали голову.
Пора переходить к делу.
[1]Брундизий (лат. Brundisium, Brundusium, Brindisium) — город и морской порт в итальянском регионе Апулия,
[2]Цизальпийская Галлия (лат. Gallia Cisalpina — «Предальпийская Галлия») — провинция Римской республики с центром в Медиолане, заключённая между Альпами, Апеннинами и Рубиконом. Также именовалась «Ближней Галлией» (лат. Gallia Citerior) или Галлия Тогата (лат. Gallia Togata), поскольку её жители, как и римляне, носили тоги, в отличие от других галлов.
[3]Реата — древний город в Средней Италии. Родина М. Теренция Варрона
[4]Mutĭna, городвцизпаданскойГаллии, надорогеотМедиоланачерезИталию; с 184 г. до н. э. цветущая римская колония
[5] Марк Лукулл после консулата получил в управление провинцию Македония. За два года войны (72–71 годы до н. э.) разбил бессов, подчинил Риму всю Фракию, Мёзию и греческие города на западном побережье Чёрного моря, за что был удостоен триумфа.
[6]Монте-Гаргано (Monte Gargano) — изолированный горный массив в Апулии на полуострове Гаргано («шпоре итальянского сапога»), вдающемся в Адриатическое море.
[7]Крикс (лат. Crixus; погиб в 72 до н. э.) — один из предводителей рабов во время восстания Спартака. Вместе со Спартаком он был гладиатором в школе Лентула Батиата в Капуе. Весной 72 г. до н. э. римский консул Луций Геллий Публикола вступил в бой с отрядами Крикса возле горы Гарган, где Крикс был убит.
[8]Гней Корнелий Лентул Клодиан (лат. Gnaeus Cornelius Lentulus Clodianus) — древнеримский военачальник и политический деятель, консул 72 года до н. э., цензор 70 года до н. э. Во время своего консулата неудачно пытался подавить восстание Спартака.
[9]Спартак напал напал на два легиона Лентула, которые ещё не завершили свой поход через Апеннины у Атерна. Затем Спартак укрепился в лагере, а легаты Лентула попытались окружить лагерь восставших, но были разгромлены и потеряли обоз.
[10] Волчица вскормила молоком Ромула и Рема, легендарных основателей города Рима.
18
Курс на Брундизий был взят. Я никого не хотел видеть и шел в полном одиночестве. Глубоко в душе я понимал неотвратимость, зрелость мер, но нутро выражало протест. Впрочем, если я хотел спасти тех, у кого остался шанс в этой войне, которую нельзя закончить, мне необходимо действовать решительно. Отговорки, сомнения, все это следует оставить далеко позади.
Повстанцы, истерзанные тяжелым противостоянием с Крассом, плелись вдоль побережья Адриатического моря. Уставшие, голодные, раненные, но не сломленные. Шел дождь, размывший дорогу, превративший землю в грязь, затрудняя наш переход. Холодные капли дождя действовали на восставших отрезвляюще. Копийский прорыв, как поспешно окрестили события минувшего дня острые на язык галлы, собрал кровавый урожай. Счет убитых римлян приблизился к отметке в несколько тысяч человек, но даже самые лучшие из нас теперь походили скорее на живых трупов, нежели на способных дать бой солдат. Дисциплина дышала ладаном, марш отнимал последние силы, но офицеры понимали, что выпади восставшие из строя и мы остановимся совсем. Промокшие до нитки, повстанцы шли, твердо видя свою цель всего в двух дневных переходах, у стен казавшегося неприступным Брундизия. Ни один из тех, кто вырвался из ада Копии не жаловался. Каждый понимал, что происходит и почему. Доведенные до точки кипения, мои люди отдали движению сопротивления свои сердца, отвагу, гнев, который они обрушили на врага.
Наружу вылезли долгое время копившиеся проблемы. Проблемы напоминали большие гнойники на измученном теле больного, которым представлялось в моем воображении наше движение. Увы, для того, чтобы победить в этой войне, усилий, прикладываемых нами до сих пор, недостаточно. Гнойники пора вскрыть. Я понимал, что, взвалив на свои плечи ответственность за результат, я брал ответственность за повстанцев. Если я хотел, чтобы открытые раны, откуда хлынет гной вперемешку с кровью, зажили, вскрывать гнойники придется мне самому. Делать это следует здесь и сейчас. Проблем накопилось слишком много и любое неосторожное движение могло привести нас к краху. Неправильный надрез прикончит восстание до того, как я доведу операцию до конца. Эти мысли вселяли уверенность, но одновременно приводили в ужас — я понимал, что речь идет о жизня тысяч людей, а не о самобичеваниях перед зеркалом накануне важной встречи.
Отрезанные от связей с внешним миром, мы были лишены провианта, коммуникаций, оказавшись никому ненужными, брошенными на произвол судьбы изгоями. После судьбы Копии, глупо и впредь рассчитывать на поддержку италийских городов, чья посильная помощь была бы сродни глотку живительной воды. Я всерьез обдумал слова Ганника, предложившего совершить набег на расположенные севернее по побережью города-побратимы Гераклею[1] или Метапонт[2], но отмел эту мысль. Вылазка в северные города, которые первыми бы повстречались на пути, могла расшатать дисциплину, которую мне с таким трудом удалось взять в кулак. Более того, задержавшись в городках, мы рисковали быть настигнутыми римлянами прямо в лагере у городских стен. Взвесив все за и против, я пришел к выводу, что шаг отправиться в Гераклию или Метапонт, выглядит для Красса наиболее логичным с нашей стороны. С другой стороны, Красс понимал, что я ни за что не сунусь на северо-запад, в сторону Капуи, Минтурны[3] или Синуессы[4]. Россыпь городов хорошо укреплена, имела внушительные гарнизоны и поддержку Рима, расположенного всего в пару днях пути. Сунуться туда значило застрять у гарнизонных стен и позволить нагнать себя Крассу. Исходя из этих соображений, я отмел идею с Гераклией и Метапонтом, посчитав ее абсурдной в своей логичности и даже не рассматривал вариант идти в Капуи, Минтурны или Синеуссы.
Несмотря на возражения Рута, я приказал снова резать коней, чтобы накормить людей. Если, покидая Регий, нам удалось унести из брошенного лагеря хоть что-то, то в Копии огонь забрал у нас последние крохи. Тара, провиант, запасы которых нам удалось частично восполнить в Кротоне, все это кануло в Лету, охваченное пламенем. В ближайшее время мы не имели возможности восполнить резервы и вынуждены были выживать.
Не оставалось сомнений, что Красс возьмет наш след как можно скорее. Мысль о бое с римлянами, сбивала спесь даже у моих военачальников. Чего говорить, Ганник, всегда и во всем высказывавшийся за необходимость схватки с римлянами, теперь хотел отстрочить час боя с врагом. Остальные были солидарны с нашим общим мнением — позволить Крассу навязать нам бой сейчас значило разгромно проиграть.
Среди нас все еще полно тех, кого гладиаторы называют «найденышами»[5] — рабы плантаций, имений и прочие беглецы, не умеющие толком обращаться с оружием и присоединившиеся к Спартаку в надежде на успех восстания. Многие из них плохо обучаемы и с военной точки зрения не представляют ценности, отяжеляя легион своим присутствием. В отличии от мёоезийца я не стал бы терпеть подобных людей в своих рядах хотя бы потому что это лишняя обуза для воинов профессионалов, которым в сражении приходилось подставлять себя, прикрывая от удара врага «найденышей». Прибавь к этому необходимость кормить таких сомнительных воинов, потерю мобильности и многое прочее, как становилось понятным, что затея из сомнительной превращается в отвратительную.
Прежний Спартак допускал в ряды повстанцев каждого, кто искал свободу. Мёоезиец искусственно раздувал количество повстанческой армии, численно сравниваясь с войском Рима, преследуя цель вступить в переговоры с сенатом. Тактика определенное время приносила плоды. Варвар одержал ряд ошеломляющих побед и заставил говорить о восстании сенат, но когда повстанцы оказались под лупой Рима, почувствовавшего прямую угрозу, а на подавления восстания были выдвинуты лучшие армии республики, говорить об успешности тактики сопротивления не приходилось. Римляне на момент передачи полномочий по подавлению восстания Крассу превосходили рабов численно, что уж говорить теперь, когда в дело вступили армии Лукулла и Помпея. Я понимал, что тактика мёоезийца изжила себя и если я ничего не предложу взамен, то движение восставших изживет себя.
Римлян не победить римским оружием. Глупо выставлять необученных рабов, выстраивать их в римский же строй, копировать римский военный досуг и быт. Римляне делают все это лучше. Даже самая лучшая франшиза уступит оригиналу. Что делать с этим? Где-то глубоко внутри я принял однозначное решение, но пока не осмеливался озвучить его. Знал, что мое решение не понравиться очень многим.
Записки Марка Лициния Красса
Жестоко? Если я хочу сохранить в войске железную дисциплину и уважение, следует идти на крайние меры. Я велел обезглавить мерзавцев и развесить их тела на ветвях деревьев вдоль дороги. Сколько их здесь? Тысяча? Те, кто позволил себе показать на поле боя слабину, проявит свою мерзкую сущность вновь, чего хуже покажет спину. Я достаточно слушал Публия Суллу, когда менял пшеницу на ячмень в их рационе, они достаточно спали вне лагеря. Хватит! Никакие наказания и уговоры не действуют, стоит это признать. Из-за таких недолегионеров, я рискую проиграть еще один бой Спартаку, на что он уже не имею права. Сегодня всех до одного, кто дрогнул в схватке у Копии, ждет смертная казнь!